Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
- Нина Витольдовна, на минутку.
Она вышла заплаканная.
- Нина Витольдовна... приехал Виктор Сергеевич... попрощаться...
- Просите, - вздохнула она. - Только и вы побудьте при этом.
Я понял, не примирения с мужем боится она, а его цинизма...
Виктор Сергеевич вошел почти на цыпочках. Поморгав, поздоровался с Ниной Витольдовной. Катю, смотревшую на него со страхом, поцеловал в головку.
Подвинул ногой неуклюжий табурет (мое изделие) к отцовской кровати, сел, уперся руками в колени и тяжело вздохнул.
Старик спал или делал вид, что спит.
- Папа! - тихо позвал Бубновский. - Папа, это я, Виктор.
Умирающий открыл глаза, но головы не повернул.
- Ниночка... благо'одная женщина... - И прикрыл дряблыми желтыми веками запавшие глаза, полные слез.
- Папа, я отвезу тебя в больницу... в уезд...
- Если помирать... то лучше здесь... у Ниночки... Здесь на меня... никто... никакой хам... не глянет искоса... За то, что я еще жив... Пошевелил сухими губами: - В-во-ды...
Подбежала Нина Витольдовна, влила ему в чуть приоткрытый рот чайную ложку кипяченой воды. Его сразу же стошнило.
В комнате стоял стойкий кисло-горький запах.
- Умираю... Виктор... - прошептал Сергей Львович. - Как страшно... сейчас все узнаю... все испытаю... Хотел бы быть тобой... Мефистофелем... желчным Вольтером...
И вдруг Виктор Сергеевич зажмурился, его лицо перекосилось судорогой. Он упал с табурета на колени, положил голову на грудь отца.
- Теперь я один... один! О боже!
И он зарыдал таким страшным голосом, будто тигр ревел.
- И я тоже... я тоже... папа... мертвый! Как я буду, папа?! Зачем оставляешь меня одного на этом свете? Зачем меня породил?!
- Мне... все равно... Ты мог... укорять меня... пока я был жив...
И старик снова закрыл глаза и, кажется, заснул.
В комнатке было тихо, как в глубоком погребе.
Виктор Сергеевич тяжело поднялся, машинально отряхнул галифе, сел на табурет. Прищуренными заплаканными глазами косился на свою бывшую жену.
- Вам очень тяжело, Нина... Я вам признателен... Как жаль... что вы... что я... недостоин вас... Но ничего... ничего... все будет хорошо.
И я впервые на своем веку увидел то, что, пожалуй, не видел никто. На его ядовито-красивом лице промелькнула серая тень смерти.
ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой автор рассказывает, что Степан Курило
совсем отбился от рук
У Василины Одинец уже начали привыкать к посещениям Степана. И хотя сама Василина, да и ее мать, предостерегали Курило - ой, быть беде, ваша София такое натворит!.. - Степан каждый раз находил повод попозже вечером постучать в замерзшее стекло окна Василины.
- Идите вы, мил человек, извиняйте на слове, к лешему! - сердилась женщина, но двери открывала. Гневно взмахивала маленькой округлою рукой, будто била кого-то арапником, брала руку в руку возле запястья и укладывала их так на колени.
- Ну, так не пришла еще вам бумага от военкома? - спрашивал Степан. И это было поводом для беседы.
- А-а... Кому мы теперь нужны... Ай, кому мы нужны!.. Спрашиваете!.. А то сами не знаете, что из этого дива не будет пива!
- Нет... Погодите... погодите... сам военком Калнин пообещал мне. А это такой человек!.. Латыш. Кремень.
- Все они... - с болью и почти с ненавистью щурилась женщина.
- Потерпите еще... потерпите... Я вон там, в сенях, с пуд жита оставил...
- Слышь, Василина! - кричала с печи сухорукая старуха, которая до этого не вмешивалась в разговор. - Они снова жита принесли! Сколько ж это теперь мы им должны, а? Иль, может, на отработок?.. Ты спроси их, Василина! - кричала она на всю хату, словно Степана при этом и не было.
- Ай, отстаньте вы со своим житом! - сердилась молодая хозяйка. Кому что, а курочке просо!..
Старуха умолкала надолго, о чем-то хитро размышляла на печи, шевелила наболевшими ногами, бормотала что-то бессвязное. А потом будто спросонок:
- Сплю... ей-богу, сплю... Коль нада, то гаси свет.
Василина бросала острый, сухой, как бритва, взгляд на Степана: понял? - а в глазах укор, гнев, гроза.
- Уходите.
Степан в замешательстве кряхтел, поднимался, точно с полным мешком на плечах, не попрощавшись выходил.
- Что вы, что вы... - оборачивался на минуту в двери.
Не извинялись, не возвращали.
Но знал Степан - без него они чувствовали бы себя одинокими. И должно быть, село тоже знает о его посещениях. Только София еще не ведала, видать, потому, что сельские кумушки недолюбливали ее за острый язык и решили подольше тешиться бесчестьем Софии, а потом...
О том, что село уже осведомлено о его делах, дала знать Тодоська Кучерявая.
Как-то встретилась с ним, когда он шел в кооператив, первой поздоровалась и остановилась. Глаза ее дохнули - холодом, щемящим зовом.
Удивленный, Степан тоже замедлил шаг. Обернулся - она тихо посмеивалась.
- Вы, - молча протянул руку в ее сторону, - ко мне? - И дотронулся пальцами до своей груди.
- Нет, - засмеялась она, - вы - ко мне.
- Чего бы это?
- А того, что молодицы не затрагивают мужчин первыми.
- Вот так так! - Потом покачал головой: - Ну и ну! - Степан впервые увидел, что она так красива. - Ну, так что?
- Что-то знаю! - колыхнулась женщина в талии, будто кланялась. Затем внезапно повернулась и пошла себе.
Степан бессмысленно смотрел ей вслед.
"А-а, это та! - припомнил пересуды про Тодоську. - И чего это она?.."
И хотя решил для себя не придавать этой встрече значения, распаленное любопытство щекотало его тихими пальчиками: ну, о чем она? про что? к чему клонит?
Когда стемнело, сказал Софии, что идет к мужикам играть в карты.
- Проиграй там все - и хозяйство, и меня!
- Ладно.
И, совсем не таясь, даже не взглянув на нескольких баб, что горбились в толстых шерстяных платках и разговаривали на улице, направился к хате Тодоськи.
Казалось, что и она ждала его.
- Ну что, - крадущимся шагом в темной хате подошла к нему, припекло? Заимел антирес?
- Здравствуйте.
- Бывайте и вы здоровы. Садитесь. Чтоб сваты садились, - добавила она с игривым смешком. - Как такой красивый сядет, так другие уже и улягутся.
- Не шутите, - в груди у Степана замлело. Перевел дыхание. - Что хотели сказать?
- А вам некогда? - заигрывала она.
- Да, некогда! - обиделся Степан. - И говорите, если есть что сказать...
Она заметила его настроение, сказала примирительно:
- Ой, какие же вы! Нетерпеливые и сердитые... А я думала, как красивый, то и добрый... Ну, скажу, скажу уже. Только сядьте. Вот туточки. - Тодоська прикрыла ладонью место рядом с собой.
Сел, зло взглянув на женщину.
- Так знаете, что люди болтают? Ну, знаете?
- Может, и знаю... - ответил он и почувствовал в лице жар.
Женщина засмеялась:
- Знает кошка, чье сало съела!.. Так, так... И говорили те люди, которые видели, что беспременно расскажут вашей Сопии.
- А кому какое дело?
- Людям тем вас жалко! Такой красивый, а Сопия, поди, возьмет и исцарапает лицо!
- Людям тем с лица моего воду не пить!
- А некоторые так, может, и пили бы! И что вам Василина?.. Мелка, худосочна, трое детей... да мать калека. Да еще злая, как оса... А есть и получше, и вас уважали бы... И случись что, в недобрый час было бы где голову приклонить...
Обычная Тодоськина смелость изменила ей в эти минуты. Говорила заикаясь, с извиняющейся виноватой улыбкой. И руку его взяла в ладони, поглаживала, как заплаканному ребенку.
Степану стало жаль ее.
- Ой, не то, не то, Тодоська! Вы - человек, должно быть, добрый, но только не то говорите! Не было у меня с Василиной ничего. Ничегошеньки. Хотите, поклянусь?..
- Вот за это... за то, что говорите так хорошо... и нас, женщин, жалеете и уважаете... люди вас еще больше полюбят!.. И ничего для вас не пожалеют... Вы только тех людей послушайте!.. Пушинке на вас не дадут упасть...
Встала, положила ему на плечи руки, в глаза заглянула.
Сильно зажмурился Степан, покачал головой:
- Не так это просто, молодичка. Поверьте мне! Не так это ведется, как ждется... А на ваши добрые слова - и душу не могу открыть, и ласкового слова сказать. И чего хожу к Василине - тоже не скажу. Потому как и сам не знаю. Могу сказать только, что не будь ее на свете, так в поле, к вербе ходил бы.
Молчала Тодоська. Задумалась, сникла.
- Чудной вы... - прошептала немного погодя. - Уж не больны ли... - И добавила будто равнодушно: - Ну, извиняйте... Чего только глупая баба не наплетет шутя - семь верст до небес, да все лесом...
Степан поднялся, взглянул на ее красивое опечаленное лицо, запросто, без стыдливости и без тайного ожидания греха подошел к женщине и поцеловал ее в лоб.
- Как мертвую... Дождалась ласки!..
- А вы хотели любви? Если б вы знали, как трудно любить!.. Прощайте. И можете рассказать Софии. Не боюсь этого. Только еще скажу: ой, трудно любить! И еще скажу: по-настоящему любят только одного и на всю жизнь!
Она не проводила его.
Дома, прежде чем зайти в хату, он наведался в конюшню. Засветил каганец. Бросил охапку сена на решетку, сел в желоб, задумчиво погладил вздрагивающую шею лошади. Выдергивая пучки сена, конь с умно осуждающим удивлением косил на него бриллиантовым глазом. И Степану казалось, что лошади знают о нем больше, чем близкие люди. И пожалуй, сочувствуют ему своим разумным молчанием. И переговариваются между собой коротким сдержанным ржанием, вздохами, кивая умными головами - да, да, ему тяжело, но не нужно беспокоить его человеческими словами, которые и существуют только для того, чтобы скрывать ложь.
