Пётр Полевой - Кудесник
— Да вот и он! Вон скачет на своем аргамаке! И в хвост, и в голову катит!
— Ну, уж и конь же, братцы мои! Цены ему нет… Гляньте, гляньте-ка, как чешет! Словно бы чует, что важные вести везет!
Весть о том, что князь Лыков едет, успела между тем распространиться между всеми вельможами, бывшими в передней, и все столпились у входных дверей… Каждый желал услышать первый те вести, которые должен был привезти князь. Старые князья — Григорий Ромодановский и Юрий Долгорукий — тугие на ухо, даже приложили к ушам ладони, готовясь не проронить ни одного слова.
И вот, наконец, он вошел, и князь Борис, — в данную минуту хозяин и руководитель положения — прямо пошел к нему навстречу, облобызался с ним, и обращаясь ко всем другим, произнес громко:
— Говори, Михайло Иванович, во всеуслышание, что привез? Здесь между нами предателей нет.
Князь Лыков выступил на середину комнаты и произнес громогласно:
— Князья и бояре! Я видел обоих царских врачей — и доктора Данилу фон-Хадена, и Ягана Гутменша — и оба мне в один голос заявили, что царь на завтра до вечерен не проживет…
— А! а! а! — вырвалось невольно из груди всех присутствующих.
— Язык уже коснеет — на завтра собороваться хочет рано утром, — продолжал князь Лыков, — и если дело делать, то надо помнить поговорку «куй железо, пока горячо».
В толпе князей и бояр поднялся говор:
— Вестимо, теперь надо дело вершить, коли сами врагам в верши не хотим достаться…
— Ступай, князь Борис, к матушка-царице, — сказал, как бы от лица всех, князь Юрий Долгорукий. — Доложи ей, что мы все за нее да за ее сына-царевича умереть готовы. Пусть нам укажет, что ей от нас угодно…
— Слушаю, князья и бояре, иду и доложу, — отвечал князь Борис и вышел из передней, где разом водворилось глубокое и торжественное молчание.
Несколько мгновений спустя, князь Борис вышел из внутренних покоев царицы и объявил боярам:
— Благоверная царица Наталья Кирилловна изволит жаловать в переднюю!
Царица вышла за ним следом, в царском вдовьем наряде, и в ее прекрасном взоре изобразилась радость, когда она вновь увидела в своей передней такую многочисленную и оживленную толпу царедворцев и услышала еще раз их дружный клик:
— Здрава буди, благоверная царица, с сыном своим, царевичем Петром; на многия лета!
Царица, взволнованная и тронутая упоминанием о сыне, отвечала на привет глубоким поклоном и заняла приготовленное ей место. Тотчас князь Борис распорядился поставить у дверей двоих верных стольников, чтобы кто-нибудь не подслушал тайного совещания царицы с боярами. Волнуясь и несколько запинаясь в словах, царица обратилась к собранию с речью:
— Князья и бояре! Что слышу — близится час воли Божией над царем Феодором, и молю Вседержителя Бога, ведующего сердца человеческие и все тайны в них, да простит отходящему в вечность брату нашему все те несправедливости, все притеснения и угнетения, какие пришлось нам от него вынести — мне, сыну моему и роду моему, и тому другу и благодетелю моему, коему я обязана возвышением в царский сан! Да простит Он умирающему… Но мы, живые, о живом должны и думать! Мне, слабой женщине, удрученной горем вдовства, не лестны ни платье царское, ни власть, в которых я вижу лишь тяжкое бремя; но мне надо, во что бы то ни стало, отстоять и защитить священные и законные права моего сына на престол всероссийский! Он должен царствовать — и никто другой…
Голос у ней при этих словах поднялся до самых высоких нот и вдруг оборвался… Слезы брызнули из глаз.
— Он должен царствовать — и никто другой! — вдруг вырвалось у всех бояр, которые разом повторили слова царицы, как бы подтверждая и усиливая этим их смысл.
— Да! Он! — твердо произнесла царица, успевшая между тем совладать с собою. — Вы сами знаете, каков он у меня?! Цветет и силою и здоровьем — и теперь уже красуется умом не по летам… И я молю вас, князья и бояре, будьте верны памяти покойного мужа моего, царя Алексея, который вам поручил оберегать свое дорогое детище… Отстойте, защитите его права, не дайте его в обиду; он не оставит вас своею милостию, когда вырастит и возмужает.
— Покойна будь, государыня, — отвечал за всех старейший из бояр. — Мы ли твоего сына оставим! Как дойдет до выбора его чинами всего государства Московского — так он будет царем!
— Будет! Будет! Головы свои за него положим, а будет! — загудели все в один голос.
— Спасибо вам, князья-бояре! Утешили вы мое материнское сердце!.. Готовьтесь же завтра к делу великому, — к избранию на царство моего дорогого сына, царевича Петра. На вас надеясь и полагаясь, дерзну я завтра явиться к соборованью царя Феодора, о коем мне дал знать государь-патриарх… Станьте твердою стеной около нас, нерушимою, и докажите вашу верность и преданность…
— Станем, станем! Все явимся, государыня-царица!
— А теперь пойду молиться Богу, да утвердит Он всех вас оплотом крепким для будущего юного царя.
И низко поклонившись боярам, Царица Наталья удалилась в свои покои, поддерживаемая двумя ближайшими боярынями.
Едва только за нею затворились двери, князь Борис собрал около себя всех, кто помоложе был в собрании, и сказал, понизив голос:
— Князья и бояре! Вспомните пословицу, что «береженого и Бог бережет». Как завтра во дворец поедете, так не забудьте добрый панцирь под кафтан поддеть, да нож бухарский за сапог засунуть! От Милославских и мало ли что станется…
Все согласились с ним и разъехались поспешно готовиться к событиям завтрашнего дня.
XI
У изголовья умирающего царя
В опочивальне царя Феодора Алексеевича темно и тихо. На окнах спущены тяжелые завесы, скрывающие чуть брезжущий свет нарождающегося дня. На двери, приоткрытой в смежную комнату, опущен тяжелый кизылбашский ковер. При свете лампад, трепетным светом горящих перед богатыми иконами в углу, сверкают разноцветными искрами рубины, яхонты и изумруды, которыми осыпаны их широкие фигурные венцы и виден только один из углов громадной, наискось поставленной, кровати с откинутыми темными парчовыми занавесами. В кожаном кресле, поставленном около кровати, опираясь локтями о поручни его и положив голову на руки, сидит царевна Софья Алексеевна, — не то дремлет, не то думу думает… Изредка поворачивает она голову в сторону дверей, у которых, словно два каменных изваяния, замерли в полной неподвижности два спальника; чаще же она поднимает голову и вперяет испытующий взгляд в тот глубокий сумрак, среди которого лишь ее привыкнувший в темноте зоркий глаз может различить чуть приметный на белой подушке облик царя Феодора… Взглянет туда, прислушается к тяжелому, звонкому его дыханию, и опять опустит голову на руки…
«Никакой надежды! Никакого просвета!» — думает она. Все замыслы, все затеи, все расчеты — все прахом пошло! Прахом! Теперь придется перед мачехой шею гнуть… Теперь никуда от ее злобы не уйдешь — и обратишься опять в ничтожество, в тюремную затворницу! О-о! Лучше с братцем в гроб лечь».
И она опять на некоторое время поникала мыслью и начинала прислушиваться к дыханию умирающего брата, к окружавшей его мертвой тишине, нарушаемой лишь изредка потрескиваньем лампад перед иконами. И потом опять просыпалось, опять возникало сознание царевны, и опять мысль начинала работать, скорбная и злобная, и изыскивающая новые, тайные пути к цели…
Казалось бы, все так искусно было налажено… все предусмотрено! Все пути им были преграждены, все способы к достижению власти у них отняты… А теперь? Как им помешать?.. Как? Завтра он испустит последнее дыхание, и завтра же наступит день их торжества — наступит для них полная возможность нами пренебречь — нам сказать: «ваша, мол, песенка спета!»
Нить мыслей царевны была прервана слабым стоном умирающего. Она вся встрепенулась, поднялась с кресла и наклонилась к самым его устам, чтобы прислушаться, не станет ли он что говорить…
— Данилу… дохтура Данилу… ко мне — сюда! — шепчет он, тревожно и испуганно раскрывая глаза.
— Дохтура! Дохтура Данилу позвать сюда! — передала вполголоса царевна Софья стольникам.
Один из них опрометью бросился исполнять приказание.
Фон-Хаден тотчас явился на зов; он всю ночь проводил без сна в соседней комнате, ожидая предсказанного им рокового исхода.
— Царь зовет! — коротко и сухо отрезала царевна доктору, когда он явился у постели царя Феодора.
Фон-Хаден поклонился царевне и нагнулся над изголовьем умирающего.
— Пить! Пить!.. Промо-чи-ить горло… О-о! — шептал, среди стонов, царь.
Данило подал ему питье в кубке, стоявшем в подстолье — подал, предварительно отхлебнув из кубка.
— А-ах! — вздохнул царь, отнимая уста от кубка. — Ах, Данила, ты один… честный… человек… около меня… Один! А тот… Яган!.. О-он, проклятый! Он послушал Софьи — их послу шал, тех… что гибели моей хотели… из-за своей… корысти… И они, тоже… будь они…
