Владимир Чивилихин - Елки-моталки
- Давай ко мне тогда, елки-моталки.
Родион поднялся, пошел было, но такой уж день, видно, выдался - его догнал Евксентьевский, тронул за рукав.
- Ты на меня только не рычи, товарищ Гуляев, - сказал он и засмеялся как ни в чем не бывало. - Можно один вопрос задать?
- Спрашивайте, - сказал Родион равнодушно.
- У меня такой вопрос, товарищ Гуляев. Почему мы должны перед этим товарищем Гуцких ползать?
- Вам не понять.
- Да? Это почему же?
- Да так уж.
- А все-таки?
- Да за одно то, что он весь осколками порван! И под сердцем у него сидит кусок немецкого железа, а он на вас, сволочей, еще нервы мотает!
- Значит, берешь меня в свою команду?
- А идите вы к едрене-фене! - Родион затоптал окурок и пошел прочь, сплевывая с губ табачную горечь.
5
Следователь. Свидетельница Чередовая, вы первый раз увидели Евксентьевского на пожаре?
- Нет, в вертолете еще обратила внимание.
Следователь. Обратили внимание? А он на вас тоже обратил внимание?
- Ну, все в одной кабине были...
Следователь. И Гуляев?
- Рядом сидел.
Следователь. А он ухаживал за вами?
- Зачем вам нужно знать такие вещи? Ну, ухаживал, если в вашем понимании...
Следователь. Я спрашиваю, этот Евксентьевский-то не ухаживал за вами?
- Вы считаете, я бы позволила?
Следователь. Значит, вы не думаете, свидетельница Чередовая, что причиной преступления была ревность?
- Я даже не думаю, что и преступление-то было.
Следователь. Ваше особое мнение мы знаем. Но учтите, за ложные показания вы несете уголовную ответственность по статье сто восемьдесят первой.
- Не боюсь я ваших статей. Я правду сказала.
В субботу после обеда Родион позвонил на базу.
- Какие пироги, Платоныч?
- Горячие, - донесся голос Гуцких. - Это ты, Гуляев? Горячие пироги. Горимость высшая, пять баллов. Пластает тайга.
- Ясно. Бирюзов не прилетал?
- Хватился! Утром еще. Про тебя спрашивал.
- Ты сказал, что я в порядке?
- Сказал. А он группу-то отправил поездом, а сам пробился на гражданских самолетах. У него целая история была на пожаре...
- Что за история? Где он сейчас?
- А я его тут же на самолет и скинул в одно интересное место. Народу, понимаешь, не хватает.
- Куда же это его?
- В район Атаманки. Одного. Там здоровый пожар, надо срочно готовить вертолетную площадку. За день, думаю, сделает...
- Платоныч. - Родион сильно прижал трубку к уху. - Ты как хочешь, Платоныч, а я к нему. Когда туда вертолет?
- Послезавтра. Бригаду Неелова повезу. Ну хорошо, хорошо, Гуляев. Бюллетень ты закрыл?
- Да.
- Погоди, не бросай трубку! Еще новость. Твоя подопечная уже тут. Оформляется. Она, оказывается, с десятилеткой. Что? Придешь?
Родион слушал и не слушал - ловил краешком глаза такси, переминался в телефонной будке, и вся она ходила и скрипела...
Они встретились во дворе конторы. Родион боялся этих первых минут, думал всю дорогу, что он ей скажет, как поздоровается, и никак не мог придумать. А получилось, что они даже не поздоровались, вроде бы забыли.
- Приняли! - радостно крикнула Пина с крыльца, заметив его у ворот.
- Ух ты, елки-моталки!
Он рассматривал ее, словно увидел впервые в жизни. Да на то оно выходило, потому что Пина представлялась издалека другой. Платье на ней легкое было сейчас и чулки такого цвета, будто их не было совсем. А от туфель Пина длинноногая сделалась, точно городская студентка, к которым Родион всегда боялся подходить. И вся она ничем не напоминала ту бабу-растрясуху, с которой он встретился на Чертовом бучиле, только в глазах те же бесенята. Пина приблизилась.
- Ты не хлопотал тут за меня, дяденька?
- Что ты, тетенька!
- Смотри, а то я не люблю, если что-нибудь по знакомству. И ноты отца не приходило?
- Какой ноты?
- Видно, я ее опередила. Написал, что, мол, мою дочь Агриппину Петровну Чередовую, когда она приедет, прогоните назад, если сможете.
Они рассмеялись. Пина весело, от души, а Родион сдержанно, как бы не решаясь, потому что он не мог освободиться от волненья и не знал, как поддержать разговор.
- Мне еще надо паспорт из гостиницы выцарапать и сдать сюда, - сказала Пина.
- Может, завтра?
- В воскресенье-то?
- А мы дней не разбираем, когда горит.
- Тогда в кино, - предложила Пина.
- А что? Можно и в кино, - обрадовался Родион. - Поехали.
В городе было людно. Билеты, оказалось, порасхватали на все сеансы, и это огорчило Родиона, потому что теперь надо было придумывать разговоры с Пиной.
- Как здоровье отца? - спросил он.
- Ничего. Я же писала.
- Хотя верно.
Они шли по большой улице. Пина разглядывала толпу, нет-нет да окидывала Родиона быстрыми глазами, улыбалась, а он страдал, не зная, чему она улыбается.
- Ты мои книги получала?
- Все получила. Я же писала тебе.
- Хотя верно, - согласился он.
- Еще раз спасибо.
Родион молчал. Как всегда, слова приходили потом, когда нужды в них уже не было. Если б билеты они достали! Он бы просто сидел рядом с ней, а кино бы работало за него.
- За что спасибо-то? - с запозданием сказал он. - Я сам сначала читал, а потом уже посылал.
- Видишь, я говорю, что ты хитрый человек! - засмеялась Пина. - Все до одной прочел?
- Все.
- Ну и как?
- Разные они, - осторожно сказал Родион.
- Ремарк, например? "Три товарища"...
- Да, да, помню. Немец, у которого два имени? Эрих и зачем-то еще Мария.
Пина снисходительно заулыбалась:
- Ну и как тебе он?
- Пишет крепко, но смотря что взять из него, - неуверенно протянул Родион.
- А что бы ты, например, взял?
- Что это парни у него не поддаются, хотя их жизнь всяко ломает.
- Еще?
- Словам цену знают. И товариществу у них можно поучиться. Без этого они бы там пропали.
Пина удивленно заглянула сбоку в лицо Родиона, осторожно взяла его под руку, а он покраснел, и ему стало жарко вдруг от этого непривычного прикосновения. Когда раньше он гулял с девчатами - сам брать больше старался, а так, оказывается, все по-другому, и даже сердцу горячо, и легко идти.
- Знаешь, а я одну твою книгу привезла. Она же с печатями! Зачем ты ее из библиотеки?
- А что было делать? - отозвался Родион. - Искал, искал - нет нигде. Деньги внес, да и только.
- Нет, надо сдать.
- Можно и сдать, - согласился Родион.
К вечеру толпа стала гуще. Пина уже насмотрелась на нее, а Родион вообще не любил толочься среди праздных людей. Его не толкали, но само это многолюдье Родиона угнетало.
- Посидим? - предложила Пина.
От пестроты и тесноты они забились в крохотный сквер на главной улице, нашли краешек скамейки. Родион с наслаждением вытянул ноги, погладил колени. И вдруг вспомнил о том, что забылось на часок. Как там Санька сейчас? Распалил небось костер, кусты рубит, таскает колодины. А может, уже наворочался, спать лег?
- Ты о чем задумался?
- Знаешь, - помедлив, ответил Родион. - Летом да осенью толпа у нас пожиже, а вот весной откуда только берется народ!
- И ты об этом задумался? - засмеялась она.
- Да нет, как бы тебе объяснить? - Родион торопливо закурил. - Мы весной в городе почти не бываем. Горит сильно.
- Весной? Почему?
- Прошлогодняя трава. Одна искра - и пошло. Еще снега по низам, а в суходольных местах и на солнцепеках все звенит. Да и хвоя самая сухая в году, и лесорубы сучья дожигают, и в воздухе влаги нет - весняк ее выпивает. Скучно тебе все это?
- Говори, говори! - сказала Пина, рассматривая в сумерках его профиль.
- Да причин-то много. Леспромхозы вырубки плохо чистят. Земля холодна и не отдает пока воду. Что отпустит - дерева сосут, им сейчас только дай. Да не в этом дело...
- А в чем?
- Санька Бирюзов там один сейчас. Конечно, не впервой... Но у него какая-то история вышла, а он один, понимаешь?
Зажглись фонари, посвежело, и Родион отдал Пине свой пиджак. Она влезла в него, скинув туфли, а гуляющие оглядывались на них и улыбались. Действительно, какая уйма людей в этом городе!
- Понимаю, - сказала Пина.
- В понедельник я лечу к нему.
- И я тоже.
- Вообще не женское это дело, Пина.
- Ну, знаешь!
- Да я-то знаю. Не пора тебе?
Гостиница была недалеко от сквера. Пошли по затихающим улицам, и Родион, будто воробья, держал ее кулачок в своих широких и грубых ладонях. Она зашевелила пальцами, потрогала его мозоли.
- Ого!
- Что? - спросил Родион.
- Бобы.
- Прошлогодние, - сказал Родион, пытаясь высвободить руку. - За зиму не сошли.
- Родион, а почему у тебя здесь пальца нет?
Он отдернул руку.
- Отстрелил?
- Да нет...
Родион стеснялся своего недостатка, однако Пина спрашивала как-то очень участливо, просто, он почувствовал себя с ней свободно и легко, почти как с Санькой Бирюзовым. Но вдруг забоялся, что может каким-нибудь неловким словом все испортить, хотя история, которую он мог бы сейчас рассказать, была всем историям история.
- Расскажи, Родион, - попросила Пина.
