Пётр Полевой - Корень зла
— Добро пожаловать, Семен Никитич! — сказала она, допуская боярина к руке. — Присядь и обожди немного, пока я отпущу боярыню-судью. Вмиг с нею все дела порешим…
И она подозвала к себе боярыню-судью, занимавшуюся исключительно разбором разных ссор и дрязг между женскою и мужскою служнею и мастеровыми на царицыной половине.
— Кто с чем, матушка царица, — сказала боярыня-судья с низким поклоном, — а я все к тебе с жалобой.
— Ну, на кого еще?
— Да вот, матушка, Ванька Бесхвостов, наплечный мастер, да Еремка Утенок, что знаменщик в Светличной палате, так вчера разодрались, разругались, такой содом подняли, что всех мастериц присрамили. Еремка зачинщик был, стал над Ванькой издеваться, на смех его поднял: «Ты, — говорит, — сегодня наплечный мастер, а завтра тебе прикажут, так и заплечным мастером будешь!» А тот и давай в него швырять чем попало! Чуть до смерти не убил! Ну, и разодрались…
— Обоих батожьем поучи, — резко отчеканила царица, — а чтобы впредь неповадно им было, пусть днем работают, а на ночь в холодный чулан запирать.
— Слушаю, матушка! — ответила боярыня-судья, отвесила низкий поклон и вышла из комнаты вместе с светличною.
— Вот так-то, целый день как на сковороде тебя жарят! — проговорила царица, обращаясь к Семену Годунову. — Поди-ка, тоже думаешь, легко мне управляться с моим бабьим делом?
— Где уж легко, государыня, чай, царь Борис с тобою не поменялся бы…
— Много и у него заботы, — сказала царица, покачав головою, — да вот дрязг-то этих нет! Дела — делами! А тут дело и не дело, а ухо держи востро! Везде подвохи, подходы разные… Вот хоть бы на днях, ты знаешь, с чем подъехала боярыня Романова к царевне…
— Где же знать мне, государыня! Не знаю, о которой Романовой и говорить изволишь?
— Полно прикидываться-то, Семен Никитич! — с сердцем сказала царица. — Как тебе не знать, ты все на свете знаешь! Знаешь, что в келье шепотом монашки говорят… А туда же, со мной хитришь!
— Ей-же-ей, не знаю, государыня! Ведь из Романовых женаты трое…
— Да кто из них главный-то! — злобно и почти шепотом продолжала царица, нагибаясь над столом и впиваясь очами в очи Годунову. — Кто первый-то наш враг, в ком все зло-то романовское сидит! Не знаешь? А?
— Чаю, что изволишь говорить о Федоре Романове? Он точно что опасней всех… Его бы…
— Так вот, его-то женушка, боярыня Аксинья, приехала просить царевну, чтоб я дозволила царевниной сенной боярышне, Иришке, замуж выйти за братца за ее, за стольника Шестова! Какова?!
И злые темные глаза царицы Марии так и забегали, так и заблистали молниями…
— Ведь, пойми ты, этакая дерзость, девчонка нами во дворец взята с детства, сиротой, и всем наделена, сыта, обута, одета нашей милостью… С царевной выросла, как собака верная должна бы век свой служить ей!.. Ан нет! «Отдай ее за братца замуж!..» А сам знаешь: отдай, так и спекаешься! Девчонка-то весь сор из дворца на романовское подворье понесет!
Произнося все это, царица так волновалась, что не могла усидеть на месте и стала ходить взад и вперед по комнате.
— Так как же ты ответила боярыне Романовой, великая государыня? — полюбопытствовал Семен Годунов.
— Как я ответила?! А вот как: приказала ей сказать, что, мол, Иришка молода еще и замуж не желает, а сама велела мигом собрать девчонку да со всею рухлядишкой из дворца ее сослала в село Кадашево, к кадашевской боярыне под строгий начал… Пусть там ткать да прясть поучится, коли здесь не сладко было! Будет знать, как замуж проситься за романовскую родню!
— И дело, государыня! С Романовыми ведь уж как ни верти, добром не кончишь. Им туда же дорога лежит, куда и Вельскому Богдану… Да хорошо бы и подальше куда-нибудь…
— Ах, хорошо бы, Семен Никитич! Раскинь-ко разумом, придумай! Озолочу тебя, половину их богатств тебе отдам!..
Семен Годунов вдруг насупился и прикинулся обиженным.
— Да разве ж я из-за корысти хлопочу, государыня? Я твой и государев холоп, без лести тебе предан, денно и нощно думаю только о том, как бы древо ваше царское…
— Знаю, знаю все это, Семен Никитич! — нетерпеливо перебила царица. — Пусть так… Да ты уж лучше денно и нощно думай о том, как бы их-то… Их-то… Стереть с лица земли!
И царица, сверкнув очами, сделала резкое движение рукой в сторону.
— Думаю, матушка, думаю, да ведь если ты государя не наставишь да не станешь ежедень ему все то же в уши дуть, так и никакая затея моя не выгорит, пожалуй.
— В уме ли ты, Семен Никитич? Да я скорее забуду помолиться и лоб перекрестить на сон грядущий, нежели забуду государю твердить и поминать, кто первый-то нам враг! Не Милославский, мол, не Шуйские, а вот они, Романовы… Их прежде всех и с корнем вон. Так говори же скорее, что ты там придумал?
Годунов оглянулся во все стороны и сказал шепотом:
— Государыня! Ты вперед-то все же поклянись мне, что меня не выдашь!
— Изволь, боярин, клянусь тебе, что никому, даже и мужу, не скажу того, что от тебя услышу.
— Ну, тогда изволь прислушать, государыня! — лукаво и вкрадчиво произнес боярин, наклоняясь над столом…
И затем, беспрестанно оглядываясь и прислушиваясь к каждому шороху, он изложил царице Марье свой черный замысел против Романовых.
X
ТАЙНЫЙ ГОСТЬ
Когда Алексей Шестов узнал о неудаче своего сватовства, он стал очень горевать и сокрушаться. Он был почти уверен в успешном исходе задуманного дела, он знал, что сестра его, боярыня Ксения Ивановна Романова, пользуется милостивым расположением царевны Ксении и что царевна не откажет в своем ходатайстве перед матерью-царицей. Заботы царевен о подыскании женихов для их сенных боярышень и о щедром наделении их в случае замужества были делом весьма обыкновенным в придворной среде, и Алешенька Шестов знал очень хорошо, что его родство с боярами Романовыми давало ему значительное преимущество перед всеми иными женихами. Ему даже и в голову не могли прийти те тонкие нити придворных отношений, которые привели к отказу, и потому на первых порах он даже подумал, что Иринья почему-то не пожелала выйти за него замуж… Вот он и загрустил, и задумался, и голову повесил…
Хорошо еще, что как раз около этого времени Алешенька назначен был в приставы к польскому послу Льву Сапеге, и эта трудная, хлопотливая обязанность, отнимая у него все время, в значительной степени способствовала тому, что его личная невзгода была ему менее тягостна и менее ощутительна.
Действительно, по современным московским понятиям и обычаям, всякие иноземные послы (а тем более польский) содержались на Посольском дворе под таким строгим надзором, что на все время пребывания в Москве должны были отказаться от всяких сношений с внешним миром и жить в стенах своего двора, как в стенах обители с чрезвычайно строгим уставом.
Находясь при Посольском дворе безотлучно, Алешенька Шестов не знал ни днем, ни ночью никакого покоя и даже не смел отлучиться на романовское подворье за вестями о своей суженой. Вести с подворья получались только через Михаила Никитича, который частенько заглядывал на Посольский двор и навещал Алешеньку не иначе как с двумя своими закадычными приятелями, Петром Тургеневым да Федором Калашником.
— Эй, Сенька! — кричал Алешенька по нескольку раз в день, высовывая голову из своей избы в сени.
Сенька, молодой малый, слуга Алешеньки, тотчас появлялся на пороге.
— Сбегай к воротам, посмотри, не едут ли наши с подворья?
И Сенька возвращался все с тем же ответом:
— Не едут-ста, не видать-ста их, батюшка Алексей Иваныч!
И Алешенька нетерпеливо топал ногою и начинал с сердцем толкаться из угла в угол по своей избе, пока кто-нибудь не прерывал его грустных размышлений приходом и запросом, касавшимся его служебных обязанностей.
После одной из таких посылок Сеньки к воротам в избу к Алешеньке вошел старый стрелецкий урядник и, остановившись около порога, старательно закрыл за собою дверь.
— Алексей Иванович, батюшка! — сказал старик, закладывая руку за пазуху. — У нас на дворе неладное творится, как бы нам с тобою в ответе перед государем не быть?..
— Ну, что же бы такое, Силантьич?
— А то, что у поляков в городе приятели завелись и с ними весточками обсылаться стали…
— Как так? Да у нас, кажется, так строго, что к ним и муха не пролетит? День и ночь дозором ходят…
— За всем не усмотришь, Алексей Иванович! Я ведь вот уж который год здесь на дворе урядничаю и все, кажись, иноземные хитрости знаю, а и то вот, поди-ка ты… Чуть-чуть не околпачили!..
И старик вынул из-за пазухи какой-то стеклянный пузырек, тщательно заткнутый пробочкой и запечатанный сургучом.
— Иду, эта, я сегодня утром по двору, позади главного посольского дома, где от него переход с крылечком к шляхетской избе сделан, и вижу — вышел на крылечко набольший Сапегин холоп да руками-то знаки какие-то делает, словно бы через забор с кем разговор ведет…
