Николай Иовлев - Художник - шприц
- Прикидываешь?! - шпарит Балда, - они по-русски ни бельмеса. Я этому козлу хотел хлебальник расквасить, а он потащил меня рюмку мира махнуть. И все повторяет "рашен уотка, рашен уотка - о-о-о!" Насыпал мне полфужера, я жахнул, а это кубинский ром. Вонючий как не знаю что. Зато белый и крепкий. Халдей их, видно, напарил: притащил это поило вместо водки. Они ж слышали, что в России водка клевая,- ну и заказали, а халдей видит - не въезжают люди, вот и опустил. Ром же дешевле.
Быстро, удивительно быстро - так, что никто не успевает опомниться,Балда в несколько забегов переносит посуду с покинутого нашими гостями столика, успевает обо всем договориться с официантом и уже провозглашает тост за счастливое знакомство. Расторопный халдей, чей живот начинается от неопрятной бабочки и, туго колеблясь в белой рубашке, закругляется к паху, приносит две бутылки водки в ярких этикетках, облепленных медалями. Браво, Геннадий! Вот это по-нашему. Проявим русское гостеприимство из чужого кармана.
Похоже, это действительно американцы. Ничего вроде субъекты. Улыбчивые и, хоть и пьянющи,- не агрессивные. Но по-нашему - ни в зуб ногой. Как и мы на их новоанглийском. И все-таки друг друга понимаем. Больше всех понимает, разумеется, Балда, он - самый пьяный. Я вообще помалкиваю. Объясняются на пальцах, словно немые, а еще и мычат чего-то. Так. С географией, иллюстрируемой вилкой на скатерти, покончено. Теперь - о политике. Спасительная тема. Выручайте, политические деятели.
- Стальин,- тщательно выговаривает, нахмурившись, альбинос.
- У-у-у! - недовольно гудят его соотечественники, покачивая головами и направляя большие пальцы рук в пол.
- Брьежниев,- с неменьшей нахмуренностью.
- У-у-у! - неменьшее недовольство. Пальцы - в пол.
- Горбачьев! - едва ли не восторженно и уж явно просветленно.
- О-о-о!!! - ликование. Пальцы дружно - в потолок. Тост.
Какой наив, ребятки, какая трогательная доверчивость. Я от вас этого не ожидал. Чем же он вас так умаслил, наш Новый Учитель, новоявленный Спаситель Мира, какими такими обещаниями? Вы же умницы, вас должно быть трудно облапошить. Хотя, помнится, у ваших папенек и Сталин был когда-то "о-о-о", и Хрущев...
- Рузвельт, - встречный ход Балды. - Русфиелт - о-о-о!
- О-о-о! йе-ес! о-о-о! - указующие персты в потолок. Тост.
- Черчилль! - Балда прикладывает к оттопыренным губам пальцы, показывая, как Черчилль курил сигару. - Черчилль - о-о-о!!!
Вот болван, а! так обделаться: усадить британца в Белый Дом. Все равно что в Кремль - какого-нибудь Сухэ-Батора. Но штатники поддерживают:
- Чьерчил - о-о-о!!! - и снова тост. Интернационалисты.
- Рейган! - изматывает Балда. - Рейган - о-о-о!
- О, йес, - охотно кивают американцы. - Рьоналд Риеган - о-о!
- О-о-о! - отпрыгнувшим эхом вторит Балда. - Буш - о-о-о! Горбачев о-о-о! Фройндшафт! О-о-о! - это почти экстаз. Тост.
- Кьомунисм! - неожиданно выпаливает тот, которому едва не накостылял или от которого чуть не получил между глаз Балда.
- У-у-у!!! - хмурятся американцы, воинственно пронзая воздух пальцами к полу. - У-у-у!!! - Все выжидательно смотрят на Балду.
- У-у-у! - соглашается дипломатичный Балда, предотвращая международный конфликт. Тост. Балда пьет до дна. Иуда.
Битые яблоки, похоже, наделали мне вреда: за вздувшейся стенкой живота рычат и пофыркивают вулканические микроизвержения. После каждой опрокинутой в себя рюмки Балда с еще большим рвением развлекает заокеанских гостей, коих еще недавно собирался тузить. Временами кажется, он их замаял, ан нет, сами заводятся: "Совьет уньон-о-о-о!", - на что Балда тут же талдычит: "Юэсэй - о-о-о!" - "Есраел - о-о-о!" - "Чего?" - "Ес-ра-ел - о-о-о!" "Израиль? Нет, но! Израиль, Есраел - у-у-у!!!" - "Ноу! Есраел - о-о-о!" "Но! У-у! У-у-у!!!" - "Ноу! О-о-о! О-о-о!!!"
Я сейчас разрыдаюсь ведерными слезищами. Господа, зачем вы пачкаете мои барабанные перепонки этой пошлятиной?
... Мы уже почти одни в этом большом зале, наполненном табачной гарью. Музыканты, содрав свои чаевые и объявив через мощные усилители, без прежнего радушия, от которого не осталось и следа, окончание вечера, ушли первыми, за ними рассосалась и большая часть публики: пришло время любить. От танцевального пятачка прет лошадиным потом. В надежде разогнать самых выносливых, в зале уже трижды гасили свет. Первый раз люстры потухли на несколько мгновений, во второй - на полминуты, а в третий - на неопределенно долгое время, и когда неопределенность надоела, американцы зажгли свои карманные зажигалки, жиденького света которых оказалось достаточным для того, чтобы не пронести наполненные рюмки мимо ртов. А вскоре свет опять включили: надо же наводить порядок. Балда расплатился, но уходить ему не хочется. Похмуревшие официанты убирают со столов, стряхивая скатерти и переворачивая их на другую сторону. У нас - все то же, во всю глотку, с незатухающим напором:
- Брежнев - у-у-у! Горбачев - о-о-о! Гласность - о-о-о!!!
Подходит наш халдей. Вовсе хмурый. Уже без бабочки.
- Ребята, вы бы потише о политике. Орете на весь зал.
- Это - америка-анцы! - торжественно объявляет Балда.
- И что ж теперь? - не спешит разделить его патетику официант, перевидавший на своем рабочем месте пьяниц со всех континентов. - Ресторан уже закрыт, прошу, как говорится, очистить.
По мраморной лестнице дворца обжорства мы спускаемся, обремененные бутылкой водки, которую неугомонный Балда выцыганил у халдея за бешеную сумму. Все, кроме меня, ублаготворенны и шумливы. Мое столетнее горе дубасить мне в ладоши не позволяет. У меня - траур.
Небо - черное, но проспект залит фонарно-янтарным сиянием, подернутым нежным фиолетовым туманом. Американцы скалят зубы и что-то лопочут на своем. В разговоре с ними принимает участие и Балда - кивками. Еще стакан и он заговорит на английском с дюжим калифорнийским акцентом.
- Ну так что, едем?! - спрашивает он меня задорно-игриво.
- Куда?
- Ты чего - не помнишь? Кто из нас пьяный? Решили ж - едем на пристань. Покатаемся на прогулочном - знаешь, ночной. По заливу. Берем тачку и едем. Классные ребята! Да не спи ты!
- Кто тебя посадит в тачку - вшестером?
- Не пережив-вай, Юрчик! Мен-ня - посадят! Он уже совсем тепленький. Вполне созрел для вытрезвона.
- Не, я не поеду. Не могу.
- Не могешь - или не хотишь? Погна-али, Юрчик! На пароходе, у-ух, с ветерком! Мы водки хрипнем, ты вмелешься - где-нибудь на верхней палубе. Экзот-тика! За борт порыгаем. Давай, завязывай хандрить! А-атличные парни. И баба - тоже. Да, Лелька? Тебе не холодно? А то смотри, могу пиджак дать.
- Лучше американке дай, смотри, в каком легком платьице.
Балда сбрасывает свой далеко не первой свежести и сальности пиджачок и заботливо, с потрясающей - меня лично, по крайней мере, - душевной щедростью и красноречием пьяного человека накрывает им плечи заграничной леди. Он и о Лельке-то, запахнутой в толстую кофту, побеспокоился, как видно, чтобы та направила его по нужному курсу. Тоже мне, половой гангстер мирового масштаба. Заморские джентльмены восхищены этим мужественным поступком, Стопсигнал норовит набросить на Лельку свою бумажную курточку, но Лелька, похохатывая, вырывается.
Или все же прокатиться на пароходе? Последнее время я совсем опаршивел. Затворился, как рак-отшельник в скорлупе, выползаю только к Балде. Баян при мне ширнусь, кайф выхвачу, английский, глядишь, припомню, с американцами побазарю.
- Ну так чего - едем? - наседает Балда. Молчание - знак согласия.
- Ловлю машину.
Лови, старое помело, лови. Удачной тебе охоты.
С неким азартным восхищением, словно дело происходит в цирке, американцы наблюдают, как Балда безуспешно пытается остановить таксомоторы, едва ли не хватая их, пролетающие мимо, за колеса...
Кажется, Балда договорился с шоферюгой. Оперативно, ничего не скажешь. Первыми рассаживает гостей родины. На заднее сиденье. Интересно, а мы что же - на переднее, с водилой?
- Двигайтесь, двигайтесь! - наущает Генаха.
Четвертой втискивается Лелька. Американцам весело. Трекают что-то по-своему. Нежные губы девушки утончены улыбкой, но прелестные мутные глаза подернуты сонливостью. Кто же будет ложиться ей на колени - Балда, или мне окажет честь?
- Давай, Юрчик, на переднее, а я тут, - заныривает в салон.
- Э-э-э, куда-а?! - орет таксист. - Сдурели, что ли? Машина на пятерых! Вылезай! Я сказал - вылезай!
Так Балда, выходит, не договорился? Балда - он и есть Балда.
- Мастер! - вопит лежа, как солдат в цепи, - плачу два счетчика! Два и никаких гвоздей!
- Вылезай!!! - ревет шоферюга. - Ну!
- Три счетчика! Мастер! три счетчика! Три!!!
- Вылезай! Я последний раз сказал - вылезай!!! Балда выкарабкивается задницей вперед.
- Ну тогда, мастер, подожди, мы вторую тачку поймаем!
- Мне некогда, у меня смена кончается.
- Ну не шуми. Два счетчика! Три счетчика. Ну три, три!!!
Таксист надламывается, а Балда отпрыгивает в сторону - тянуть руку в просительном поклоне. Американцы покорно сидят в машине, крутя головами, Лелька перетаптывается рядом, а я какого-то полосатого черта простаиваю истуканом неподалеку, вперясь в налепленную на серый ограненный столб рекламу кандидата в народные депутаты. Фамилия у кандидата непонятная, но забавная: Волобуро. Это угрюмый человек с густыми обвислыми усами и покорным взглядом. Наверно, он будет исправной машинкой для голосования. В листовке восхваляются достоинства кандидата, но потрудились и насмешники: в углу, наискось, наподобие резолюции нацарапано: "То ли спьяну, то ли сдуру - голосуй за Волобуру!"
