Вениамин Каверин - Старший брат
В 1943–1944 годах З.В. удалось добиться успеха. Приехал знаменитый Флори (в моем романе он назван Норкроссом) и привез – в подарок союзникам – штаммы английского препарата. Я не выдумал «дуэли» между З.В. и Норкроссом, когда при сравнительном изучении русский пенициллин дал лучшие результаты. Сохранились протоколы.
Это состязание почти совпало с поездкой З.В. на фронт в составе бригады, которую возглавлял главный хирург Красной Армии Н. И. Вурденко. Поездка оказалась более чем удачной, волшебное лекарство на глазах изумленных свидетелей отменяло смертные приговоры, возвращая к жизни безнадежных раненых и больных. Из многих клиник приходили радостные известия, доказывавшие, что спектр действия препарата необычайно широк.
И З.В., жена (или вдова?) А. А. Захарова, у которой уже за плечами был Сталинград, в котором она остановила эпидемию холеры, З.В. с ее уложенным на всякий случай чемоданчиком, годами стоявшим под кроватью, бросила на одну чашу весов свой успех, а на другую – освобождение Льва. На этот раз письмо Сталину подписывают виднейшие ученые страны во главе с вице-президентом Академии наук Л. А. Орбели. Но на конверте З.В. пишет только одно имя: Н. Н. Вурденко. И это был обдуманный шаг, потому что главкомандующий не может не прочитать письма главного хирурга армии – на всех фронтах генеральное наступление.
В 10 часов утра 21 марта письмо передано в Кремль, а в первом часу ночи… Но здесь уместно, мне кажется, передать перо брату.
«…После тяжелого припадка грудной жабы меня положили в Бутырскую больницу. На пятый или шестой день вечером загремел засов, открылась дверь и в камеру вошел… комиссар второго ранга, тот самый, у которого я недавно был. Зачем? Что ему нужно еще от меня? Волна беспокойства и тревоги заставила насторожиться до предела. Комиссар был большим начальством, полагалось встать. Я продолжал лежать в постели и молчал. Комиссар сел на свободную кровать, стоявшую у противоположной стены.
– Вот что я хочу сказать вам, профессор, только, пожалуйста, не волнуйтесь, все будет теперь хорошо. Ведь жить у нас вам, наверное, надоело, не правда ли? Мне кажется, что это никому здесь не интересно, и меньше всего вам.
Я отвечал довольно резко, Казалось, комиссар просто издевается надо мной. Но не для этого же он приехал.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, профессор. Я приехал сказать вам, что вы можете ехать домой. Да, домой.
Я лежал, укрытый одеялом, и молчал.
– Я говорю вам совершенно определенно – вы будете освобождены. Вызовите сюда дежурного врача, – обратился он к конвойному, вместе с которым вошел в камеру.
Не прошло и минуты, как вошла женщина-врач. Ясно, она была предупреждена и находилась где-то рядом. Что же за комедия разыгрывалась передо мной?
– Каково состояние заключенного? Могу я его у вас забрать? – обратился комиссар к врачу.
– Да, состояние удовлетворительное, можно взять.
Доктор даже не посмотрела на меня.
– Тогда прикажите, чтобы принесли его одежду. – Доктор вышла, и конвойный вышел вместе с ней.
Принесли мою одежду. Я встал и оделся. Немного кружилась голова. Неотступно сверлила мысль – что же все это значит?
Мы вышли в коридор, безукоризненно чистый и широкий. По мягким дорожкам, расстеленным вдоль камер, беззвучно ходили часовые, заглядывая в глазки камер. Они становились во фронт, когда мы проходили мимо, и отдавали честь комиссару. Мне стало весело. Никогда не думал, что буду ходить по этим знакомым коридорам с таким почетным эскортом. Но что же дальше? Спустились на первый этаж. Зашли в какую-то комнату канцелярского типа.
– Подождите меня здесь. Я зайду к начальнику тюрьмы и сейчас же вернусь.
Я сел на стул и попытался еще раз разобраться в происходящем. У меня уже был двукратный опыт освобождения. Я твердо знал, что освобождают после довольно длительной процедуры. Следовательно, это не освобождение. Но что же? Оставалось ждать и следить за развертыванием событий. Решил быть предельно сдержанным и ничего не спрашивать.
Комиссар вернулся, и мы пошли с ним к выходу из тюрьмы. Стража взяла под козырек, прогремели засовы, открылись громадные, звенящие железом двери, и мы очутились на дворе. Стоял март, в воздухе была разлита весенняя свежесть, хотелось дышать полной грудью. Я остановился и оглянулся вокруг. Подъехала большая черная лакированная машина. На переднем сиденье рядом с шофером сидел офицер. Комиссар открыл заднюю дверь и пригласил меня войти. Он также вошел и сел рядом со мной. Машина тронулась.
– Куда же вас отвезти, профессор?
Неужели же меня действительно хотят отвезти домой? Но «дома» давно уже не было. Я жил очень далеко, за Покровским-Стрешневым. Моя жена и дети были в немецком плену, и я не знал, живы ли они. Что же сказать?
– Везите меня на Сивцев Вражек, к профессору Ермольевой.
– Пожалуйста, какой ее точный адрес?
Я ответил. Машина остановилась у подъезда дома, где жила З.В. Комиссар обратился к офицеру, который был с нами, и приказал ему подняться в квартиру Ермольевой и передать ей, что я внизу и прошу ее спуститься к машине. Я похолодел. З.В. заманивают в машину, чтобы куда-то ее везти. Может быть, арестовать.
– Позвольте, – почти закричал я. – Я вовсе не прошу ее спуститься вниз.
Но было уже поздно, офицер вышел из машины, хлопнула входная дверь в подъезде.
Комиссар ничего не ответил. Мы молчали. Время тянулось невыносимо медленно. Наконец офицер вернулся.
– Ермольева, – доложил он комиссару, – не открывает дверь. Требует, чтобы явился сам профессор или представитель домоуправления. Я просил, убеждал, но безуспешно.
– Ну что же теперь делать? Придется, видимо, вам идти самому, – комиссар был явно недоволен. – Желаю вам здоровья и успеха. Не поминайте нас лихом. – К офицеру: – Проводите профессора.
Я вышел из машины вместе с офицерам и поднялся на третий этаж. Нас впустили. Вся квартира была в страшном волнении. Все были на ногах, хотя было около часа ночи. Офицер не уходил. Когда я освободился от крепких объятий, он сказал мне: – Ваши документы и вещи вам привезут через несколько дней. Если в течение этого времени вас будет беспокоить милиция или домоуправление, звоните нам. Вот наш телефон.
…На следующий день мне привезли все мои вещи. Они даже не подвергались осмотру. Самое важное, что в полном порядке были все мои записи, протоколы опытов, копии заявлений.
27 марта привезли справку об освобождении, из коей явствовало, что я освобожден решением Особого Совещания от 26 марта (!). Все это укрепило меня в мысли, что И. В. Сталин лично распорядился о моем освобождении. Много лет спустя я узнал, что это не так. Письмо столь видных ученых произвело переполох в руководящих кругах тогдашнего НКВД. Было, вероятно, неясно, как будет реагировать на него Сталин. А вдруг и им достанется? Решили освободить, не передавая письмо Сталину. Эту версию сообщил мне один из военных прокуроров, близко знакомый с моим делом. Но, как бы то ни было, я был на свободе. Нужно было вновь организовать жизнь и работу. Все формальности с получением паспорта прошли очень быстро. Я вновь был полноправным гражданином своей страны.
Через несколько дней я получил обратно свою квартиру. Москва была еще полупустой, и Т.М. Дворецкая, моя лаборантка, которая за время моего отсутствия сделалась заместителем директора по административной части и жила в моей квартире, быстро нашла площадь для себя и сотрудников, живших с ней. Я бросился к книгам – все на месте, все цело. В буфете я нашел наполовину опорожненную бутылку коньяка. Мы не кончили ее за несколько дней до вынужденного отъезда. Как мог уцелеть коньяк за почти четыре года моего отсутствия в военное время?
– Татьяна Михайловна! Как это могло случиться? – обратился я к Дворецкой. – Да ведь все время ждали вас. Берегли, чтобы выпить за ваше освобождение. Разве теперь достанешь?
В квартире все было в порядке. Но я был один в четырех стенах и поминутно натыкался на вещи жены, на игрушки детей. Где они, живы ли?»
16
Удалось ли мне написать брата в «собачьем ошейнике», как изобразил его лагерный художник? Может быть, не знаю. Остается рассказать об отзвуках этой истории, окончившейся на удивление счастливо.
Статья, по поводу которой комиссар издевательски спросил Льва: «А вы хотите, чтобы ее в «Известиях» напечатали?» – была напечатана именно в «Известиях» в январе 1945 года под названием «Проблема рака». А через две недели комиссар позвонил Льву.
– Я понимаю, что вам не очень-то приятно приезжать к нам, – сказал он. – Но уверяю вас, что речь идет лишь о небольшой научной консультации.
Нельзя сказать, что, пройдя огонь, воду и медные трубы, брат ехал к нему со спокойным сердцем. Но комиссар не солгал. Его жена заболела раком, и он хотел узнать, не появились ли какие-нибудь новые средства…
Семья Льва все четыре года войны провела в немецком плену, кочуя из лагеря в лагерь. Мужеством и стойкостью, жизнерадостностью и волей проникнуто все, что пришлось пережить Валерии Петровне. Когда война окончилась и она с сестрой и детьми оказалась в русском лагере для освобожденных, старший мальчик, которому шел уже седьмой год, стал писать открытки в Советский Союз, разыскивая отца, и одну из них Лев получил осенью 1945 года. Едва ли кому-нибудь другому удалось бы достать специальный самолет для вывоза семьи из Германии. Ему удалось…
