Александр Титов - Жизнь, которой не было
Батрак перестает ворошить бумажки, вставляя фразу насчет того, что денатурат полезен для желудка. Жалуется на Феклу, которая дает на ужин неразогретую вчерашнюю картошку, да еще с приговором нехорошим. Капуста у нее в миске перекислая, пузырями, а свежую жалко из погреба достать. Себе колбасу покупает на самогонные деньги - хоть бы раз колясочку отрезала... Но вот, подождите, сменится власть в Тужиловке!.. Маленький белесый кулачок рассекает дымный воздух.
Профессор фантазирует: наступит лето, посадим Джона в поезд, и пусть себе катит в Москву. По телевизору репортаж сделают: идиот в столице!
- Не шути так! - оборачивается отец к Профессору. - Он, худо-бедно, благодаря своему (и твоему тоже!) дурацкому счастью спас тебя от холодной смерти.
Профессор смущенно кашляет в кулак: а ведь и правда. Экзистенциальные моменты, в том числе и ощущение добра, к сожалению, легко забываются.
Батрак трясет перед лицом дяди Игната разлохмаченными листками. Это списки прежних, давно развалившихся партий. Во многих из них Батрак успел посостоять полноценным членом. А вдруг что-то переменится в обществе, верх возьмет одна из партий, а списочки-то вот они, господа-товарищи!..
- Философия пока еще не объяснила причину заворачивания отдельных человеческих экземпляров назад, к первобытности, - вздыхает Профессор. От дыма глаза его прищурены, чуть слезятся и в упор смотрят на Батрака.
- Чего тут объяснять? - возмущенно воскликнул отец. - Рвется к власти всякая шпана, а народ страдает.
Батрак втягивает голову в плечи, но тем не менее продолжает выкладывать на стол желтые листки с расплывчатым серым текстом: программа и устав ССП.
- Да пошел ты со своей программой... - посылает его Профессор. - Мне старика Гегеля и того перечитать некогда...
Батрак обиженно шмыгает хрящеватым носом, губы шевелятся однообразным жвачечным движением. Все смотрят на его лицо. Есть какая-то завороженность в этих однообразных движениях челюсти.
- Всех за сарай, к плетню! Всех!.. - Звук этот, вылетающий из приоткрытых губ, почти не слышен. Да никто и не хочет его слышать.
ФЕКЛА
- Капризная эта штуковина самогонка! - Профессор с огорчением приподнимает за горлышко порожнюю бутылку. - Хитрая, можно сказать, субстанция: всегда кончается в самый неподходящий момент...
Тракторист многозначительно смотрит на дядю Игната, подмигивает: принес бы ты, старик, еще одну! А я уж тебе ячменю материалистическим образом мешок-другой привезу на следующей неделе. Курам будешь подсыпать. Куры яичек снесут: сам съешь, сироту угостишь...
Дядя Игнат делает вид, что не слышит намека, гнет свое: никогда мы тут, в Тужиловке, никого не признавали - ни бар, ни попов. Жили сами по себе при всех строях. Ни урядника не боялись, ни райкома. Делали вид, что подчиняемся, а жизнь шла по своему пути. Самогонка "сама текеть", а она и есть власть деревенская в жидком виде... Пойду, что ли, принесу вам еще гостинчика!..
Старик пытается встать, но не получается. Ослаб, не доживет до весны. И снова мутные торопливые слезы бегут по колдобистым щекам: колхозный горох не смог укосить. Тарас Перфилыч подошел к нему на край поля, за руку поздоровался и сказал: иди, наверное, отец, домой, отдыхай... Ну разве можно жить на свете и не работать? Как вы, ребята, думаете? На пьяном одутловатом лице Игната Иваныча застыло величайшее недоумение.
Хлопает входная дверь, осыпая на пол белый ворох снежных иголок. В хату врывается Фекла, сожительница Батрака. Ни с кем не поздоровавшись и даже не оглядевшись по сторонам, в два шага пересекает комнату, хватает Батрака за воротник выцветшего свитера, тащит с воплями к порогу, колотит в костлявую, барабанно отзывающуюся спину: одевайся, гадина политическая! Ты почему не почистил закуту у поросенка?
Цыплячья голова Батрака проскочила в воротник свитера, бултыхается в нем, как в мешке. Активист, не желая ронять достоинства, рычит, визжит, ругается тоненькими, хлипкими матерками. Зато Фекла, молотя кулаками, сыплет такими выраженьицами, что даже трактористы рты разинули.
- Не бей меня, оппозиция глупая! - верещит Батрак. - Ведь расстреляю, придет время, гадина!..
Джон с радостным любопытством наблюдает за потасовкой, показывает пальцем, гыгычет:
- Делутся!
Профессор азартно потирает ладони, советует Батраку дать ответного "леща". Тот машет тонкими, как палки, руками, но все время промахивается. Из красной потрескавшейся папки на земляной пол вновь сыплются документы, затаптываются грязными подошвами. Изловчился-таки Батрак, чвакнул Фекле в мясистую раскрасневшуюся физиономию. Баба так и взвыла: растак твою партию мать!..
- Кончай базар! - Отец ударяет кулаком по столу с такой силой, что остатки огурцов выскакивают из миски. - А то сейчас обоих на хрен на улицу выкину!
- Долой пережитки деспотизма! - полузадушенно верещит Батрак, пытаясь разжать пальцы Феклы, обхватившие его узкое кадыкастое горло. - Я не позволю тебе, харя самогонная, нарушать мои права человека!
Фекла, уморившись терзать сожителя, хватает со стола чашку с остатками самогона, выпивает одним глотком, крякает, словно мужик, вытирает губы рукавом плюшевой жакетки.
Батрак, всхлипывая, опускается на колени и начинает подбирать с пола затоптанные бумаги, складывает их обратно в папку. Желтый программный документ разорвался напополам. Батрак разглаживает его на остром колене, машинально перечитывает, изображая на лице гримасу мщения. Побои глупой бабы ничто по сравнению с могуществом его партии. Она, партия, еще всем покажет... Фекла с презрением оборачивается: заткнись, подкидыш!
Она сегодня с виду злая, растрепанная, но внутри затаенно-веселая. Вот плюхнулась на лавку, рука сама лезет во внутренний карман жакетки, выставляет на стол темно-зеленую залапанную бутылку с незаменимой газетной затычкой. И молчит, торжественно надув рыхлые щеки, уставясь сверкающими глазами в одну точку. Устанавливается окончательная тишина. Идиот перестает греметь на печи высохшими хлебными корками.
Дядя Игнат брезгливо берет теткину посудину за горлышко, вынимает приглушенно чмокнувшую затычку, подносит емкость к большому сизому носу, старательно и громко нюхает, всхрапывает, словно старый мерин. На лице его рисуется откровенное пренебрежение к чужой продукции: свеклуха!
- Сам ты свеклуха! - торопливо возражает Фекла. - Из чистейшего лебедянского сахара, вот те крест!
И она, обернувшись к иконам, торопливо осеняет себя крестным знамением. В глазах у нее появляется грубая и веселая ясность.
Батрак потихоньку откладывает на этажерку свою красную папочку. Чтобы не бросалась в глаза и не раздражала гостей. Авось и его стопочкой не обойдут!
Фекла вырывает из рук дяди Игната свою бутылку, встряхивает: это, господа хорошие, перегон! Вы такую и по праздникам не пьете!
- А вот таперича и распробуем... - со злорадством в голосе произносит дядя Игнат.
Шмыгнув дважды носом, Фекла с отстраненным видом смотрит в заросшее инеем окно. На лице у нее обиженное и в то же время торжественное выражение: пробуйте!..
Все по очереди выпивают, жмурятся, торопливо зажевывают огурцом. Самогонка крепкая, "дёрзкая", по выражению Игната Иваныча. Старик мотает головой, бурчит что-то себе под нос. Но самогонку больше не корит, и Фекла облегченно вздыхает, расстегивает пуговицы - ей тоже стало жарко.
И Джону глотка два плеснули. Идиот выпил, прислушивается к самому себе, склонив голову набок, удовлетворенно мурчит. В зрачках его наливается водянистый блеск. Дурак улыбается, растягивая рот от уха до уха.
Митя накладывает в алюминиевую гнутую миску манную кашу. Вон какая: парит, искрится! Подливает немного холодного молока, чтобы скорее остывала, посыпает сверху сахарным песком. Белые крупинки тают, превращаясь в оранжевые пятнышки. На, Джон, ешь...
Дурень хватает миску, пристраивает ее на коленях, торопливо работает ложкой, пачкая кашей щеки, рубашку, штаны. На земляном полу такие же белые комочки. Ложка скрежещет по корявым бокам посудины.
- Иссе-о! - Джон возвращает опорожненную миску.
Профессор рассказывает про недавний медосмотр. Один хмурый тракторист на традиционный вопрос доктора: "Почему пьете?" - ответил весьма уклончиво: "Пью, когда захочу и когда мне только захочется!" В этой фразе Профессор слышит отголоски великого русского анархизма, заведомо нигилистический оттенок "народного индивидуализма".
Фекла в свою очередь похвалила огурцы Митиной засолки:
- Чаво ты ишшо у кадку ложил, акромя хрену и самародинных листьев?
Из угла доносится трескучий, обиженного оттенка кашель. Словно собачонка тявкает. Батрак! О нем-то все забыли. Фекла, глубоко и картинно вздохнув, покосилась на сожителя, плеснула в чашку определенную дозу: трескай, гадина демократическая!
- Я теперь не демократ, скорее наоборот... - лепечет Батрак вроде бы благодарно и в то же время с затаенной ненавистью. Плещется в чашке быстрая легкая жидкость, отражая огонек лампочки.
