Михаил Арцыбашев - Санин
Стены пещеры, из коричневой сырой глины, то придвигались, точно с молчаливой угрозой, то отступали и давали дорогу. Местами вывалились целые груды камней и земли, а на месте их чернели глубокие впадины. Громада земли, нависшая над ними, казалась мертвой, и что-то страшное было в том, что она не валится, а висит неподвижно, поддерживаемая своим невидимым могучим законом. Потом все выходы сошлись в одну большую и мрачную пещеру, с тяжелым воздухом.
Юрий обошел ее вокруг, ища выхода, и за ним ходили качающиеся тени и пятна света, глохшего во тьме. Но выходов было несколько и все завалены землей. В одном углу печально догнивали остатки деревянного помоста, напоминая вырытые из земли и брошенные доски старого сгнившего гроба.
— Мало любопытного! — сказал Юрий, невольно, и сам не замечая того, понижая голос. Громада земли давила.
— А все-таки! — прошептала Карсавина, блестящими от огня глазами оглядываясь вокруг. Ей было жутко, и она бессознательно держалась ближе к Юрию, точно отыскивая у него защиты.
И Юрий это заметил, и это было ему приятно, вызывая какую-то умиленную нежность к красоте и слабости девушки.
— Точно заживо погребенные, — продолжала Карсавина, — кажется, крикни… никто не услышит!
— Наверное, — усмехнулся Юрий.
И у него вдруг закружилась голова. Он искоса посмотрел на высокую грудь, едва прикрытую тонкой малороссийской рубашкой, и круглые покатые плечи. Мысль, что, в сущности, она у него в руках, и никто не услышит, была так сильна и неожиданна, что на мгновение у него потемнело в глазах. Но сейчас же он овладел собою, потому что был искренно и непоколебимо убежден, что изнасиловать женщину — отвратительно; а для него, Юрия Сварожича, и совершенно немыслимо. И вместо того чтобы сделать то, чего ему в эту минуту захотелось больше жизни, от чего силой и страстью загорелось все его тело, Юрий сказал:
— Давайте попробуем.
Странная дрожь в его голосе испугала его, ему показалось, что Карсавина догадается.
— Как? — спросила девушка.
— Я выстрелю, — пояснил Юрий, вынимая револьвер.
— А не обвалится?
— Не знаю, — почему-то ответил Юрий, хотя был убежден, что не обвалится, — а вы боитесь?
— Нет… Ну… стреляйте… — немного отодвигаясь, сказала Карсавина.
Юрий вытянул руку с револьвером и выстрелил. Сверкнула огненная полоска, дым, едкий и тяжелый, мгновенно затянул все кругом, и глухой гул тяжко и сердито пошел по горе. Но земля висела так же неподвижно, как и раньше.
— Только и всего, — сказал Юрий.
— Идем.
Они пошли назад, и когда Карсавина повернулась к Юрию спиной и он увидел ее крутые сильные бедра, опять то же желание пришло к нему, и стало трудно с ним бороться.
— Послушайте, Зинаида Павловна, — сказал Юрий, сам пугаясь своего голоса и вопроса, но притворяясь беззаботным, — вот интересный психологический вопрос: как вы не боялись со мною идти сюда?.. Вы же сами говорите, что если крикнуть, то никто не услышит… А ведь вы меня совсем не знаете…
Карсавина густо покраснела в темноте, но молчала. Юрий дышал тяжело. Ему было жгуче приятно, точно он скользил над какой-то бездной, и в то же время жгуче стыдно.
— Я думала, конечно, что вы порядочный человек… — слабо и неровно пробормотала девушка.
— Напрасно вы так думали! — возразил Юрий, все тешась тем же жгучим ощущением. И вдруг ему показалось, что это очень оригинально, что он говорит с ней так и что в этом есть что-то красивое.
— Я бы тогда… утопилась… — еще тише и еще больше краснея, проговорила Карсавина.
И от этих слов в душе Юрия появилось мягкое жалостливое чувство. Возбуждение сразу упало, и Юрию стало легко.
«Какая славная девушка!» — подумал он тепло и искренно, и сознание чистоты этой теплоты и искренности было так приятно ему, что слезы выступили на его глазах.
Карсавина счастливо улыбнулась ему, гордая своим ответом и его безмолвным, передавшимся ей одобрением. И пока они шли к выходу, девушка со странным волнением думала о том, почему ей было так не обидно, не стыдно, а волнующе приятно, что он спрашивал ее об этом.
VI
Оставшиеся наверху, постояв у пещеры и поострив над Сварожичем и Карсавиной, расселись на берегу. Мужчины закурили папиросы, бросая в воду спички и наблюдая, как расходятся по ней широкие ровные круги. Лида, тихо напевая, ходила по траве и, взявшись за пояс, выделывала какие-то па своими желтыми маленькими ботинками, а Ляля рвала цветы и бросала ими в Рязанцева, целуя его глазами.
— А не выпить ли нам пока что? — спросил Иванов Санина.
— Проникновенная идея, — согласился Санин.
Они спустились в лодку, откупорили пиво и стали пить.
— Пьяницы бессовестные! — сказала Ляля и бросила в них пучком травы.
— Ха-арашо! — с наслаждением произнес Иванов. Санин засмеялся.
— Меня всегда удивляло, что люди так ополчаются на вино, — сказал он, шутя, — по-моему, только пьяный человек и живет, как следует.
— Или как животное, — отозвался Новиков с берега.
— Хоть бы и так, — возразил Санин, — а все-таки пьяный делает только то, что ему хочется… хочется ему петь — поет, хочется танцевать — танцует и не стыдится своей радости и веселья…
— Иногда и дерется, — заметил Рязанцев.
— Бывает. Люди не умеют пить… они слишком озлоблены…
— А ты в пьяном виде не дерешься? — спросил Новиков.
— Нет, — сказал Санин, — я скорее трезвый подерусь, а в пьяном виде я самый добрый человек, потому что забываю много мерзости.
— Не все же таковы, — опять заметил Рязанцев.
— Жаль, конечно, что не все… Только мне до других, право, нет ни малейшего дела.
— Ну так нельзя говорить! — сказал Новиков.
— Почему нельзя? А если это — правда?
— Хорошая правда! — отозвалась Ляля, качнув головой.
— Самая хорошая, какую я знаю, — возразил за Санина Иванов.
Лида громко запела и с досадой оборвала.
— Однако они не торопятся! — сказала она.
— А зачем им торопиться, — возразил Иванов, — торопиться никогда не следует.
— А Зина-то… героиня без страха… и упрека, конечно! — саркастически заметила Лида.
Танаров громко прыснул своим собственным мыслям и сконфузился.
Лида посмотрела на него, подбоченившись и упруго покачиваясь всем телом.
— Что ж, может быть, им там и очень весело! — загадочно прибавила она, пожимая плечом.
— Тс! — перебил Рязанцев.
Глухой гул вырвался из черной дыры.
— Выстрел! — крикнул Шафров.
— Что это значит? — плаксиво спрашивала Ляля, цепляясь за рукав Рязанцева.
— Успокойтесь, если это и волк, так они в это время смирные… да на двоих и не нападут… — успокаивал ее Рязанцев, с досадой на Юрия и его мальчишескую выдумку.
— Э, ей-богу! — тоже с досадой крякнул Шафров.
— Да идут, идут… не волнуйтесь! — презрительно скривив губы, сказала Лида.
Послышался приближающийся шорох, и скоро из темноты вынырнули Карсавина и Юрий.
Юрий потушил свечу и улыбнулся всем ласково и нерешительно, потому что не знал еще, как они отнеслись к его выходке. Он весь был осыпан желтой глиной, а у Карсавиной сильно было замарано плечо, которым она задела за стену.
— Ну что? — равнодушно спросил Семенов.
— Довольно оригинально и красиво, — нерешительно, точно оправдываясь, ответил Юрий. — Только проходы далеко не идут, засыпано. Там пол какой-то догнивает.
— А вы выстрел слышали? — оживленно блестя глазами, спрашивала Карсавина.
— Господа, мы уже все пиво выпили, и души наши возвеселились в достаточной мере! — закричал снизу Иванов. — Едем!
Когда лодка опять выбралась на широкое место реки, луна уже взошла. Было удивительно тихо и прозрачно; и в небе, и в воде, вверху и внизу одинаково сверкали золотые огоньки звезд, и казалось, что лодка плывет между двумя бездонными воздушными глубинами. Лес на берегу и в воде был черный и таинственный. Запел соловей. Когда все молчали, казалось, что это поет не птица, а какое-то счастливое, разумное, задумчивое существо.
— Как хорошо! — сказала Ляля, поднимая глаза вверх и кладя голову на круглое теплое плечо Карсавиной.
И потом опять долго молчали и слушали. Свист соловья звонко наполнял лес, отдавался трелью над задумчивой рекой и несся над лугами, где в лунном тумане чутко застыли травы и цветы, вдаль и вверх к холодному звездному небу.
— О чем он поет? — опять спросила Ляля, как будто нечаянно роняя руку ладонью вверх на колено Рязанцева, чувствуя, как это твердое и сильное колено вздрогнуло, и пугаясь, и радуясь этому движению.
— О любви, конечно! — полушутливо, полусерьезно ответил Рязанцев и тихонько накрыл рукой маленькую теплую и нежную ладонь, доверчиво лежавшую у него на коленях.
