Другой мужчина и другие романы и рассказы - Бернхард Шлинк
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Другой мужчина и другие романы и рассказы - Бернхард Шлинк краткое содержание
Зачитываясь гомеровской «Одиссеей» и романом безымянного автора о побеге немецкого солдата из сибирского плена, юный Петер Дебауер в романе «Возвращение» не сразу догадывается, что судьба дает ему ниточку, которая поможет распутать клубок былей и небылиц, связанных с судьбой его не то пропавшего без вести, не то погибшего на войне отца. Двадцать с лишним лет просидев за решеткой, бывший ультралевый террорист и городской партизан Йорг выходит на свободу в «Трех днях» и лицом к лицу сталкивается с бывшими единомышленниками и неизбежными вопросами: в чем смысл будущего, если прошлая жизнь была ошибкой, и в чем смысл будущего, если в прошлом осталась единственно возможная жизнь? А в «Дезертирах любви» очень разные люди пытаются постичь, что такое любовь, почему мы бежим от нее, почему ее жаждем, почему не бережем – и порой некоторым из них приоткрывается хотя бы намек на истину.
Бернхард Шлинк, современный классик немецкой литературы, автор бестселлеров «Чтец» и «Внучка», пишет книги, в которых самые главные события – вопросы до возникновения ответов, а человек вечно балансирует на краю, в непрочном равновесии, в серой зоне между добром и злом, не в силах отвести взгляда от строгой механики и буйной природы Истории.
Другой мужчина и другие романы и рассказы читать онлайн бесплатно
Бернхард Шлинк
Другой мужчина и другие романы и рассказы
Bernhard Schlink
LIEBESFLUCHTEN
Copyright © 2000 by Diogenes Verlag AG Zurich
DIE HEIMKEHR
Copyright © 2006 by Diogenes Verlag AG Zurich
DAS WOCHENENDE
Copyright © 2008 by Diogenes Verlag AG Zurich
© Б. Н. Хлебников, перевод, 2003
© Г. Б. Ноткин, перевод, 2019
© А. В. Белобратов, перевод, 2010
© И. П. Стреблова, перевод, 2010
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025
Издательство Иностранка®
Дезертиры любви
Девочка с ящеркой
Перевод Б. Хлебникова
1
Картина изображала девочку с ящеркой. Они и смотрели друг на друга, и не смотрели, девочка глядела на ящерку мечтательно, а у той глаза были невидящими, блестящими. Поскольку девочка витала в мечтах где-то далеко, она вела себя так тихо, что и ящерка замерла на обломке скалы, к которому полулежа прислонилась девочка. Ящерка застыла с поднятой головкой и высунутым длинным язычком.
Мать мальчика называла изображенную на картине девочку «евреечкой». Когда родители ссорились и отец вставал из-за стола, чтобы скрыться в кабинете, где висела картина, мать кричала ему вслед: «Иди-иди к своей евреечке!» – а иногда она спрашивала: «Разве этой картине с евреечкой тут место? Ведь мальчику приходится спать под ней». Картина висела над кушеткой, на которой мальчик спал после обеда, пока отец читал газеты.
Он не раз слышал, как отец внушал матери, что девочка на картине вовсе не еврейка. Дескать, алая бархатная шапочка, плотно надетая на пышные каштановые локоны, которые, выбиваясь наружу, делали шапочку едва заметной, – это отнюдь не религиозный, даже не фольклорный предмет гардероба, а всего лишь модный аксессуар. «Девочки носили тогда такие вещи. Кроме того, ермолку надевают у евреев мужчины, а не женщины».
На девочке была темно-красная юбка, поверх яркой желтой блузы было что-то вроде оранжевого корсажа, ленты которого завязывались на спине. Впрочем, в основном фигуру и одежду заслонял обломок скалы, на который девочка положила свои по-детски пухлые руки, уткнувшись в них подбородком. Ей было лет восемь. Лицо выглядело вполне детским. Однако ее взгляд, пухлые губы, кудри на лбу и ниспадающие на плечи и спину волосы казались уже не детскими, а женственными. Тень от локонов на щеке и на виске скрывала некую тайну; пышный рукав, в котором исчезало голое предплечье, манил искушением. В море, которое за обломком скалы и узкой береговой полоской простиралось до самого горизонта, перекатывались тяжелые волны, лучи солнца, пробивавшиеся сквозь тучи, поблескивали на воде, светились на лице девочки, на ее руках. Природа дышала страстью.
Или, может, все было пронизано иронией? Страсть, искушение, тайна и женщина, пробуждающаяся в ребенке? Может, ирония и была повинна в том, что картина не только притягивала к себе мальчика, но и приводила его в замешательство? Он часто испытывал чувство замешательства. Это происходило, когда родители ссорились, когда мать задавала ехидные вопросы, а отец, читая газету и дымя сигарой, демонстрировал невозмутимость и превосходство, в то время как атмосфера в кабинете казалась настолько наэлектризованной, что мальчик не решался пошевелиться, даже почти не дышал. Его приводили в замешательство едкие реплики матери насчет евреечки. Да мальчик и не знал, что означает это слово.
2
Неожиданно мать прекратила разговоры о евреечке, а отец перестал пускать мальчика к себе в кабинет на послеобеденный сон. Какое-то время приходилось спать в собственной комнате, там же, где и ночью. Потом послеобеденный сон вообще отменился. Мальчик был рад этому. Ему исполнилось девять лет, его одноклассники и ровесники давно не спали после обеда.
Он скучал по девочке с ящеркой. Время от времени он прокрадывался в кабинет, чтобы взглянуть на картину и хоть недолго молчаливо поговорить с девочкой. За тот год он быстро вырос, сначала его глаза были на уровне тяжелой золотой рамы, потом на уровне обломка скалы на картине и наконец оказались на уровне глаз девочки.
Он был сильным мальчиком, крупным, широким в кости. Когда он вытянулся, то его неуклюжесть выглядела не столько трогательной, сколько, пожалуй, угрожающей. Ребята опасались его, даже те, кому он во время игры, соревнований или потасовок старался помочь. Он оставался аутсайдером. И сам сознавал это. Правда, он не понимал, что остается аутсайдером из-за своей внешности, телосложения и силы. Он думал, что дело во внутреннем мире, с которым и в котором он жил. Он не разделял его ни с одним из приятелей. Впрочем, никого туда и не приглашал. Если бы он был ребенком нежного склада, то, возможно, сошелся бы с другими нежными детьми, друзьями и товарищами по совместным играм. Но как раз таких детей он отпугивал особенно сильно.
Его внутренний мир был населен не только персонажами, с которыми он знакомился по книгам, по фильмам или картинкам, но и персонажами из внешнего, реального мира, приобретавшими, однако, иной вид. Он чувствовал, как за тем, что являет внешний мир, скрывается еще нечто, что не проявляется вовне. Так, учительница по музыке что-то утаивала, приветливость домашнего доктора была искусственной, а соседский мальчик, с которым он иногда играл, был неискренен – он чувствовал все это задолго до того, как узнал о склонности соседского мальчишки к воровству, о болезни учительницы и о пристрастии врача к мальчикам. То сокровенное, что не являло себя, он чувствовал не сильнее и не раньше других. Он не пытался и проникнуть в это сокровенное. Он предпочитал фантазировать, поскольку фантазии всегда оказывались ярче, волнительнее, чем действительность.
Дистанция между его внутренним миром и внешним соответствовала дистанции, которая, по ощущениям мальчика, наличествовала между его семьей и другими людьми. При этом отец его, будучи судьей в городском суде, стоял, как говорится, обеими ногами на земле. Мальчик видел, что отца радуют солидность его должности и знаки уважения, отец с удовольствием ходил в ресторан – постоянное место встречи авторитетных в городе людей, ему нравилось иметь определенное влияние на городскую политику, он согласился на избрание себя пресвитером в церковной общине. Родители участвовали в общественной жизни города. Они ходили на летний бал и на карнавальные торжества, устраивали обеды и принимали приглашения на обед. День рождения мальчика отмечался, как положено: на пятый день рождения пригласили пятерых гостей, на шестой – шестерых и так далее. И вообще все
