Рыба моя рыба - Анна Игоревна Маркина

Анна Маркина

Рыба моя рыба (сборник рассказов)

Вам, мои рыбоньки, всем хорошим — даже плохим.

Плывем в шторм. Ну ничего. Куда-нибудь приплывем.

Экзема

Жара стояла, хоть вешайся. Горячо дышали старые плиты, с шипением поднималось темное масло во фритюрнице, пожирая шницели и беляши. В мойках держали равновесие посудные акробаты. А еще — зудела правая рука под перчаткой. 

Катя стряхивала остатки еды в черный мешок, обмывала шлангом озерца подливы и майонезные разводы; самых заморышей замачивала во второй мойке. Испачканные тарелки смотрели на нее как лица нелюбимых детей. 

Столовую возле сортопрокатного цеха не жаловали. Старались ходить в фасонку; считалось — там вкуснее. И столовая прокатки платила людям взаимностью. Из щелей на ее кухне свешивались тараканы. Они с интересом глядели на неприкрытые вазочки с салатами и сорокалитротривые кастрюли с супами. А вытяжки в немом крике разевали прокопченные жирные рты. Про местные котлеты даже сами работники шутили, что их рецептуре для полноты вкуса не хватает разве что панировки из усатых соседей.  

Два года назад, когда Катя только поступила на службу, она удивлялась заведенным порядкам. Люди в столовой работали в общем-то неплохие. Они не издевались над ней и даже жалели, когда в первые недели от долгого стояния Катино тело болело, словно его засунули в тестомес. Сами они, эти люди, тоже были покоцанные, как местная посуда, — старшие женщины маялись со спинами и варикозом, а заведующий воровал и пил, поэтому легко прощал, когда другие воровали и пили. Катя сперва не понимала, почему они все, будучи неплохими людьми, так равнодушны к общему делу. Но, пережив на ногах первые банкеты и многолюдные обеды, догадалась, что ее коллеги за годы служения общепиту достигли точки равновесия: при такой нагрузке их не закрывали, но и убиваться на работе не приходилось.

Она отволокла мешок с отходами, напоминавший мешок для трупов, к мусорным бакам, там же высыпала собакам кости и мясные остатки. Спрятавшись под козырек, обмазала руку нефтяной мазью и закурила. Солнце жарило невыносимо. Под тридцать пять в тени. Хлопнула дверь: из нее вышел незнакомый парень. Он был в свежей голубой рубашке, которая контрастировала с пропеченной серостью завода. 

— Травитесь помаленьку? — добродушно спросил он и добавил: — Видел вас на кухне. 

Катя улыбнулась.

— Леонид, — он протянул руку для пожатия.

Катя ответила рефлекторно, но, стиснув его горячие пальцы самыми кончиками своих пальцев, попыталась спрятать руку за спину. 

Он не отпустил, а притянул ладонь ближе к лицу, чтоб рассмотреть. 

— Экзема, — Катя покраснела и вырвалась. 

Из-под черной мази выглядывала противная корка с мелкими гнойничками.

— От экземы помогают солнце и море. 

— Море? — Она усмехнулась так, будто он предлагал ей слетать на луну.

— Тогда солевые ванны.

Кате стало совсем уж смешно:

— У нас баня.

— Для рук. Покупаешь морскую соль и растворяешь в тазике.

Она хмыкнула.

Ее нечаянный собеседник был высокий, крепкий, с широкими бровями вразлет и тяжелыми скулами. 

— Ну, — вздохнул он, не дождавшись ответа, — до завтра!

— До завтра, — повторила она.

На кухне уже сворачивались. Работали с раннего утра до четырех. Но Катя уходила в конце. Надо было еще помыть полы.  

— Видела красавчика? — с маслянистой улыбкой спросила тетя Тоня, сгружавшая в сумку третий десяток яиц, оставшихся от обеда.

Катя почему-то опять покраснела и схватилась за швабру.

— Видела. 

— Генка сказал — наш новый старший повар, — и добавила с восхищенным придыханием, — из Москвы.

Имя заведующего, Геннадия Петровича, давно пообтесалось до «Генки», как ствол когда-то раскидистого дерева, от которого оставили один пенек. Хотя молодежь в обращении еще сохраняла формальности.

Катя хихикнула, отжимая коричневую тряпку: 

— А у нас-то он чего забыл?

— Да вроде к сестре приехал. Маринка из ветеринарки — знаешь?

Она чувствовала, как промокла от пота одежда.

— Теть Тонь, а кондиционеры после ремонта будут?

— Будут, всё будет. 

Возвращалась на велосипеде. Три километра по горкам с колдобинами. Солнце не хотело угомониться и шпарило без продыху несколько недель. Катя скучала по дням, когда ее подвозил муж, по их старенькой проданной шестерке.

За домами просвечивал пруд, такой же свежий и ясный, как голубая рубашка нового повара. Катя ехала и улыбалась.

Запыхавшись, она загнала велосипед в осиротевший гараж и зачерпнула ковшиком холодной воды из ведра.

— Дождя все нет, — сказала свекровь.

— Угу.

— Полить надо, — свекровь поглядела на огород. 

— Покушаю и полью. 

Катя обреченно посмотрела в окно. Над грядками летали капустницы. День был бездыханным, даже занавеска не шевелилась. 

— Котлеты есть, с макаронами. И рассольник. Возьми там.

Катя пошарила в холодильнике и перелила остатки супа из кастрюли в тарелку.

 — А Володе-то не осталось? — Свекровь поймала ее с пустой кастрюлей у микроволновки и разочарованно покачала головой.

Катя нехотя вылила рассольник обратно в кастрюлю:

— Я тогда суп ему оставлю, а сама — котлеток.

Вспомнила, мамину стряпню. Но мама рано умерла, а отец для них с братом не готовил; он работал на заводе и пил. А потом даже и не работал. На большой перемене Катя крутилась возле школьной столовой и рассматривала витрину с пирожками, газировкой и сосисками в тесте. Но денег почти никогда не было. Да и в школу ходила через раз — от Сосенского, где заживо гнили последние дома, до города было семь километров. Часть — пешком до трассы, часть на автобусе, из которого на их остановке люди чуть ли не высыпались на асфальт. Если брат ехал с ней, то он весело отвоевывал для них последнюю ступеньку у двери и закрывал Катю от толпы, пока она смотрела на лес, прижавшись носом к стеклу автобуса. А если нет — то она просто ждала, когда двери хлопнут перед носом, и шла болтаться по округе, чтоб отец не наказал за прогул. Потом тело брата всплыло в пруду, обмотанное цепью. Оказалось, что он подрался с двумя пацанами из-за девчонки, а те случайно убили его и утопили. Их отправили в колонию, но Кате от этого было не легче. Эти парни давно уже вышли, и одного Катя до сих пор встречала на улице. Он еле заметно кивал ей при встрече,