Клочья паутины - А. А. Морской

А. А. Морской

Клочья паутины

Рассказы

От века и до века

Бесконечный ряд времен движется многоголовая гидра, беспокойная, недовольная, злая, несчастная.

Много тысячелетий, изо-дня в день, люди лихорадочно ищут неведомого, стремятся к непонятному... Шумные в своих радостях и муках, в своей вере и отчаянии, пытливые и дерзкие, трусливые и беспомощные, голосят миллионы людей и быстро мчатся вдаль... Мчатся по заколдованному кругу, в безумном вихре топчутся на месте!

Время от времени, когда реки горя разливаются в беспредельные моря отчаяния, они приостанавливают свой бег, рушат старые и спешно возводят высокие, новые храмы. Из тяжелого гранита строится прочный, незыблемый алтарь — жертвенник неумолимо могучего Бога!

Чтобы облегчить страдания, чтобы не утонуть в безнадежном отчаянии, нужна вера, порядок, новые законы. И люди спешно воздвигают новые несокрушимые жертвенные алтари, куют острые цепи. Чем тяжело алтарь, чем глубже в тело впиваются цепи, тем шире разливается святость нового закона и крепче становится вера в него... и тем скорее и неудержимее, в бурном порыве, люди снова бросаются прочь от него, вперед... и мчатся по кругу... и топчутся на месте!..

С далекой вершины гранитного храма льются холодные, немигающие лучи, освещают тернистый, мучительный путь к предопределенному, обещанному счастью, и несчастные, измученные толпы беспорядочными волнами катятся, сталкиваются, разбиваются и снова катятся... по заколдованному кругу.

Усталые, голодные и злые, скованные в одну массу светом ими самими зажженного маяка, люди оглашают воздух стенаниями, мольбами и проклятиями.

Старые, незыблемые гранитные глыбы храма выветриваются, трескаются, становятся сыпучими.

Горьким, злым смехом издеваются далекие поколения над великой постройкой своих неведомых, далеких предков...

Рассыпается, валится, ползет храм, становится все ниже и ниже, и всем делается очевидным, что в нем нет Бога, что свет его — самообман, и цепи законов его — бесцельное самобичевание... На миг люди остаются без Бога, без Закона, без порядка, — на один миг расправляют свои наболевшие спины, озираются по сторонам, видят свободными глазами вечную, бесстрастную бескрайность далеких миров смеются свободным, вольным смехом: неужто возможно заковать самого себя?!.

Но уже ползет по их рядам темный, ядовитый страх, беспричинный, бессмысленный; уже безумие впивается своими острыми зубами в слабые сердца, ужас охватывает их, и растерянными, жадными глазами они ищут своего помощника, советчика и повелителя... Привычные плечи покорно гнутся, чтобы принять на себя новую тяжесть, в муках и проклятиях нести новую непосильную ношу.

Лихорадочно, с титанической силой, с фанатичной верой, люди принимаются за постройку нового, величественного храма. Куются новые цепи, высекаются тяжелые скрижали, водружаются на вершину храма, с которого льется уже новый слепой, немигающий, холодный свет.

Прямые, точно кованные, лучи освещают новый путь. Новый круг!.. Избитая, истоптанная, потная и окровавленная старая дорога лежит рядом и, порастает нежным узорным ковром ядовитых цветов прошлого. Новая дорога клубится радужным туманом счастливых достижений. И люди мчатся по ней и зачарованные боятся даже заглянуть туда, дальше, за этот новый заколдованный круг!

Трупами устилают, выравнивают себе дорогу одно поколение за другим, по человеческим гекатомбам ползут люди на кручи, заваливают пропасти, идут, стремятся вперед, и возвращаются назад, топчутся по новому кругу!.. Идут, давят друг-друга, безжалостные, жестокие к самим себе и ко всем тем, кто крепко скован с ним одной неразрывной цепью, одною верою; идут сотни, тысячи лет, оглашают воздух мольбами, стенаниями, проклятиями, как забитые, вечно злые и трусливые рабы, не смеющие восстать против сурового закона, сбросить с плеч своих непосильную, бесполезную, чужую ношу...

Измученные, злые в сотый раз приходят они к подножию своего великого жертвенника, к таинственному храму старого жестокого самообмана... и вдруг, неожиданно замечают, что под блестящей облицовкой пьедестала уже давно чуть держатся старые, проржавевшие железные скрепы, давно уже вываливаются тяжелые болты и гайки...

Налетает неудержимый вихрь новых лучезарных мгновений, вольных, прекраснокрасочных... Проклятия и благословения, рыдания и радостный смех сливаются в один громовый клич свободы, вздымается грозовой тучею и рассыпаются где-то далеко далеко искрящимися, самоцветными живыми звездочками-невидимками...

Неведомыми путями в беспредельном пространстве вечности плывут эти мельчайшие эхо пережитого, отзвуки умчавшихся в царство теней тысяч лет человеческой жизни, тяжелых, безрадостных путей, светлых порывов, мучительных разочарований и на мгновение посетившей землю свободы...

В далекой, неведомой стране вечного счастья и бесхитростной мудрости, сбираются эти звездочки-невидимки, сливаются в один величественный, прекрасный образ. Сама Великая Жизнь, безначальная и бесконечная, со всеми своими неиссякаемыми радостями свободных свершений воплощается в этот прекрасный образ, в это чудесное видение... И тысячами тысяч мельчайших отголосков и отображений самое себя Великая Жизнь шепчет простые, ясные, детски-близкие, понятные слова...

Неизъяснимой музыкой льются наивные слова единой правды и мудрости, и гармонично переплетается в них вся великая радость и весь великий ужас человеческого бытия.

Бесконечной волною льются дивные звуки! Но не слышно их за гулом и грохотом вечного строительства и разрушения...

***

И снова, и снова движется тысячеголовая гидра беспокойная, вечно несчастная, недовольная, лихорадочно ищет неведомого, стремится к непонятному, топчется по кругу и всюду тащит за собою свои тяжелые, ненужные цепи.

С.-Петербург, 1906 г.

Утро

Задрожало светлое золото и полилося холодною волною в густую тьму, нитями потянулося вверх, подняло звездный купол, багрянцем убрало краешек далекой светлой тучки.

Степь колыхнулась душистым туманом, заискрилась самоцветными росинками и пошла скользить куда-то все дальше и шире, открывая новые, далекие края свои.

Надвигается могучее, победное. В пурпуре идет прекрасный, алчный зверь; и земля торопится принять его, и ширится, и потягивается в сладостной истоме, ждущая, трепетная, покорно влюбленная!

Поднялся и засиял царственный диск, сбросил мантию и остался в золотом венце. Великое начало жизни, творец красоты и плодородия, всегда страстный и вечно алчущий!

Навстречу ему понеслись приветственные, радостные голоса природы, открывшей уже ему свои широкие объятия и влажные, ароматные недра.

Величественный и гордый глянул в воду, и ожила быстроструйная холодная глубь ее... Серебристый самец шевельнул плавниками, раздул жабры, выкатил смешные, круглые глаза и стрелою помчался за вертлявой, остроспинной рыбешкой!..

Ударил золотыми струнами в верхушки дерев, и запел, ожил сонный, вековой лес... Зашептались деревья, закурчавились листочки, заворковали, топорща перья, нервно переминаясь и расправляя свои крылышки, лесные птицы; сладостно потянулся и заворчал, облизываясь и обнюхиваясь, серый хищник!..

Дохнул на широкую степь, — затрепетала красавица... Заискрилась травка росинками, застрекотали кузнечики, засвистали суслики; красноглазый косач запрял ушами и полез на сонную еще теплую зайчиху!..

Молочно-розовый туман