Мое белое лето - Николай Иванович Хрипков

Николай Хрипков

Мое белое лето

Было это в далекие шестидесятые годы прошлого века. Я закончил пятый класс. Впереди было долгое лето с купанием на речке. Походами на далекий Новый Затон, где мы делали шалаш, ловили рыбу, зажаривали ее на костре. И чувствовали себя свободными почти первобытными людьми. В прочем, родители могли отвезти меня в Якорь, небольшую деревушку в Ордынском районе, где жила моя бабушка.

Но всё получилось по-другому, совершенно неожиданно для меня. На первом этаже жил мой одноклассник и друг Боря. Жил он вдвоем с матерью тетей Верой. Она работала поварихой на самоходке. И все лето ее почти не было дома. И вот в очередной раз перед рейсом она решила взять сына с собой. Всё будет под присмотром, а не болтаться один. Еще неизвестно, что натворит. Он посчитал, что одному ему будет скучно среди взрослых занятых работой людей. И спросил, можно ли и мне отправиться с ними в рейс. Тетя Вера спросила у капитана самоходки. Тот был не против.

Самоходка была загружена под завязку продуктами, стройматериалами, товарами для магазинов. Ни железной, ни автомобильной дороги на Север еще не было построено, поэтому все необходимое для долгой сибирской зимы доставляли за период навигации. Грузы вниз по Оби шли непрерывным потоком. Нужно было обеспечить все поселки, города необходимым. Для речников это была горячая пора. Дома за всю навигацию они бывали лишь несколько дней, пока шла загрузка.

Каюта не больше вагонного купе. Две кровати. Одна для тети Веры, на другой мы будем спать вдвоем с Борей. Фотоаппарат в те годы был предметом роскоши, поэтому у меня вся надежда на блокнот и авторучку. Буду вести дневник, записывать, как будет проходить рейс и делать рисунки. Хотя художник с меня аховый.

И вот наступает долгожданный момент. Капитан командует:

— Отдать концы!

Экипаж — в основном молодые ребята.

Отвязывают швартовые от кнехтов. Больше нас ничего не связывает с землей. Теперь у нас под ногами палуба, под которой глубины обской воды. Кстати, Обь с Иртышом занимают первое место в мире по протяженности.

Самоходка неторопливо отходит, как говорят моряки «отваливает» от дебаркадера. Полоса воды между двумя железными бортами становится всё шире. Почему-то становится грустно. На берегу остаются провожающие: матери, жены, дети, подруги. Проводить в рейс и встретить после рейса — это традиция, которую нарушать не следует. Они машут, кричат, посылают воздушные поцелуи. Улыбаются. Но улыбки печальные. Почти весь экипаж на борту, кроме рулевого и машинистов-мотористов, у которых самая тяжелая и грязная работа. Машинное отделение нельзя оставлять без присмотра ни на мгновение. Капитан из рубки подает прощальный гудок. Проплывает Затон. Справа Новосибирск, за которым сразу начинается сосновый бор. Самоходка вышла на фарватер и прибавила ходу. Машины ровно гудят. Экипаж расходится. На борту остаемся только мы двое. Не верится даже, что наше путешествие началось. На далекий Север, в низовья Оби, где так необходимы грузы, которыми набиты трюмы самоходки.

Обедаем в кают-компании. Капитан сидит за столом вместе со всеми в простом рабочем свитере. Если не знать, что он капитан, то ничем не отличишь его от остальных. На первое наваристый борщ с мясом, на второе довольно увесистое котлета с гарниром, на десерт — компот в железных эмалированных кружках. Компот горячий, приходится дуть на него.

Довольно вкусно и сытно. Но всё равно кто-то просит добавки. Действует морской закон: кто последний встал из-за стола, тот убирает за всеми. В этот раз последним оказался низенький толстяк. Его зовут Сережа.

После обеда мы отправляемся в небольшое путешествие по самоходке. Должны же мы исследовать свой корабль, на котором нам придется пробыть столько дней и ночей. Нас считают за своих, почти полноценных членов экипажа. Со всеми сразу установились дружеские отношения. Мы проходим везде свободно. Постояли на капитанском мостике, зашли в рубку. За большим деревянным штурвалом стоит долговязый рулевой Саша. Мы рассматриваем приборы, большой компас (с ударением не последнем слоге). Саша охотно отвечает на вопросы. Говорит с нами, как с равными.

Морской сленг — это почти святое дело. Про компас я уже сказал. Если вы хотите, чтобы вас уважали, первым делом усвойте морской язык. Суда только «ходят». Если скажите «плавают», вас тут же поправят «плавает г…», а мы ходим. Салаге простят ошибку. Но уроки нужно усваивать с первого раза, чтобы не выглядеть тупым.

Повара нельзя называть поваром. Только «коком». Сначала для нас звучит несколько смешно. Кухня — это кокпит, каюта — кубрик.

Долго стояли на носу, подставив лица свежему ветру. Внизу бурлила вода. Мы мнили себя великими мореплавателями.

Впереди открывались всё новые и новые дали. Оь казалась бесконечной, как и жизнь.

Среди низких лесных берегов выглядывали деревушки и тут же скрывались, как будто испугавшись.

С другими судами здоровались протяжным гудком. Те, кто стоял на палубе, махали. Прошли мимо устья Томи. А вот и первая стоянка. Самоходка пришвартовывается к небольшой пристани-дебаркадеру.

Деревушка на левом берегу. Ребята выносят несколько ящиков и мешков, которые грузят на телегу, стоящую возле пристани. За вожжами сидит мужичок в черной робе. Это для местного магазина. Стоянка около часа. Свободные от вахты прогуливаются по берегу. Кто-то уже раньше завел здесь знакомых. У Саши — высокого голубоглазого матроса, когда он возвращается, расспрашивают, видел ли он Томку. Как она? Не вышла ли замуж? Хранит ли ему верность? Ждала ли его? Бросилась ли на шею?

Саша отмахивается, отшучивается.

— Ну, по глазам же видим, что встретились! — достают его. — Ну, чего ты, Сашок, такой скрытный?

— И что?

— Поцеловались хоть?

— Да идите вы в баню! — обиженно произносит он. — Всё вам расскажи да еще и покажи!

Засыпает под шелест воды, которая совсем рядом, почти под самым ухом. Удивительное ощущение! За этой стальной перегородкой, в которую упирается подушка, темная обская вода. Тут любой себя почувствует настоящим морским волком.

Утром наблюдаем, как моют палубу. У матроса ведро на длинной веревке. Веревка называется концом. Тоже непонятно почему: у любой веревки два конца, если, конечно, эти концы не связать между собой. Бросает ведро за борт, поднимает и льет воду на железную палубу. Ручейками она стекает назад за борт. Так он проделывает много раз. Потом берет швабру, которой просто гоняет лужицы воды вместе с грязью за борт. Палуба на ветру и на солнце быстро просыхает. Если сильно печет, то босиком и