Der Prozess - Евгений Кириллович Селезнёв

Аги Васерваль, еврейский юноша 13 лет, сидел в бледном, как его кожа, кресле. В последние три дня его организм не знал ничего, кроме воды. Его исхудавшие конечности слегка тряслись. Было видно, что он находится в состоянии душевного напряжения. Удобное с виду сидение оказалось до ужаса некомфортным.

Комната, напоминающая каменный склеп, лишила Аги ощущения времени. Он беспрерывно ерзал, стараясь найти позу поудобнее. Ничего не выходило. Руки Ги (так его называла семья после переезда в Европу) не были привязаны. Однако встать он не посмел. Только не подумайте, больше всего Ги действительно хотел вырваться на свободу, но на то, чтобы остаться в кресле, были определенные причины. Озноб сковал его тело ледяной хваткой.

За окном двухэтажного здания барабанил дождь. Васерваль не смог осмотреть места, в которое его привезли. Всю дорогу его взгляд был прикован к полу. Он считал кочки, на которых то и дело подпрыгивал старый мерседес.

Он хотел, чтобы никто из близких не увидел его слез или страданий. Впрочем, в комнате, в которую его сопроводил крепкий мужчина, никого из них и в помине не было. Аги не давал задушенной им слабости подать хоть малейшие признаки жизни. Он догадывался, что его ждет. Родители поговаривали, что однажды это случится. Более старшие родственники по большей части старались молчать. Среди друзей подобные темы были под запретом. Никто не решался заговорить об ужасах, творящихся в двухэтажных домах на Рейтерштрассе.

За дверью послышался стук крепких сапог и пары маленьких туфелек. Аги прислушался. Шли за ним.

Спустя пару секунд дверь отворилась. В комнату ворвался тусклый коридорный свет и два силуэта. Первым показался человек по имени Матис Кауфман. Он моментально проследовал к письменному столу, где заполнил какой-то табель своей изящной перьевой ручкой.

Над горсткой бумаг, которые Кауфман стал аккуратно раскладывать по столу, нависала деревянная полка. На ней громоздкой кипой стояли какие-то древние книги. Своим видом они нагоняли на Аги невероятную тоску. Он вспомнил библиотеку дедушки и запах потрепанных страниц, которые время от времени любил перелистывать.

Вслед за Кауфманом, которого Аги сразу окрестил доктором, в комнате появилась девушка. Её имени не помнил никто, даже сам доктор, к которому она была приставлена в качестве помощницы.

– Ааа, юноша! – вскрикнул Матис своим по-старчески хриплым голосом, – и почему вас оставили здесь без света?

Аги молчал. Он решил, что до самого конца не произнесет ни единого слова.

– Дорогая… хм, – Кауфман постарался вспомнить имя помощницы, – включите, пожалуйста, свет!

Аги ненавидел это напускное дружелюбие перед казнью. Он вспомнил своих родителей, которые говорили ему, – «Милый! Ну нельзя было бросать камнем в машину mathelehrer», – делая вместе с этим замах кожаным ремнем.

– Ага, – обратился доктор уже к Ги, – я хочу, чтобы ты выложил мне все подробности. Ты должен мне всё рассказать! Всё с самого начала!

Аги отвернулся, уставив свой взор в окно. За старыми рамами произошла чудовищная смена пейзажа. Дождь сменился снегом. Липкие снежинки принялись засыпать и без того безлюдную улицу. «А когда всё началось? – думал он про себя, – может быть два дня назад, может три. Как бы то ни было, они и так всё прознали. Наверняка им известно больше, чем мне».

Кауфаман что-то шепнул услужливой девушке на ухо. Она удалилась.

– Молодой человек, не нужно упрямиться, вы ведь только оттягиваете процесс… не против, если я включу музыку? О, вы позволите Рихарда Штрауса?! О, я его просто обожаю! Молодой человек, вы когда-нибудь бывали в Мюнхене?

Из граммофона донеслись шершавые звуки потрепанной пластинки. Старый врач поставил «Friedenstag». Внутри Аги похолодело: «Откуда этот старик узнал? Неужто он вытащил это из родителей? О музыке Штрауса он мог узнать только от отца… Нет, только не это!».

Васерваль постарался забыться и заглушить вызывающую приступы ностальгии музыку. Он стал прислушиваться к крикам чаек, которые слетелись над мертвой добычей. Спустя некоторое время он почувствовал себя их следующий жертвой и решил прекратить. Благо доктор заговорил. Сейчас это было очень кстати.

– Молодой человек, к чему эти молчания? Вы ведь знаете, я все равно заставлю вас говорить, – доктор усмехнулся, – когда это началось? Я хочу знать всё, – за его спиной отворилась дверь. В комнату забежала уже знакомая Васервалю девушка. Её глаза были опущены. В руках находились две маленьких ампулы, – Liebste Freundin, – нежным голосом сказал доктор, – будьте добры, сегодня вы должны сделать это сами.

Аги бросил последний взгляд в окно. Набережную засыпало мокрым снегом. Под непрерывными бомбардировками серого дождя он превратился в жидкую кашу. Васерваля поразило сумрачное одиночество.

По мосту, над гниющей водой канала, громыхая над разбитой кладкой, проехал автомобиль. Дрожа, не смея поднять глаз, Аги представил себе конец: «ага… следующая жертва… значит, со мной сейчас покончат». Аги глубоко вздохнул. Запах сырой почвы проникал сквозь расщелины в створках. Он жадно хватал его своими большими ноздрями, стараясь отвлечься от того смрада, который воцарился в маленькой комнате.

– Вы готовы? – шепнула девушка почти на ухо Васервалю.

– Готов ли я? – крикнул Аги про себя, – а готова ли ты? Как? Как такая милая девушка может помогать этому монстру? Как она может участвовать в этом процессе? Неужели её руки способны на такое?

Вассерваль почувствовал легкий укол в область лица. Девушка в ужасе отступила. Комната поплыла, и Аги попытался закричать. Он попытался доказать себе, что все еще находится в помещении. У него не получилось. Матис Кауфман уже безжалостно дробил челюсть Вассерваля, нанося один за другим сильные удары молотком. Девушка в ужасе отпрянула. По ней было видно, что она видит подобное впервые. Вассерваль уже неоднократно пожалел, что не скрылся при первой же возможности, что решил мужественно молчать вместо того, чтобы выложить всё еще несколько месяцев назад.

Да. Вассерваль вспомнил. Большой зуб заболел два месяца и три дня назад. И если бы он сразу рассказал всё родителям, Матису Кауфману не пришлось бы удалять почерневший осколок из юношеской десны.