Новая дверь - Александра Антоновна Котенкова

Александра Котенкова

Новая дверь

Посвящаю этот рассказ совершенно случайно, но очень красиво появившемуся в моей жизни Феде.

Тик-так. Тик-так. Тик-так…

Слышите? Это часы. Они тоже кого-то нервно ждут.

Тик-так. Тик-так! Тик-так!!!

Они прямо-таки требуют чьего-то присутствия…

Я такая же, как эти часы… Я всё жду и жду кого-то, но так и не могу дождаться. Я всё требую чьего-то присутствия, но никто так и не приходит…

Я глубоко вдыхаю, концентрируясь на собственном дыхании. Нежным касанием притрагиваюсь к щеке и чувствую: она сухая – слёзы на ней высохли, растворились в её тепле. Значит, боль притупилась. Значит, вновь можно надевать маску и внушать всем и даже самой себе мысль, что всё хорошо.

Я открываю глаза и сразу же требовательно впиваюсь в первое, что попадается взгляду. В горле по-прежнему стоит мерзкий ком, который я не могу проглотить (казалось, что у него одна дорога – только наружу), но воспринимать окружающий мир мне уже намного проще, легче и, наверное, свободнее. Я прожигаю своим взглядом стену, ловлю на ней и её «одежде» – её голубоватых обоях – изгибы серебряных линий, не отрываю от неё своих глаз и даже не моргаю… Если я это сделаю, в эту же секунду образовавшаяся между нами связь выпрыгнет в открытое нараспашку окно и улетит прочь. А я не хочу этого: здесь спрятан мой комфорт…. Я смотрю СКВОЗЬ обои, в глубь стены, я вижу её голой, вижу её изнанку. Через одну-единственную маленькую, недвижимую точку я УЗНАЮ её, РАСТВОРЯЮСЬ в ней и постепенно становлюсь ЧАСТЬЮ КОМНАТЫ, таким же полноправным её жителем – предметом интерьера, только единственное – живым.

Моя комната такая маленькая, что её по праву можно назвать даже «комнаткой». Но этому званию сейчас воспротивятся все вещи, все книги, вся музыка, все слова, сказанные здесь, все воспоминания, все мысли, все страхи и страсти, прожитые здесь, а ещё – вся такая же, как и она, крохотная я. Пусть мы и маленькие, но в нас помещается целый мир.

В пространстве между этих четырёх стен стоит огромный белый шкаф со всеми вещами: вот чёрное платье-футляр, которое мне уже давным-давно немного мало, но которое до сих пор хранит свою свежесть и красоту; вот мои первые туфли на каблуке, тоже ещё сохранившие свой первозданный вид; а вот новая пуховая куртка, отныне моего любимого цвета – синего. Из этого большого матово-белого гардероба, прячущего в себе столько масок, резко выпадает двуногий зверь – мой письменный стол. По-прежнему именно в соприкосновении с ним рождаются многие самые лучшие и чувственные строки. Над столом упрямо нависают прямые губы двух белоснежных полок, выражающие только равнодушие. Они, как и полмира, прячут свои чувства: за гримасой безразличия скрывается буран тёплых ощущений. Здесь, на этих полках, – любимые или ещё не прочитанные книги, коробочка с ценными безделушками, глобус и фотоаппарат, запечатлевший тысячи пейзажей и сотни лиц, вместе с тем сотворивший память о моей жизни. С ним мы прошли палящее солнце и леденящий дождь, огонь и снег, внешний мир и мир, заключённый в границы этой комнаты…

До сих пор помню тот день, когда я в памяти фотоаппарата оставила капли дождя, стекающие по щекам окна, которое расположено по соседству, на той стене, что перпендикулярна полкам. Грусть мира в тот день осталась не только в глазах фотоаппарата, но и в порах огромного тополя, властно разбросившего свои корни в мамином палисаднике, и в порах растений, растущих среди него. Окно моей комнаты, если бы оно получило воплощение в человеке, можно было бы назвать великолепным примером сострадания, ведь оно выслушивает и принимает чувства не только природы, но и всей комнаты. Часто ей свою душу изливает ваза, которая страдает от недостатка внимания – ей почти никогда не дарят цветов, только по значимым праздникам. Иногда, лишь когда возвращается домой, жалуется на свою жизнь сумка – её используют каждый день (сидят на ней, свесив ножки, причём и в прямом, и в переносном смысле), а потом жестоко бросают в подавленном настроении. Окно слушает каждого – пусть ничем и не может помочь. Но грустно, что ему никто не платит тем же, его никто не слушает… Когда его открывают, когда оно рассказывает о своей боли, все лишь болтают о себе, не замечая никаких изменений и не слыша его жалобного голоса.

Однако окно порой ощущает себя счастливым, когда видит, что вещи с противоположной стены искренне радуются. Безмолвно ликуют лаки или баночки с уходовой косметикой, когда их, готовых сослужить добрую службу, снимают с таких же равнодушных полок, как и тех, что висят над письменным столом. Праздник случается и у белоснежного комода, когда его ящики открываются в нетерпении помочь. В остальное же время они все тихонько спят.

Эти две стены соединяет не только третья стена, но и большой бирюзовый диван, на котором сижу такая маленькая, неприметная и почти недвижимая я. Наверное, если бы я раскинулась по всему дивану – меня бы приняли за плед. Но я сижу, скрестив ноги, поэтому, скорее, меня сочтут за плюшевую игрушку – одну из тех, которых здесь так много, что новых жильцов уже просто-напросто некуда заселять.

Кажется, что нас здесь много, но ТАК ОДИНОКО я себя никогда не ощущала. Всё просто потому, что, как бы банально ни звучало, человеку нужен ЧЕЛОВЕК, а игрушки и все эти вещи его никогда не заменят – они ничего не чувствуют к себе и уж тем более к другим, да ведь и не способны они на это. Своей кульминации моё одиночество достигает ночью, когда люди пропадают с улиц и прячутся в тёплых домах, когда фонари освещают мертвенные дороги. Именно ночью одиночество душит меня своими безжалостными руками особенно сильно.

В январе, когда новый город вдохнул в меня новое дыхание, когда он просто вытолкнул из меня страх, разрушил выстроенные мною же границы, я ЖИЛА. Я бегала воодушевлённо по набережной Геленджика и старалась сфотографировать абсолютно всё: людей, птиц, волны, горы, огни. Тогда я боялась одного-единственного – упустить шанс чувствовать себя настолько живой В МОМЕНТЕ.

Тогда было хорошо, сейчас – отвратительно.

Сейчас, под конец этого апреля, я застряла в бессмысленной игре… Учёба не только по расписанию, но и во всё свободное время. Маломальский сон, быстрые перекусы на ходу и тонны работы. Я бегу за жизнью, но не успеваю за