Начни новую жизнь - Константин Александрович Широков

1

Неожиданно и нетерпеливо, почти как в детстве, кто-то за окном прокричал моё имя. И голос этот, впорхнувший в приоткрытую форточку и легко раздвинувший габардиновую щель неплотно зашторенного окна, – голос негромкий, но настойчивый, зависший на мгновенье невидимым беспокойным мотыльком как будто у самого уха, – был мне знаком и был желанным как никогда, но я не смог его припомнить. Я не успел даже подумать об этом, потому что радостно проснулся и сразу же обнаружил, что и видение, так поразившее меня во сне своей теплотой и светом, тоже ускользнуло из памяти, оставив лишь ощущение тоскливого сожаления. Почти идеальный мир растворился вдруг, не оставив ни малейшего следа, как и некой надежды, мелькнувшей в сознании как тот мотылёк и растаявшей в сонной утренней тишине. И всё же ещё некоторое время я обречённо бродил по зыбкой песчаной ряби в поисках чудного оазиса – жажда мучила меня, – как вдруг открыл глаза и в ту же минуту треском взлетающей петарды и слабой головной болью день вчерашний разверзся передо мной необычно выпуклой живой картиной, вернее её самой нестираемой частью.

Мы с женой возвращались из кафе, было темно, в воздухе плавал тонкий сладковато-пряный аромат июньской ночи. Мы шли вдоль набережной по пустынному тротуару и обсуждали наши планы. Накануне меня уволили с работы… Нет, стоп, не так! Совсем не так! Я легко затёр всплывшую картинку и глянул на часы – стрелки показывали ровно девять… Совещание только началось… и я незаметно присел в светлом просторном кабинете шефа, со всем вниманием слушая его негромкую, но проникновенную речь. В конце она была как гром среди ясного неба. Не хотелось и вспоминать. Всё было плохо. Хуже не бывает. И было это, когда день только начинался и за окном шумели деревья своей серебристой листвой и радостно, даже чересчур, суетились птицы – наверно, воробьи, – потому что пришло летнее солнцестояние и отовсюду ослепительно ярко сияло солнце. И ночь была всего-то часа три, не более.

Выходя из кабинета, я напоследок бесстрастно отметил казённое блекловато-вычурное “барокко” – пластиковую псевдолепнину потолка. Но, конечно, не от этого так пусто и безлико и в самой приёмной, где меня знакомили с приказом, – но и там дальше… и потом много дальше, чем даже в гулком неожиданно сузившемся коридоре на выход.

Пусто было и в сквере, где шумели тополя, птиц не было слышно, наверно они куда-то попрятались, завидев издали хмурую физиономию. Странное было состояние. Я медленно плыл по извилистой дорожке с качающимися по бокам старыми тополями. Казалось будто осязаемо-неотвратимое и как будто независимое от меня остросюжетное действо, возможно и касавшееся меня самым непосредственным образом лишь в каком-нибудь (на это я ещё смел надеяться) параллельном мире, захватило меня в свой непредсказуемый водоворот, особо не спрашивая моего желания, и я точно мелкий статист безропотно и беспрекословно подчинился этому неожиданно откуда-то взявшемуся напору, не имея ни малейшей возможности уклониться от него, остаться незамеченным, или как-то необыкновенно взбрыкнувшись, хотя бы незначительно, на миг повлиять на его ход и разворачивающиеся события. Невыносимо было чувствовать такое своё бессилие, и так досадно было на самого себя – не передать. Но это было вчера.

А сегодня – сейчас, в эту самую минуту, когда я ещё лежу в постели, пытаясь укрыться от всех и от всего белоснежным покрывалом лёгкой ностальгии по времени и событиям, которые уже отошли и, все более отдаляясь, навсегда разбредаются в млечно-сумеречной дымке слабыми радужно тлеющими огоньками вчерашних надежд и угасающих впечатлений. Или незначительно, но так же навсегда со вздохом укладываются на ближнюю полку, в никогда не запирающейся кладовке – моей памяти, – и которые мне как бы жаль. Вот именно в это самое – живое, вздрагивающее и вопросительно уставившееся на меня и одновременно удивительно томительное, закаменевшее мгновенье на душе всё явственней и острее проявляется такое чувство, точно я проспал что-то значительное и важное, отчего (мне так почему-то ощущалось) небо в окне поначалу такое ослепительно-чистое, как после бури, местами на поверку оказалось сплошь засижено мухами. Воображение встрепенулось было, но всё-таки я попридержал его. Не было особого желания его питать. Не хотелось и касаться всего вчерашнего, пенять на что-то, потому как говорит моя жена: «Не мы сами себя причина, но сами себе результат…» Это она так намекает, что во всём виноват я сам. Наверно, что-то из библии вычитала или из мыльной оперы звон. Сейчас ведь модно ввернуть что-нибудь из «телемылодрам». Хотя, вчера-то других намёков вроде бы и не звучало.

Может быть, я действительно упустил что-то, потерял бдительность и расслабился, как… Резкий телефонный зуммер бесцеремонно поднял с кровати в самый ответственный момент: я уж было собрался начать свой Великий поход самобичевания. Жена – радость моя – отменила этот поход легко и непринуждённо, – ей именно сейчас и непременно по телефону не терпелось заслушать мой утренний отчёт, точно в славной конторке с ласковым названием «ателье Ласточка», где она уже второй год с завидным увлечением постигала кутюр, случился непредвиденный спад производственных показателей и я, понятное дело, был главный виновник и ответчик этого.

– Да-да, конечно, мой строгий повелитель, я давно уже встал, даже постель прибрал, как ты и велела, – начал было я преданным фальцетом. – Сейчас непременно займусь вышиванием, или скрою что-нибудь весёленькое…

Но она не приняла игриво-шутливого тона. Ей, очевидно, хотелось настоящего селекторного совещания. Моя внезапная отставка всё ещё занимала её и будоражила гораздо больше, чем я мог себе представить. А я-то думал, что она уже почти пережила этот катаклизм и как-то успокоилась, ведь вечернее кафе и прогулка по ночной набережной как будто развлекло её. К тому же сквозь сон я, кажется, слышал, как она, уходя на свою работу, вполне оптимистично вполголоса напевала что-то под слабые мурлыкающие звуки радио, доносившиеся с кухни.

А что до меня, то я как будто уже обрёл своё равновесие. Да и буря-то утихла, и пыль осела, остались лишь щепки да необитаемый остров, на который, оказывается, так легко можно дозвониться. Но вышивание пришлось опустить. Выставка живых цветов – вот что отвлечёт её по-настоящему. Как я мог забыть это изысканное шоу, заманивающее в свои благоухающие сети почти половину города. Так и есть – она не была готова к такому тонкому ходу и, наверно, поэтому осталась довольна моими рассуждениями и примерному поведению, чему и я радовался недолго. Чмокнув меня