Василий Брусянин - «Облетели цветы, догорели огни»

В. В. Брусянин

«Облетели цветы, догорели огни»[1]

Около одиннадцати часов вечера по Вознесенскому шли два молодых художника. Кутаясь в пальто с барашковыми воротниками, они торопливо шагали по панели, подгоняемые морозом, но это не мешало им весело болтать, задорно смеяться и злословить. За глаза они подтрунивали над своим профессором, который, несмотря на седину в бороде, отчаянно ухаживает за ученицей Силиной, жгучей брюнеткой с карими глазами.

— Стой! — неожиданно выкрикнул один из них, высокий блондин с маленькой бородкой, когда приятели поравнялись с громадным окном цветочного магазина. — Посмотри, какая прелесть! На дворе такой морозище, а там!.. Цветут они и благоухают!.. Это напоминает мне дивную Италию!..

— Ну, плюнь!.. Пойдём… Холодно! — протестовал художник пониже, но всё же остановился у окна и засмотрелся на цветы.

Озарённые фиолетовым светом электрических лампочек, цветы, действительно, останавливали внимание прохожего. Ярко-красные, голубоватые как бирюза, белые как снег, они красовались за стеклом, подёрнутым иглами мороза, и казались равнодушными и к суровой зиме, и к холодному вечеру и к вьюгам, а над ними простирали свои громадные листья пальмы, филодендроны и фикусы, и у самого стекла стояла стройная, зелёная горная сосёнка.

— А вынеси в эту минуту любой бутончик на улицу — и опустит он свою красивую головку и скоро-скоро поблекнет!..

Не успел высокий художник закончить своей фразы, как дверь магазина отворилась, и на панели появилась высокая, стройная брюнетка, в светлой шапочке на тёмных вьющихся волосах и в коротком жакете, отороченном по воротнику и вдоль полы светлым барашком, под цвет шапочки.

— А вот выпал на улицу ландыш серебристый и не боится мороза! — приподнятым тоном воскликнул художник пониже, и его глаза с лукавой улыбкой встретились с глазами брюнетки.

Та вспыхнула, догадавшись, по адресу кого была брошена эта фраза, сверкнула зрачками тёмных ясных глаз, улыбнулась и пошла дальше. Полминуты спустя она снова обернулась и встретилась с двумя парами весёлых, внимательных и восхищённых глаз молодых людей. Девушка смутилась и пошла быстрее. Художники медленно и лениво пошли своею дорогой. Теперь они уже не злословили над своим профессором, и каждый из них, в тайне один от другого, думал о цветах, о серебристых ландышах, о брюнетке в светлой шапочке…

Быстро шагая по свежему похрустывавшему снегу панели, Надя думала о молодых людях, а в её ушах всё ещё звучала фраза о ландыше, выпавшем на улицу, и щекотала её чуткое самолюбие. Поравнявшись с углом улицы, она ещё раз невольно оглянулась и пристально посмотрела вдоль панели. В морозном воздухе, залитом электрическим светом, мелькали блестящие пушистые снежинки, по панелям двигались тёмные закутанные фигуры пешеходов, по улице взад и вперёд сновали сани, слышался говор, глухой и невнятный, слышался скрип под полозьями саней.

Надя повернула в узкий и глухой переулок, и сердце её словно упало. Здесь было сумрачно, газовые рожки уныло мигали, по обе стороны переулка тянулись стены тёмных домов… Безлюдно, сумрачно и неприветливо! Неприветливо как в их маленькой квартирке, с низким потолком, потёртыми половицами и с тёмными, замазанными обоями стен. В зальце одинокая лампа под зелёным абажуром, у стола старуха-мать с постоянно перевязанною щекою, а в соседней комнате брат Коля вслух подзубривает уроки… Скучно, темно и однообразно!

Каждый день в продолжение нескольких лет одна и та же однообразная жизнь, и лучше бы никогда не видеть этой ветхой и угрюмой обстановки комнат, не сидеть по вечерам у лампы с зелёным абажуром, не слышать стонов больной матери, или тягучего, противного и какого-то неестественного голоса брата, который целые вечера проводит над скучными учебниками.

Сегодня Наде не хотелось бы думать об этом! Так хорошо прошёл ясный морозный день! В магазине с утра до вечера перебывало много покупателей, слышался говор, весёлый и беспечный, и так хорошо пахло цветами! У них в магазине всегда какой-то особенный тонкий аромат духов, и даже электрические лампочки светят особенно: на потолке, на полу и на стенах лежат узорные тени растений, а разноцветные бутоны ещё ярче выступают на тёмном фоне зелени.

В магазин заходит только чистая публика. Приезжают дамы-франтихи, от которых также пахнет духами, заходят надушенные, красивые и весёлые кавалеры, выбирают букеты, а иногда увозят целые корзины пахучих весёлых цветов!.. Немка-хозяйка не держит мрачных надгробных венков, и всё, что растёт и зеленеет в обширном магазине, всё, что цветёт и благоухает в зелени красивых узорных листьев, — всё это подготовлено для жизни, для радости, наслаждения и счастья!..

И работа у Нади лёгкая и чистая! Из дома выходит она не раньше десяти часов утра, и потом всё время проводит среди красивых благоуханных цветов, или разбирая своими тоненькими пальцами нежные стволики растений с разноцветными головками, или ходя по магазину около цветов и беседуя с покупателями. В свободное от занятий время Надя усаживается у широкого окна в зелени растений и сквозь переплёт веток и узорных листьев смотрит на бойкий проспект. Когда надоест смотреть в окно, она берёт книгу и сидит в тишине над раскрытыми страницами, следя за интересной фабулой романа или повести. В книгах, которые ей приходилось читать, описывается, большею частью, жизнь таких людей, с какими Надя никогда не встречалась в действительности. И ей всегда казалось, что нарядные барыни и кавалеры, которые заходят в магазин, — также герои и героини таких же романов и повестей. Когда в книге встречались страницы описания иной жизни, и когда в романах описывались люди, которые казались Наде похожими на её мать, тётю Сашу, дядю Ваню и их многочисленных родственников и знакомых, — она пропускала такие страницы, потому что действительная жизнь, её жизнь, полна такими же скучными и однообразными днями и этими скучными нудными людьми, которые всё время говорят о нужде и заботах, ноют под бременем жизни, родятся в нищете и умирают от нищеты и горя.

И зачем это сегодня лезут в голову эти невесёлые противные думы, и чем ближе к дому — тем неотвязчивее они. Сегодня всё утро мать вздыхала и говорила о том, что вот уже вторую неделю комната, которую они сдают жильцам, пустует. Старушка соображала, каков будет убыток, благодаря этому неприятному обстоятельству, и рассчитывала, сколько придётся приплатить за квартиру, урезав жалкую пенсию. Потом она говорила ещё что-то о дровах, о Колиной курточке, за ветхость которой мальчуган уже получил выговор от инспектора гимназии. И пока Надя одевала в прихожей жакет и шапочку, чтобы уйти от ненавистной обстановки в мир цветов, из соседней комнаты всё ещё слышался тягучий голос матери. В продолжение дня она забыла об этой скучной и серой жизни, а теперь, при тусклом освещении узкого переулка, опять всё припомнилось.

Надя миновала первый двор дома, где они жили, прошла и мрачную арку с тёмной дверью в дворницкую и вышла в узкий и вонючий второй двор, куда выходила чёрная лестница, с узкими площадками и с тусклыми и робко вздрагивавшими керосиновыми лампами в неуклюжих фонарях. На звонок Наде отворила сама мать. В прихожей было темно, в соседней комнате, под неизменным зелёным абажуром, горела лампа, заливая тусклым светом серую скатерть с красной бахромой, большой овальный медный поднос с чашками и чайником и тарелку, на которой лежал серый дешёвый ситник, нарезанный толстыми неуклюжими ломтями. Со всех сторон Надю обступали тёмные стены, с дешёвыми картинками, сверху давил низкий потолок, а со двора сквозь стёкла двойных рам смотрела чёрная неприветливая ночь, и светленькие гардины, перевязанные розовыми ленточками, казалось, ещё более оттеняли тёмные фоны стен и окон.

Всё время, пока пили чай, мать вздыхала, охала от зубной боли и рассуждала на те же длинные темы нужды и забот; не раз заговаривала она и о пустующей комнате, прося Бога услышать её молитву и послать жильца — тихого и исправного плательщика…

— Вот тоже и ещё забота, — вдруг проговорила она, подняв глаза на Надю, — инспектор говорит, что Колиньке репетитора надо перед экзаменами, а то он слаб там в чём-то…

После короткой паузы старуха перевела глаза на сына и, переменив тон, продолжала:

— Уж сколько раз я тебе твержу, сколько твержу — занимайся, старайся, отца-то у тебя нет!.. И всё как в стену горох… Не проймёшь тебя, Николай, ни бранью, ни лаской… Одна ведь я, да и пенсия-то одна!.. Вон Надюша пятнадцать получает, и тебе бы, верно, идти куда-нибудь в услужение, а то когда ты выучишься!.. Господи!.. Господи!..

Она долго ещё говорила на эту невесёлую тему… Морщинистое жёлтое лицо её, казалось, ещё больше похудело, слезящиеся глаза заплыли в складки, бледные губы шевелились как-то устало, словно и действительно они утомились изо дня в день произносить одно и то же, одно и то же…