Николай Сумишин - Белый шелест

Сумишин Николай Флорович

Белый шелест

Николай Флорович Сумишин

Белый шелест

Рассказ

"Уроки" - первая книга молодого украинского писателя Николая Сумишина, издаваемая в переводе на русский язык.

В повести, давшей название книге, автор рассказывает о буднях педагогов и учащихся средней школы, показывает сложный духовный мир подростков, роль преподавателей в нравственном воспитании подрастающего поколения.

Рассказы Н.Сумишина - о жизни колхозников в послевоенные годы, о зарождении первого чувства любви, об ответственности взрослых за судьбы своих детей.

"Кузнеца Олексу в селе знали все от мала до велика. Нужно, к примеру, сделать тебе тройничок на щуку, или какую-то штуковину к ружью, или блесну, какой ни в одном магазине не купишь, - иди к Олексе. Сделает все. И, наверно, излишне говорить, какая была польза колхозу от него.

Олекса родился в семье кузнеца сразу после революции. Когда постучало в дверь четырнадцать, мать сшила ему брезентовый фартук, и пошли они с отцом в кузницу, что стояла тогда в центре села, возле маслобойни и колесной мастерской. Маслобойню вскоре закрыли, колесную мастерскую перенесли к винокурне, а кузница как стояла, так и осталась стоять на старом месте вплоть до войны, одинокая и бедная. Но в стенах ее Олекса с отцом творили чудеса.

Перед самой войной, когда Олекса, нагулявшись в парубках, женился и привез домой Кылынку Довбасеву, отец его, старый мастер Павло, умер. Остался Олекса один в прославленной кузнице. Грусти не грусти, а работа не ждет. Председатель колхоза, правда, ничего не говорил, но заходил ежедневно: посмотрит-посмотрит и уйдет.

Помаленьку отгоревал Олекса и разжег свой горн. И запылал он сильно, ярко. В свободное время мастерил что-нибудь для души. И такие чудеса создавал - не поверишь, что в кузнице сделаны. И шли люди со всех сторон смотреть на эти его чудеса..."

Иван отложил газету, задумался, уставившись в окно. Затем перевел взгляд на телефон, стоявший на столе. Надо позвонить Маринке... Коллеги тихонько переговаривались, а Иван был далеко отсюда...

- Маринка, - тихо проговорил он в трубку, - мы привезли с собой одну игрушку, помнишь? Голубую птицу, Славка когда-то игрался. Найди, пожалуйста... И, наверное, Новый год встречать будете без меня... Нет, ничего... Все хорошо, не волнуйся...

Иван опять впился глазами в газету: "...Война его бросала из одного угла в другой, потом лишила ноги. Долго лежал в госпитале, а когда выписался, работал на уральском заводе. И только когда выгнали немцев с Подолья, вернулся в Кирилловку. Но... Олекса стоял перед своим двором, виски его белели, глаза наливались кровью. Вместо хаты - яма... Ни матери, ни жены, ни сына. Подошли женщины, начали рассказывать ему, как все произошло, а он думал: "Это конец!.."

"Все помню, все хорошо помню... Двухэтажный дом, чудом уцелевший, высокомерно возвышается над сгоревшим селом. Двухэтажные нары, сбитые на скорую руку колхозными плотниками... На огородах - автоматы с раздутыми стволами, простреленные каски. Иногда сельские ребята приносят что-нибудь съестное, но это - капля в море. А еще раньше... Заплаканные лица, тележки, узлы, коровы - и мама упала посреди дороги. Он пришел однажды к нам, оглядел всех добрыми глазами, остановил взгляд на мне и сказал: "Как дела, сынок?" Он так и сказал: "Сынок..."

А когда ушел Олекса, я поплелся за ним, не упуская из виду, до самой его новой хаты из глины на выгоне. В хату не зашел. Постоял какое-то время за сиренью и вернулся в детдом.

На следующий день, это было воскресенье, потому что на обед давали хлеб пшеничный, Олекса снова пришел к нам, малышне, но уже пьяный. Что-то бормотал, перековырял весь пол костылями, да и упал посреди класса. Прибежал директор, помог Олексе подняться, выпроводил его за ворота. А я стоял тогда в уголке ни живой ни мертвый.

Опять пошел вслед за ним.

Олекса поковылял тогда в поле: первый снег упал на балки и перелески, все вокруг было белым-бело. В той белизне стоял на костылях Олекса. А к нему след - одной ногой... Олекса пел. Песня была грустная - о том, как горела Кирилловка, как воронье кружилось над ней. Голос, помнится, был пьяный, хриплый.

До полуночи я прокрутился тогда возле глинища, где спрятался Олекса. И страшно было оставлять инвалида одного в заснеженном поле, и подойти боялся. Все же решился.

"Дядя, дядя!"

...Теперь ежедневно Олекса приходил в детдом к Иванку, приносил ему всякие лакомства. А однажды, как раз тогда, когда по селу пошел слух, что их разберут на зиму колхозники, примчался Олекса сам не свой:

"Скажи, Иванко, ты хотел бы пожить у меня зиму?"

Еще бы! Ясное дело... В кузню с Олексой ходить, горн раздувать...

"Хотел бы..."

"Тогда идем!"

Странно шел дядька Олекса. Оттолкнется костылями, станет ногой, оттолкнется, станет. А Иванко бежит следом и едва-едва поспевает за ним. Вскоре добрели они до колхозной конторы, кузнец пропустил Иванка вперед. В комнате дым, хоть топор вешай. Остановился Иванко посреди, смотрит по сторонам, как загнанный зайчонок.

"Спросите его!" - сказал взволнованно запыхавшийся Олекса.

Председатель колхоза Корнейчик внимательно оглядел Иванка, потом перевел взгляд на директора детдома Василия Яковлевича. Тот пожал плечами: мол, делайте как хотите.

"Ну как, хочешь жить у Алексея Павловича?" - спросил Корнейчик.

"Хочу".

"М-да, - протянул Василий Яковлевич. - А как же стеклянный бог, Алексей Павлович? Вы же должны понять, что детей надо не просто продержать зиму, а еще и воспитывать".

"Водка много вреда приносит", - вздохнул кто-то из присутствующих.

"Она и ум затуманивает, и на зло подталкивает..."

Все в выжидании смотрели на Олексу, который стоял хмуро возле дверей.

"С этим покончено", - выдавил наконец он из себя.

После работы, прихватив в гастрономе бутылку коньяку, Иван помчался домой. Наткнувшись еще в дверях на сердитый взгляд жены, замкнулся в себе.

- У тебя всегда так. Меня еще и виноватой сделаешь, - заворчала Маринка. - Никогда не будет как у людей.

- Давай лучше ужинать, я спешу.

- Мог бы сказать, куда спешишь, я как-никак твоя жена... И вообще, что за поездка такая! Пригласили ведь нас...

Маринка уговаривала оставить неожиданную поездку, потом махнула рукой и засмотрелась в окно, за которым падал густой снег. В комнате стало тихо-тихо. В этот миг в мыслях Ивана снова промелькнуло и сегодняшнее, и тогдашнее - все-все, что заставило его сейчас собираться в дорогу. Но он ничего не сказал жене. Молча надел охотничьи меховые сапоги, теплый полушубок.

Только в автобусе вздохнул облегченно, расслабился.

Автобусные окна залепливало снегом, белое нескончаемое одеяло раскинулось вокруг. Молоденький шофер спокойно смотрел вдаль. Иван подумал: парню тоже не придется встречать Новый год с друзьями.

Потихоньку мысли снова перенеслись в детство, которое он вспоминать не любил, но оно сегодня упорно возвращалось к нему. И каждый раз воспоминания вызывали у него неясную тревогу, как у человека, который несет на плечах какую-то вину...

"Дядя, а как шелестит дерево?"

"Зелено. Осенью - желто. Желтый осенний шелест..."

"А снег?"

"Что снег?"

"Шелестит?"

"Шелестит".

"Бело?"

"Бело. Белый шелест... Бело до горизонта, деревья белые, село белое, снежинки кружатся над нами, белые и бело шелестят".

"А когда вас ранило?"

"Когда?.. Зимой... Фашисты - метрах в пятистах, кругом бело... Потом как уда-арят наши "катюши". Почернело все, и мы пошли... Так и произошло..."

"Болело, наверное?.."

"Будто бы нет. Только пальцам холодно было. Смешно, ноги нет, а пальцам холодно было..."

Хорошо жить Иванку у кузнеца Олексы. Утром они завтракают картошкой, в полдень едят настоящий суп с хлебом, а вечером чаевничают. Начаевничавшись досыта, Иванко лезет на печь, а дядька Олекса устраивается возле печи ремонтировать Иванкову обувь. В хате тепло, за окном шелестит снег.

"Дядя, я, как вырасту, приеду к вам и привезу вам подарки".

"Учиться тебе надо, Ваня".

"А зачем?"

"Нынче без науки человек ничего не стоит".

"А я кузнецом!"

"Что кузница. Завод, вот это дело! В окопе думал: вот закончится война, буду учиться... Теперь куда! Прожил, словно кнутом щелкнул..."

"Дядя, а меня взяли бы на завод?"

"Я и говорю: для этого учиться надо".

Пришлось на следующий день идти в школу.

После уроков, когда возвращались по домам, кто-то сказал:

"Тетка Ганна говорила, от Корнейчика слышала: через год-два всего вдоволь будет".

"Дураки! - крикнул Коля Трохимчук. - Я уже говорил: бежать надо отсюда. В город. Там заводы есть и все есть".

Если вчера и позавчера Трохимчук был одинок со своим предложением, то сегодня к нему присоединился Сашка Ветровой. Иванку не хотелось разлучаться с Сашкой, самым близким товарищем, но, вспомнив дядьку Олексу, его теплую и приветливую хату, он сказал: