Ольга Туманова - Крещение на Амуре

Туманова Ольга

Крещение на Амуре

Ольга Туманова

Крещение на Амуре

Крещение Господнее пришлось на воскресный день, и, после мягкого приятного вечера накануне, утро оказалось неожиданно морозным - забылось, что крещенские морозы потому и крещенские, что начинаются в день Крещения Господняя.

Со всех улиц и переулков стекались вниз, к Амуру, люди - молодые, старые, ухоженные, убогие; с детьми, с собаками, лыжами, костылями. И у всех сумки, словно идут на базар.

"Что значит привычка, пустые полки магазинов, надежда случайно где-то что-то встретить и купить в огромном количестве", - подумала Анастасия Анатольевна, но тут две женщины, средних, как и она, лет обогнали ее, и Анастасия Анатольевна услышала: "воду брать из лунки", и дальше слов было не слышно, только поскрипывание сапог по морозному снегу, но Анастасия Анатольевна тут же сообразила, что воду будут набирать крещеную, целительную, так во всяком случае когда-то верили на Руси, потому и сумки в руках у многих, в них бутылки, банки, термоса, а она - одна из тех, кто ничего толком не осмыслив, бодро побежал с утра на новое... вернее, давно забытое... да нет же! Таким, как она, вовсе незнакомое, то есть знакомое лишь по литературе прошлых лет, таинство.

"Ничего-то мы не знаем", - в который раз подумала с горьковатой грустью Анастасия Анатольевна, но тут же потеплело у нее на душе от мысли: "Как много людей (с тех пор, как отменили обязательные демонстрации, она ни разу не видела в городе такого обилия народу), как много людей, и людей... нормальных. Да-да, именно так - нормальных. И разных, как в жизни".

Последнее время по России сплошным потоком катились митинги, и даже те, кто никогда ни на одном митинге не побывал, все равно становились участниками действа, сидя дома у телевизора. Митинги были всевозможные: за и против, категорически поддерживаем и решительно протестуем - и, судя по всему, на разных митингах собирались люди- антиподы, но каждый раз, наблюдая за митингующими со своего дивана, Анастасия Анатольевна удивлялась их похожести. Конечно, было различие в одежде и, тем более, в терминологии и в лозунгах - но лица! Лица, что появлялись на экране телевизора и словно бы заходили в уютную квартиру Анастасии Анатольевны, были не просто похожи, они были абсолютно одинаковы выражением решимости, непримиримости, убежденностью в своем праве на знание истины, и, если приглушить звук и не видеть знамен, и не вчитываться в фамилии, намалеванные на транспарантах, различить митинги невозможно: на экране одна и та же картина: рты кричат, лозунги кричат, и все лица словно меченые злобой и безумием.

А по бульвару шли обычные русские люди. Не в том, конечно, смысле, что были они все как один прямые потомки русичей - шли россияне, те, кто жил на этой земле, в этой стране, после работы бегал по городу в надежде купить продукты, вечерами под крик митингующего телевизора готовил ужин и воспитывал детей. Шли простые люди, в прекрасном значении этого слова - не политики, не активисты-крикуны - потомки тех простых людей, что испокон веку спасали родную русскую землю; без криков, лозунгов и митингов, не напоказ перед телекамерой, они для души своей вспомнили, что сегодня - большой русский праздник, впервые в их жизни не запрещенный; и картина неторопливо идущих к Амуру людей, объединенных единым человеческим чувством, была так проста и так прекрасна, что ненужные на большом празднике слезы подступили к глазам Анастасии Анатольевны, и глазам ее стало холодно на морозе.

Город лежал на сопках, и прибрежный парк широко спускался к бетонной набережной. Здесь всякий раз, даже в самые безмятежные минуты, вспоминалось, что набережная лежит на костях солдат стройбата. Но обида на советские годы плавно переходила в боль за всю историю Руси: а как строили Петербург? А с детства, по хрестоматийными стихам знакомая, николаевская железная дорога?.. Господи, да разве одна Русь так вырастала? Почему великие творения, гордость человечества не столько памятник людскому созиданию, сколько надгробие замученным?

Думалось об этом привычно, горько и коротко, потому что, если думать основательно, не станешь гулять по набережной, а место здесь чудесное: Амурский утес, парк и река, широкая, многоводная.

Сейчас Амур был огромным, до горизонта, белым полем. Анастасии Анатольевне один горизонт и был виден: набережную сплошь заполнили люди. Иногда между спинами появлялся просвет, и тогда Анастасия Анатольевна видела снежное полотно застывшей реки, но таинство, что происходило близ берега и ради которого все здесь и собрались, видели только те, кто стоял у парапета.

Анастасия Анатольевна поднялась на сопку, парком прошла вдоль набережной и у городского пляжа, где народу было не так много, спустилась к парапету.

Высоко над Амуром сквозь дымчатую поволоку сиял диск Солнца, огромный, яркий и загадочный. И воздух... Боже, какой воздух!

Далекий берег, где летом шумел лесок и звенели голосами дачи, сейчас, покрытый снегом, казался непорочным нетронутым краем... А на Амуре чернела огромная полынья, возле нее стояла группка людей, и "Господи, помилуй, господи, помилуй, Госпооодиии..."- томительно и сладко летело над снежным простором.

Желто-коричневые стяги (Анастасия Анатольевна никак не могла вспомнить их названия) под дуновением ветра затрепетали, и люди на Амуре показались ожившей гравюрой из старинной книги. Там, в старине, жили и ее предки. Чья кровь смешалась в ней? Чьи гены правят ее душой и телом? А, может быть, далекий предок повторился в ней и лицом, и повадкой? Кривич? Русич? Вятич? Или представитель народа, о котором она и не слыхала никогда? Откуда в ней трепет при виде древнерусской символики? Почему ее невидимая душа летит ввысь за словами незнакомого песнопения?

Анастасия Анатольевна сделала пару шагов по набережной, чтобы лучше видеть хоругви. Навстречу шла девочка, закутанная в черную шубу, купленную на вырост. Девочка, как беспомощный медвежонок, тыкалась в плотно стоявших людей, и, чтобы не ударилась она о сумку, Анастасия Анатольевна хотела ласково попридержать тельце за локоток, но даже не успела коснуться ребенка - девочка зло ткнула ее рукой и старательно изобразила на своем личике сердитое презрение, что вмиг изуродовало только что милую мордашку.

"Зачем же ты пришла сюда, злюка? Ведь Бог - это Любовь", - и грустно Анастасии Анатольевне стало необыкновенно. И так жаль потерянное прошлое: Зачем лишили их истины: "Господь - любовь к ближнему?" Вот откуда та страшная пустота, что вселяет тоску и печаль в современные русские души.

Затем Анастасия Анатольевна подумала, что и израильтяне, арабы и прочие религиозные народы остервенело уничтожают братьев своих по разуму, не гнушаясь и братьями по вере. И даже палестинцы, хоть и живут на земле обетованной и, казалось бы, каждый миг ощущают на себе благодать Божию и причастность к тому, ради чего мир испокон веку совершает на ту землю паломничество, так и те весьма усердствуют в убийстве соперников, да и Господа не признают.

Потом на ум Анастасии Анатольевне пришла мысль, что печаль не покидала лучшие русские души и во времена православия.

И, как и водится, каждая мысль рождала новую, и, по обыкновению, мысли Анастасии Анатольевны были пространны, противоречивы и грустны. И унеслись бы они в дали, но на ступеньках спуска, не пропуская людей к Амуру, стояли спиной к народу три милиционера.

- Ну, конечно, ну как без милиции, - сказала Анастасия Анатольевна, опускаясь мыслями к берегам Амура.

Милиционер, что званием и возрастом был старше, чуть повернув голову назад, к стоявшей над ним бабульке, терпеливо повторял: "Не положено... всем интересно..."

- А вы - посланцы Бога? - флегматично и как бы искренне любопытствуя в спины милиционеров спросила Анастасия Анатольевна . Она много лет проработала на радио под несметным количеством партийных постановлений, и языком своей страны (а уж тем более, современной его разновидностью) владела, ну если не блестяще, то очень неплохо. - Вы знаете, кому положено быть на крещении, а кому там не место? Поскольку у нас все по разнарядке и предписанию сверху.

Один из стражей обернулся к Анастасии Анатольевне, и она увидела юное приветливое лицо и добрые карие глаза и замолчала: ей расхотелось говорить колкости.

- Понимаете? Нам приказали, - милиционер глянул на товарища, и тот тоже повернулся к Анастасии Анатольевне, такой же юный, приветливый, кареглазый, и ребята улыбнулись друг другу для поддержки, - понимаете, всем интересно...

- Полынья,- обернулся и старший, и был этот грозный блюститель порядка такой курносый и веснушчатый, словно сюда, на берег, сошел с лубка, где в расшитой русской рубахе отплясывал под березой. - Видите? Полынья, - заученно, как урок, повторил он.

- Но почему моей жизнью должны распоряжаться вы, а не я? - стараясь скрыть улыбку и придать голосу строгость, спросила Анастасия Анатольевна,