Бенор Гурфель - Перо (Пути - дороги)

Гурфель Бенор

Перо (Пути - дороги)

БЕНОР ГУРФЕЛЬ

Пути - дороги

ВАРИАНТЫ ЖИЗНИ

Жизнь человеческая похожа на борхесианский "сад затерянных тропок". Время от времени на нашем пути возникают перекрёстки, ответвления, разделения. Нам предоставляется ВЫБОР. И дальнейшая наша жизнь определяется сделанным нами (нами ли?) выбором. Но как распознать ПРАВИЛЬНЫЙ выбор? И что такое ПРАВИЛЬНЫЙ выбор? Кто ответит на эти вопросы?

Ниже следует несколько рассказов, сюжетно объединённых наличием одного и того же персонажа. Различие однако состоит в том, что герой этих рассказов, попадая на перекрёсток, выбирает разные пути, которые и определяют развитие его жизни.

Следует отметить, что автор совершенно нейтрально относится к решениям принимаемым его героем. Он не одобряет и не порицает предпринимаемые им шаги. Также отсуствует этическая или моральная (счастливая - несчастливая) оценка жизни. Желательно чтобы и читатель отрешился, насколько можно, от оценочных категорий и принял описываемые жизненные истории как таковые.

Задачей автора было нащупать и показать связь между прошлым, настоящим и будущим в судьбе героя. Для проявления этой связи автор сознательно отрешился от всевозможных литературных реминисценций и всяческих сюжетных украшательств.

"Я хочу чтоб к штыку приравняли перо"

Способность и привязанность Бориса к гуманитарным дисциплинам проявилась рано. Уже в восьмом классе его сочинения на "свободную тему" заслуживали высших баллов и зачитывались вслух. Его раскованная и правильная русская речь вызывала благосклонность преподавателей литературы и истории, с одной стороны и завидные взгляды и насмешки его соучеников, с другой.

Возможно причиной явилась его ранняя любовь и привычка к чтению. Возможно часто встречающаяся у евреев способность к усвоению русской речи. Способность, неблагопрятно выделяющая их по сравнению с коренным населением.

Во всяком случае, когда в их маленькую провинциальную школу приехал представитель областного отдела народного образования (ОБЛОНО) и посетил показательный урок в 10 классе, именно на Бориса пал выбор Зои Алексеевны директрисы и преподавательницы литературы - прочесть "Советский паспорт". Напряжённый, он вышел перед классом и с пафосом прочёл: "Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза...". Тут, по выражению язвительной соученицы Вики Комаровой, "голос его отрочески зазвенел" и наступила тишина, взорванная аплодисментами. А потом представитель вызвал его в учительскую, пожал руку, поздравил и рекомендовал выбрать литературную или гуманитарную карьеру.

Чем ближе подступали экзамены на аттестат зрелости, тем более Борис проникался этой идеей. Родители не были в восторге. Они предпочитали, как они выражались, нечто более "солидное" и "практическое". Отец говорил о физике, о химии, мать мечтала о карьере врача. Борис колебался, но пока держался стойко: "хочу заниматся литературой и всё!".

Пошли на крайние меры. Среди дальней родни числился некий Роман Абрамович, средней руки журналист. Был он родом из Польши, знал "идиш" и пописывал изредка в польских еврейских газетах. Время от времени публиковался и в местной прессе.

И вот с этим Роман Абрамовичем родственики и свели Бориса, для так называемого "профессионального" разговора. Борису Роман Абрамович не понравился. Был он какой-то скользкий, от прямых вопросов уклонялся, о журналистике говорил цинично и в целом рекомендовал Борису держаться подальше от дисциплин связанных с идеологией.

Однако будучи правоверным комсомольцем и рассматривая жизнь с этих позиций, Борис отбросил чуждые рекомендации Роман Абрамовича и "обывательские" советы родителей и сделал, первый в своей жизни, самостоятельный выбор - подал бумаги на историко-филологический.

Легко сдал вступительные экзамены и... началась весёлая студенческая пора. Лекции, семинары, студенческие пирушки, девочки, поездки в подшефные колхозы, общественные дела. Всё это заполняло дни и недели, некогда было оглянуться. Однако, примерно с курса третьего, стал Борис задумываться о жизни. Мало заметное течение стало постепенно относить его к определённому кругу. Участников этого круга тогда презрительно называли "стилягами". Они отличались определённой начитанностью (Хэмингуей, Ремарк), любили Есенина, Вертинского и Лещенко, относились критически к преподавателям кафедры марксизма-ленинизма, называя их, между собой "колунами". Всё это не способствовало обретению внутренней цельности и вносило разлад между аудиторными лекциями и внеаудиторными разговорами.

И тут произошла встреча надолго определившая будущее Бориса. Как-то на перемене к нему подошла Тося факультетская секретарша и таинственно округляя глаза и понизив голос, сообщила, что с Борисом хочет побеседовать кто-то и ему надо немедленно зайти в деканат. Зайдя в деканат, он увидел хорошо одетого, средних лет, улыбчивого мужчину, уверенно сидящего в кресле декана.

- Новый декан, что-ли - подумал Борис. Но это был не декан.

- Я из комитета государственной безопасности - широко улыбаясь произнёс незнакомец - зови меня, ну скажем, Андрей Николаевич.

И далее, в течении часа, последовала беседа из которой Борис узнал, что органы уже давно интересуются и наблюдают за его поведением и за его дружескими контактами. И надо прямо сказать, что они огорчены. Очень, очень огорчены! И их огорчение происходит от того, что Борис слепо и бездумно губит свою столь многообещающую карьеру.

Он, Андрей Николаевич, тоже любит читать Хэмингуэйя и с удовольствием слушает Вертинского, но всё это в нерабочее, только в нерабочее время! А в рабочее время и мы - чекисты и вы - журналисты должны укреплять идеологическое единство нашего народа. Последовательно... неуклонно... бороться... искоренять... принципиально...

Много подобных фраз пришлось выслушать Борису, но главное пришло в конце

-         Так вот, Боря - отечески произнёс Андрей Николаевич - будем работать вместе. Ты нам будешь помогать, мы - тебе. Лады?!

Борис смотрел в серые, неулыбчивые глаза "Андрей Николаевича", слушал его мягкий баритон... Почему-то было ужасно жалко себя, своей сломанной юности, своей несостоявшейся будущности. А почему это не состоявшейся? Вот оно - будущее, сидит на расстоянии трех метров. Стоит только руку протянуть. И кто сможет упрекнуть Бориса? Кто и что ему давал бесплатно, за просто так? И сейчас выбросить, с таким трудом достигнутое, свинье под хвост?! Нет и нет! Он не отдаст так просто всё, к чему с таким трудом продирался все эти годы.

Так Борис Малкин сделал второй в своей жизни сознательный выбор. Нет, он не отошёл от своих диссидентских друзей и не примкнул к комсомольским активистам, а остался где-то между. Его принимали и в той и в другой кампании. И тут и там он был как бы между своими. Только неясно было где же, по настоящему, были свои?

Закончив университет и получив, неожиданно для всех, лучшее возможное распределение - в местную областную газету, Борис не выглядел счастливым. Вместо того чтоб вступить в реальную жизнь с определёнными установками, он, за пять лет обучения в ВУЗе, не только растерял свою школьную идеологическую девственность но и не приобрёл вместо нее ясную жизненную позицию. Он стал относиться к своей профессии, да и к жизни вообще, так как когда-то говорил о ней Роман Абрамович - цинично, с кривой полу-улыбкой.

Женившись, не по любви, на племяннице ответственного секретаря редакции, Борис (теперь уже Борис Ильич) стал делать доступную для советского еврея карьеру. Карьеру эту надо было делать не брезгая ничем. И Борис не брезговал. Николай Иванович, начальник отдела, быстро почувствовал готовность Бориса делать что угодно и продавать своё перо за любые ощутимые блага. И они, эти блага, не преминули прийти.

Улучшенная квартира в центре, автомашина, цвета морской волны, японская стереоустановка и, наконец, мечта всех журналистов их газеты: поездки за границу, в капстраны.

Один за другим проходили годы. Борис Ильич постарел, полысел, обзавёлся животиком, одышкой и больной печенью. Давно ушли в прошлое шумные друзья молодости, ночные споры, самиздат. И вместо этого пришло: "Что скажет Николай Иванович? И как отзовётся главный редактор?" Привычно, сыто и скушно проходила жизнь. Начал разменивать он уже шестой десяток, когда подули новые ветры.

Вначале появились и стали входить в употребление какие-то новые странные слова: ускорение...развитие в общепринятых мировых рамках, западная модель, многопартийная демократия. Самое странное заключалось в том, что слова эти произносились не "голосами" и истеричными диссидентами, а руководителями самого крупного ранга. И никто никого не сажал, никто никому не закрывал рот. "Указания бы, указания! Только нету его - указания". Потом появились и новые люди, как будто овладевшие этим словарём. Были они молоды, лет эдак под тридцать, очень самоуверены и всезнающи, более-менее владели английским и иронически улыбались, слушая Бориса Ильича.