Василий Брусянин - На свободе

В. В. Брусянин

На свободе

Когда он приехал в родную усадьбу, была тёмная беззвёздная ночь. В доме все спали. У калитки дремал ночной сторож. По двору, привязанная на цепь, бегала большая лохматая собака, и железный блок визжал, пробегая по туго натянутой проволоке.

На окрик приезжих сторож Пахом не сразу отворил калитку. За долгие годы окарауливания дома, насколько помнит Пахом, никто не смел стучаться в ворота Березинского дома поздно ночью.

— Кто там? — спрашивал сторож.

— Отвори… отопри!.. — слышался в ответ незнакомый грубый голос.

Старик смотрел в щель калитки и молчал. Лохматый пёс бросился к калитке и неистово лаял.

— Отворите же, что вы там!.. — услышал Пахом раздражённый голос, и ему показалось в этом голосе что-то знакомое.

— А кому отпереть-то?

— Это я — Юрий Сергеевич!..

Сторож отпер калитку. Перед ним стоял жандарм в шинели и в белой фуражке, а рядом с жандармом Пахом увидел молодого барина Юрия Сергеевича.

— Здравствуйте, барин! Не узнал я вас… Уж простите…

Тележку пара замученных лошадей втащила во двор, а Юрий Сергеевич и жандарм вошли на крыльцо дома.

Красная полоска света протянулась в раскрытую дверь сеней и переползла через тёмный и грязный двор.

Собака лаяла. Кучер возился с чемоданами, отвязывая их от задка тележки. Сморщенная, сгорбленная старушка в тёплой кофте всплеснула руками, и подсвечник со свечой вылетел из её рук.

— Батюшка!.. Юрочка!.. — только и воскликнула она.

— Ах, ты, бабушка!.. Как же это ты!?. - проворчал жандарм, отыскивая на полу свечу.

Когда свеча была вновь зажжена, Юрий Сергеевич и жандарм прошли в переднюю. Дождевая вода струилась с их одежды, оставляя тёмные пятна на чисто вымытом крашеном полу.

— Юрочка… Мамаша-то спит!.. — тихо говорила няня.

— Ну, хорошо, няня… Чайку бы, а то озябли мы и промокли…

В столовой тикали часы. В углу у часов сидел жандарм. Промокшая на дожде шинель холодила его, и он не знал, что делать. Его спутник, которого он всю дорогу называл «поднадзорным», ушёл в соседнюю комнату. Жандарм слышал, как кто-то за дверью воскликнул от радости, а «поднадзорный» старался кого-то утешить и сам как будто всхлипывал. Но эта интимная сцена не тронула сурового человека, давно привыкшего к слезам. В нём поднималось далее негодование на «поднадзорного».

— Зашёл вот и не выходит, — ворчал он, сурово посматривая на дверь.

Горничная и старушка-няня накрывали на стол, и звон посуды и ложек приятной музыкой отзывались в ушах жандарма. От всей комнаты и стола веяло домовитостью и уютом, и казалось, что вот сейчас сюда внесут кипящий самовар, на тарелках расставят вкусные закуски. Ему давно не приходилось видеть такой мирной домашней обстановки, — обстановка казарм давно уже сгладила в нём воспоминания о другой, домашней жизни.

— Господин жандарм, барин приказал вам пройти вот сюда, наверх, — обратилась к жандарму няня и указала рукою куда-то на дверь.

В руках старушки светилась свеча.

Звеня шпорами, жандарм двинулся за старухою в соседнюю комнату, поднялся по лестнице в «мезонин», две обширные комнаты которого спокон века назывались «детской». Старушка поставила на стол свечу и тихим голосом проговорила:

— Сейчас мы вам и чайку принесём, и покушать чего-нибудь…

И от слов старушки на жандарма повеяло теплом.

Он огляделся, снял шинель и уселся у стола в кресло. И только теперь почувствовал переутомление за дорогу. Четверть часа спустя, горничная и няня принесли ему стакан горячего чаю, а на тарелках хлеб, масло и сыр. И подневольный спутник Юрия Сергеевича не знал, кого благодарить за всё это и как вообще отнестись ко всему, что перед ним происходит.

Жандарм намазал густой слой масла на кусок булки, отколупнул неуклюжий кусок сыра и стал есть с жадным аппетитом проголодавшегося человека. Горячий чай тонкими согревающими струйками разлился по его жилам, хмурое лицо жандарма прояснилось. Он закурил папироску, потянулся и посмотрел на тёмные окна, выходившие в сад.

В саду под напором ветра гудели деревья, в крышу барабанил дождь, и жандарму казалось, что дождь усилился, и темнота сгустилась. А ему тепло и приятно в этой незнакомой комнате усадьбы его недавнего спутника.

«Вот и поди ты, — думал жандарм, — я его вёз домой вроде как арестанта, а он сам же меня вон в какую комнату определил»…

Это обстоятельство положительно не вязалось со всеми представлениями жандарма, и он никак не мог понять, для чего всё это делается.

И ему даже стыдно стало за один случай в дороге, когда спутнику пришлось напомнить, что он не у себя в университете, а в дороге, под наблюдением «начальства». Жандарм помнил ясно, что он именно так и сказал: «Вы не очень тут разговаривайте, я, ведь, тоже для вас начальство». И жандарму только теперь стало стыдно за эти слова, и он думал: «Другой бы на его месте помелом меня из своего дома-то, а он»…

Ступеньки лестницы заскрипели. Вошла горничная с новым стаканом чаю. За нею следом в мезонин поднялся рослый парень, неся впереди себя подушку, одеяло и простыню. Сонными глазами парень окинул тучную фигуру жандарма, точно дивясь необычному гостю барина, и, медленно ступая по полу босыми ногами, вышел. Горничная прикрыла матрац простынёю, взбила подушки и расстелила по постели одеяло… Потом она взяла пустой стакан и сказала:

— Барыня приказала сделать постель для вас здесь… Если ещё захотите чаю, позвоните вот тут…

Она указала на кнопку звонка у двери и ушла.

Жандарм ел хлеб с маслом, — сыр ему не понравился, — пил чай, отдувался и думал: «Верно богато живут… Булка-то какая мягкая… масло тоже»…

Капли пота выступили на его лице, и он расстегнул пуговицы мундира. Выпив второй стакан чаю, жандарм, осторожно ступая, подошёл к двери, к тому месту, где горничная указала на звонок. Ему хотелось прикоснуться к металлической пуговке звонка, и он не решился сделать этого…

«Обеспокоишь ещё… Уж Бог с ними, час поздний!» — подумал он.

Ступая по полу ещё с большей осторожностью и стараясь не звякать шпорами, гость Юрия Сергеевича прошёл к столику со свечой и уселся в кресло. Он не отказался бы ещё от стакана чаю, разогнавшего его дремоту, но не решался прикоснуться к звонку.

«Если бы сама эта краля-то принесла, было бы хорошо», — подумал он о горничной.

И в его представлении мелькнул красивый профиль девушки с толстой косой.

Жандарм знал, что ни на какие домогательства по части питания он не имеет права. Его обязанность сводилась только к тому, чтобы довезти «студента» до усадьбы и сдать его родителям на руки, обязавши молодого человека подпиской о невыезде из родного имения. Поручение начальства он исполнил в точности и думал уже о том, чтобы завтра отправиться в обратный путь.

Думая о долге службы, жандарм заканчивал последний кусок булки и тупо и лениво смотрел на неподвижное пламя свечки.

Этажерка с книгами у письменного стола бросала на стену густую, неуклюжую тень. Жандарм подошёл к этажерке и стал рассматривать корешки книг, прочёл несколько названий и перевёл глаза на стену. На белой оштукатуренной стене висели портреты писателей. Некоторые из этих портретов он видел и раньше на стенах тех комнат студентов, где приходилось производить обыски.

Стараясь не звякать шпорами, он осмотрел стены комнаты и прошёл к постели. Его клонило ко сну, он посмотрел на карманные часы, покачал головою и принялся раздеваться.

Кто-то осторожно поднимался по ступенькам лестницы, ступая мягкими туфлями. Жандарм насторожился и стал прислушиваться. В комнату вошёл Юрий Сергеевич. Жандарм сразу даже и не узнал молодого человека и поспешно застегнул мундир.

После свидания с матерью Юрий Сергеевич точно повеселел и переродился. Тёмно-каштановые волосы его были гладко зачёсаны назад, обнажая белый широкий лоб, и в глазах светилась радость и довольство тем, что теперь он опять дома и на свободе. Это сознание радовало его как школьника, приехавшего домой на каникулы. Хотелось говорить, и он долго и беспрерывно говорил с матерью, пока та, взволнованная радостью, не заснула со счастливой думой, что её «Юрочка» опять у неё в доме и снова на свободе.

Сын поцеловал мать в старческую щеку, убавил огонь в лампе и поднялся в мезонин. Его потянуло к жандарму; хотелось посмотреть, что он там делает. «Юрочка» поймал себя на каком-то тёплом чувстве и к этому человеку… Странно: в начале пути он долго боролся с неприятным чувством к этому тупому человеку, хотелось даже чем-нибудь досадить неприятному спутнику, а теперь этого чувства нет, и даже — напротив — захотелось выразить по отношению к нему какую-то внимательность, какое-то тёплое чувство.

При виде Юрия Сергеевича жандарм встал, и встал так поспешно, как он делал это всякий раз при появлении офицера.