С Семенов - Петли одного и того же узла (Главы из романа)

Семенов С А

Петли одного и того же узла (Главы из романа)

Сергей Семенов

ПЕТЛИ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ УЗЛА

Главы из романа (журнальная публикация)

1.

В монастырском саду злобно зашипели деревья: ветер на них налетел совсем неожиданно, а старые деревья не любили ничего неожиданного; августовские сумерки ползли такие приторные, такие бархатные, - и вдруг этот ветер!

Но - ударил гром; по листве захлестали плети дождя.

Ни ветер, ни дождь, опечалившие своею внезапностью старый сад, не вызвали, казалось, никакого живого отзвука в строгом двухъэтажном здании - в глубине сада, влево от группы монастырских церквей. В течение ста сорока лет привыкло оно именоваться Большой монастырской гостиницей. Пусть же теперь жесткие, пятиминутные люди, сменившие медлительных чернецов в подрясниках и клобуках, именуют его N-ская губернская чрезвычайная комиссия... Оно и под секущими плетями дождя продолжает посматривать на старый монастырский сад все с той же неизменившейся хмурой строгостью, словно уверяя этот старый сад в вечной неоспоримости права на свое существование. В его остановившихся зрачках-окнах не замелькали встревоженные лица, ставни не захлопали, спасая человечий уют; и только часовой, стоявший у главного крыльца, отступил в глубину.

Зато, вправо от церквей, в Малой монастырской гостинице, а ныне: общежитии работников Губчека, произошло все по-человеческому. С ударом грома появились в окнах быстрые руки, защелкали задвижки, задернулись занавеси, - и здание точно съежилось, точно спряталось в себя же. Единственное окно во втором этаже, оставшееся незакрытым, выглядело испуганным и нелепым в своей неразумной откровенности. По спискам заведующего общежитием тов. Бурова, комната с этим окном числилась за полномочным инспектором Губчека - товарищем Котляром.

--------------

Котляр был дома; сидел за письменным столом, опустив голову на поднятые руки и дверь за собою заперев на ключ.

Настольная электрическая лампа, на высокой подставке, бросала тупой свет на верхушку его наклонившейся, коротко стриженой головы; свет выхватывал прижимавшиеся к виску мертвые пальцы руки и захватанный, видимо давно немытый стакан с остатками чая. Котляр перечитывал "Дело" профессора биологии Николая Петровича Дарченкова; на обложке "Дела" была пометка: "Осведомительный Архив".

Четыре с лишним месяца назад, когда Котляр только еще принимался за свою работу в N-ской губернской чрезвычайной комиссии, он обнаружил "Дело" Дарченкова - в числе прочих, находившихся в "Осведомительном Архиве". Тогда интереса оно не вызвало. Стопка подшитых бумаг лишь говорила, что профессор проживает в городе не более года; все это время занимался безрезультатным устройством в городе биологической станции; все это время исправно получал ответственные пайки - и на себя, и на жену, и на двух молодых девиц, проживавших с ним в качестве учениц. Тут же были приложены три доноса местных обывателей: первый из них сообщал, что Дарченков занимается изучением неизвестных, но таинственных книг, по три пуда весом каждая; другой: Дарченков - колдун; и третий: Дарченков устраивает у себя неразрешенные спиритические сеансы. Еще далее были приложены протоколы обысков. При одном из обысков таинственные книги были найдены; они оказались древне-тибетскими. Дарченков на том же протоколе приложил письменное на этот счет объяснение: изучает историю Тибета. Все бумаги испещряла серия резолюций, заключений, постановлений многочисленных следователей и самого председателя Губчека - Абрамова. Общим результатом они имели: оставить Дарченкова на учете.

--------------

Это было еще днем.

Абрамов по обычной для него привычке - информировать ответственных сотрудников учреждения решительно о всех крупных делах этого учреждения, даже до них непосредственно не касающихся, - сказал Котляру мимоходом:

- Наш-то Дарченков совсем не Дарченковым оказался. И даже не профессором. 1000

- Ну вот, видишь... - отозвался Котляр, как всегда в этих случаях, - без особого интереса. Его метод работы был обратный Абрамовскому. Котляр пришел к этому своему методу путем опыта (казалось так Котляру) и с помощью сравнения. Четыре года революции, проведенные Котляром в непрерывной работе, пролетели для него, как час, как минута. В моменты физической усталости Котляр закрывал глаза, - и тогда ему казалось, что видит он наяву развалины огромной империи и витающий над этими развалинами хаос революции; сотни тысяч Котляров копаются в огромных развалинах, разрушают не до конца разрушенное, сравнивают с землей ненужное, а витающему над всем хаосу революции придают первые смутные формы удивительного рабоче-крестьянского государства... И Котляр думал, что для того, чтобы общая работа была успешна, каждый должен работать только на строго отведенном ему участке, не печалясь тем, что у соседа работа подвигается плохо. Он не считал себя в праве растрачивать запас личных сил на то, чего революция не поручила в каждый данный момент именно ему, Котляру. "Так выгоднее для общего итога революции", - говорил он в тех случаях, когда Абрамов упрекал друга, что тому безразличны его, Абрамова, тяготы и заботы.

- Я так и знал, - хотел теперь добавить Котляр, вспомнив про эти постоянные упреки. Но вдруг раздумал, улыбнулся и повторил:

- Ну, вот - видишь...

- Что вижу-то? - с укором посмотрел Абрамов.

Котляр поспешил деловито осведомиться:

- Арестован?

Абрамов опять смерил его глазами:

- Кто?

- Дарченков?

- Да. Арестован.

- А за что?

Но Абрамов только махнул рукой.

- Ступай к чорту, - помолчав, сказал он.

Котляр долго думал, чему-то улыбаясь.

- Володька, - сказал он, - почему ты сердишься на меня? Я считаю, что каждый из нас и без того миллиардер в своей работе. И ты, пожалуйста, не сердись. Совершенно напрасно.

Он даже сделал рукой жест - один из тех, какие часто делал на митингах.

Абрамов рассмеялся:

- Чего ты городишь? Какой миллиардер?

- Обыкновенный. Я хочу сказать, что у тебя и у меня так много своей работы, что каждый из нас и без того миллиардер; каждый из нас должен заботиться о своей... ну, скажем, как Морган о своей...

Абрамов закивал головой.

- А ты еще сердишься, - продолжал Котляр, - э-эх... Морган потому и Морган, что знает только свою работу. Верно говорю?

- Ладно, чорт с тобой.

Это было в четыре часа дня. Оба, в солдатских фуражках, они выходили из Губчека. У древнего монастырского крыльца с удовольствием пыхтел автомобиль. Они собирались поехать в Губвоенкомат - на совещание с Губвоенкомом Орловым о совместных действиях против бандитов. Абрамов сам открыл дверцу автомобиля и пропустил Котляра вперед:

- Лезь, миллиардер.

--------------

Они сели; поехали. Оба забыли о Дарченкове и заговорили о предстоявшем совещании. Говорил больше Абрамов; Котляр внимательно слушал и мысленно выискивал средства разрешить почти неразрешимую задачу. Она заключалась в следующем:

Минут сорок назад прибежал в Губчека исполкомский сторож из села Красного. Красное находилось в двадцати четырех верстах к востоку от города, за рекой. По рассказу сторожа, на Красное минувшей ночью был сделан налет, был сожжен исполком, повешены два члена коллектива, выколоты глаза пятнадцатилетнему мальчику - секретарю исполкома; сам сторож прибежал с пулей в плече, с выбитыми зубами, совершенно голый, кутаясь только в недоумевающую женскую безрукавку. Почти одновременно было получено и официальное сообщение, добавлявшее к рассказу сторожа подробности - что бандиты разогнали охрану железной дороги, сделали неудачную попытку захватить железнодорожный мост и угрожали эшелону с пятьюстами раненых, идущему с польского фронта в город.

Для обоих друзей ответ был бесспорен: необходимо послать сегодня же в Красное человек пятьдесят красноармейцев. Но где их взять? Польский фронт проходил в семидесяти верстах от города - и в городе воинских частей совсем не осталось, - за исключением караульной роты Губвоенкомата, численностью в сто двадцать шесть человек, и б 1000 аталиона В.О.Х.Р. - при Губчека. Но караульная рота несла усиленную патрульную службу по городу, вызываемую нескончаемым военным положением, а баталион Губчека вот уже с полгода как был разделен на шесть самостоятельных мелких отрядов, теперь находившихся в разных углах губернии - в беспрерывной борьбе со все развивающимся бандитизмом. Отряды без отдыха, без срока метались за то появляющимися, то исчезающими шайками; отряды были давно измучены, давно раздеты, разуты. Из всего баталиона оставалось непосредственно при Губчека только сорок четыре человека. Эти сорок четыре были наиболее раздетыми и разутыми. Но и они были нужны: несли внутреннюю охрану Губчека, - и почти бессменно.

2.

Губвоенком Орлов уже знал о событиях в Красном; встретил гостей в своем кабинете - бывшем кабинете последнего губернатора, памятного до сих пор обывателям тем, что был тот губернатор последним губернатором, а в свое время широко известного всей губернии своими эстетическими наклонностями. Но со времен его, в этой круглой комнате - с неизъяснимыми эллипсическими сводами, законченная красота которых поглощала пространственные размеры самой комнаты, - произошла своя революция. С новыми хозяевами круглая комната как-то странно переменила лицо, оставшись в то же самое время в своих внешних чертах прежней круглой комнатой. Сама - законченное произведение человека, она странно отпечатлела на себе знак создавшей ее культуры: вещи, заключенные в ней, казались сильнее создавшего их человека. И когда последний губернатор, корректный, душистый, бритый, входил сюда и садился в дубовое резное кресло, впитавшее для него одного горький труд десятков, - последний губернатор вдруг пропадал: корректный, душистый, бритый, он сам становился здесь вещественной излишней деталью. Но этот, сидевший теперь в этом дубовом резном кресле и беспрестанно чертыхавшийся, бывший фельдфебель настолько выпирал из кресла и из всего законченного цикла круглой комнаты - своими большими, крепкими, красными щеками и еще чем-то слишком человеческим, - что никак нельзя было счесть его вещественной деталью. За минуту до Абрамова и Котляра он только что отругал командира караульной роты. Увидев теперь входивших с озабоченными лицами гостей, он сразу сообразил - зачем те пожаловали. Он тяжело задышал, отшвырнул бывший у него в руках карандаш и уставился на входивших: