Инна Ветринская - Дайте людоеду шанс !

Ветринская Инна

Дайте людоеду шанс !

Инна Ветринская

Дайте людоеду шанс!

Часть 1.

ДАЙТЕ ЛЮДОЕДУ ШАНС!

Увидеть сон - полдела. Гораздо труднее правильно его объяснить.

Вам приходилось видеть сон с сырым мясом в качестве главного действующего лица? Он иногда бывает вещим. Я переживала именно такой сон в одно прекрасное весеннее утро; мясо это, облепленное присохшей кровью, было сложено в небольшой эмалированный тазик, и кто-то (кого я не вижу) говорит мне как бы из-за спины, что надо сделать котлеты, но при этом - что мясо импортное и заражено коровьим бешенством. Жуткое сновидение. Я, как робот, начинаю обреченно перекручивать это мясо в нашей старой мясорубке, она дико скрипит и визжит, и от этого звука я просыпаюсь.

Верещит телефон.

Я теплой босой ногой шагнула на холодный палас и дотянулась до трубки: телефон у меня в комнате стоит метрах в двух от постели - мне так нравится, все-таки не под самым ухом звонок зудит, и потом, всегда есть возможность убедить себя, что вставать с дивана не хочется и трубку можно не брать.

- Але! - гаркнула трубка. - Инна, ты, что ли?! Ты дома?!

Прежде чем ответить, я ли это, я посмотрела на часы. Ну что ж, десятый час. Действительно, пора подыматься. Тогда я - дома. И это - я.

- Ау, - говорю.

А потревожил меня спозаранку один старший приятель, с которым меня познакомил за пару лет до того мой дядя Лева. Этот приятель, между прочим, работает в МУРе, где Петровка 38. И всего за неделю перед этим мы имели с ним длинную беседу насчет того, что у них в управлении решили провести эксперимент - внедрить в следственно-оперативную группу журналиста. Чтобы этот журналист непосредственно освещал оперативные мероприятия. И на роль журналиста выбрали меня. Естественно, в соответствии с пожеланием майора Боборыко.

Всякому понятно, зачем милиции понадобились такие игры. Ведь родной, прикормленный журналист никогда не напишет гадостей о своих оперативных товарищах. А образ милиции как раз решили сделать немножко посветлее - в глазах читателей одной немаленькой московской газеты, где я сотрудничала, пописывала статейки. С другой стороны, времена на дворе коммерческие и мне совсем не лишним будет получать по совместительству ставку в муровском отделе информации...

- Инка, все решено, ты у нас на зарплате с позавчерашнего дня, продолжает майор Боборыко скороговоркой, чтобы я после зевка не сразу положила трубку. - А сейчас у нас горячая тема. Если с юмором, то случай случился. Так что едь поскорее.

- Куда?

- Пока что к нам, на Петровку. И сразу рванем на место, там уже местная опергруппа работает. Все очень громко и очень здорово. Жду тебя через полчаса. Напишешь - вся Москва обчитается.

Звучит все это, конечно, интересно. Особенно насчет юмора. У майора Боборыко такого чувства в личном деле не значится. Зато он все-таки порядочный мужик, редкое исключение в рядах блюстителей чего-то там. И работает к тому же, как мне шепнул дядя Лева, на подполковничьей должности, что вызывает у коллег закономерные чувства зависти и злобы. Может быть, именно поэтому ему и всучили журналиста под локоть. В надежде на то, что Боборыко проштрафится, попадет на первые полосы газет и со скандалом слетит с поста. И тогда на его место поставят обычного, нормального милиционера с обычным хамством, пренебрежением к закону, грубостью и неспровоцированной агрессией. А Паша Боборыко - не такой, как это ни удивительно. Он на самом деле приличный человек, и мне вовсе не хочется, чтобы он слетел с поста, тем более, что ему сорок лет с хвостиком, а на гражданке он себе работы не найдет.

Наверно, и поэтому тоже меня присобачили именно к Боборыке - его просто невозможно предать, унизить; а значит, рассчитывали хитрые начальники и на то, что в прессе я наплету про их эксперимент настоящий святочный рассказ. Такой уж это мужик невероятный, хоть и милиционер.

- А в чем все-таки дело? - спрашиваю, одной, уже охлажденной, ногой нашарив тапочку, а второй ногой одновременно пытаясь залезть в штанину джинсов.

- В Москве, кажется, объявился людоед...

Что тут говорить? Я пулей вылетела из своей комнаты, побежала в родительскую, нашарила там на кровати своего отца - свежеоформленного пенсионера, - поцеловала его в небритенькую щечку и упросила дать мне машину. Слава Богу, свои невыразительные темно-русые волосы я недавно подстригла в каре, долго чесать не требуется. Горсть польского макияжа на лицо - и вперед.

Через пять минут я уже рвалась по левой крайней полосе по Профсоюзной улице в сторону центра. Иногда приходилось объезжать пробки по кривой, с выездом на встречную, но риск того стоил. Людоед! И я о нем напишу первая!

Но я придерживала эту мысль про запас, где-то в затылке, и вся сосредоточилась на рулежке и на скоростях, которые на нашем почти антикварном "жигуле" включаются с предварительным запросом, как программы в компьютере. Например, хочешь тронуться с места, тыкаешь на первую. Из коробки скоростей доносится раздраженное бормотание, дескать: "вы уверены, что хотите куда-то ехать на этом драндулете?" Тогда нужно ещё немножко поднажать на рычаг - и машина, застонав, дергается вперед. Потом вводишь вторую скорость, и коробка скрежещет зубами: "ах вот ты какая дрянь-дрянь-дрянь, ты все же решила меня помучить?" Тут следует слегка пристукнуть рычаг коленкой вправо, тогда он понимает свое место и вторая скорость дает о себе знать. Третья скорость просто визжит от злорадства, когда в неё пытаешься попасть: "хр-хр-хрен тебе ты меня поймаешь!" Но все-таки и с ней можно сладить, если погладить головку рычага скоростей нежными круговыми движениями. Про четвертую ничего плохого сказать не могу - включается безропотно, только при московских пробках до неё у меня не так часто дело доходит.

Одним словом, я вся измучилась, пока проехала несчастные двадцать километров до Петровки за сорок пять минут.

- Ты опоздала на двадцать минут, Инка! - ревел потный Боборыко, чуть ли не сплевывая зубы изо рта, в котором этим зубам словно было тесно.

- Ты бы видел, какие заторы! - резонно возражала я ему.

- На метро ездяй! - не успокаивался Боборыко. - Ты следственные мероприятия задерживаешь! Я же к тебе по-человечески, понимаю важность, а ты? Чего уж тут! Просто беда! Все! Садись в нашу "ментоловку" и ни пикни!

Сесть - я села. Но вот насчет пикнуть - оказалось сложнее. Просто вся исстрадалась - на жестком сиденьи сбоку...

"Уазик" следственной группы трясет так, словно мы едем по чеченским скалам с подложенными там и сям минами. С Петровки вывернули кое-как, с синей мигалкой, на Каляева, на Новослободскую, а дальше, слава Богу, быстро добрались до поворота направо с Дмитровского шоссе и остановились в тихом переулке у обтерханной пятиэтажки посреди зеленых насаждений, которые по апрелю ещё не успели толком позеленеть. Выбрались, причем руку мне никто подавать не собирался, только в самый последний момент подскочил молодой бледно-рыжий парень, фотограф оперативной группы и взял меня за запястье влажной ладошкой.

- Спасибо, - кивнула я ему. - Как вас величать?

Он засмущался.

- Сима, - говорит, сильно краснея. На вид ему лет двадцать, ну, чуть больше. И пахло от него удивительно приятно - не густым терпким одеколоном, а молоком.

- Серафим? - уточняю я, чтобы снять неловкость. Дескать, имена всякие хороши и почетны.

- Ну да.

- Ладно. Спасибо, Сима. Вы настоящий джентльмен.

Подошли к зданию. Средняя кирпичная пятиэтажка, позднесталинской постройки, на вид.

- Здесь людоед-то живет? - говорю.

- Нет. - Майор Боборыко внимательно оглядывает крыльцо. - Здесь он обедает. А где живет - ещё предстоит установить. В этом-то вся наша и работа, поняла? Думаешь, ментам по заказу преступников выдают?

Душа у меня стала постепенно уходить в пятки, транзитом через спину, оставляя по пути гусиную кожу. Нет, я рассчитывала увидеть перед собой немолодого приличного людоеда, который долгие годы притворялся каким-нибудь скромным преподавателем музыкального училища, а потом дал волю своей кровавой страсти. Его можно было бы поспрашивать и услышать от него много интересного - хотя бы с кулинарной точки зрения. А вот его жертв... Жертв мне видеть не хотелось.

Но Паша Боборыко, аккуратно и безапелляционно подталкивая в спину и слегка похлопывая пониже, уже втиснул меня в подъезд. Да, умеют в милиции подталкивать... Я приготовилась к ужасу.

Ужас начался с самого подъезда. Если снимать телерепортаж про этот подъезд, передачу можно назвать "Все коты мира". То есть, пахло кошачьей мочой с такой невыразимой силой, что перебивало даже пятна блевотины, которые виднелись у открытых люков мусоропровода. Наверно, в этом проявилось милосердие судьбы ко мне. Запах стоял тут настолько тошнотворный, что никакие человеческие объедки уже не могли особенно потрясти сознание. Ну съели человека - и съели. Коров же едят? Китайцы даже обезьян едят - братьев наших по разуму. И ничего, не лысые. А вот запах это да. Такое запоминается навсегда, как строка из поэта Блока: "Дыша духами и туманами, она садится у окна..."