Максим Каноненко - Рассказы

Каноненко Максим

Рассказы

Максим Каноненко

Рассказы

Сумерки Двадцать шесть двадцать шестого. Гносеология. SONY и хэш. Суверенитет. Езда поездов

Сумерки

1.

Он двигался не так чтобы легко, но достаточно уверенно для того количества, что довелось выпить. Пустое Садовое кольцо что-то навевало и хотелось тихо плакать - просто так, ни от чего, вспоминая славных мальчиков в твидовых костюмах и лаковых ботинках, вечернюю его любовь, всю в черном, с длинной белой сигаретой в хищных пальцах. Теперь уже и не вспомнить имени ее, да что в нем? Просто картинка с кухонного календаря - таиландских женщин красивее нет. И наших мальчиков щедрее нет. И все хорошо, все как в сказке, вот только зачем он здесь опять? Зачем изменяет?

Простому правилу текущего дома. Где ты сейчас пьешь - там твой дом. Вот только не надо никуда ходить! Плохо все это кончится, с большой вероятностью плохо. Но взял и изменил... С Садовым кольцом, старой шлюхой, так часто завлекающей в свою бесконечность неокрепшие молодые организмы. Так хочется пройти его до конца, да никто и никогда еще этого не делал - слишком много радостей встречается на пути. Вот и сейчас в его мозгу начали помелькивать странно знакомые якоря и цепи, красные кирпичные стены и могильная сырость. И ясно уже, что дальше Красных Ворот не уйти - само собой свернется налево.

Правило второе: деньги не кончаются никогда. Всегда в кармане что-то есть. А когда уже кажется, что все, последние копейки - откуда ни возьмись, появляются снова. Следствие очевидно - жизнь закончится вместе с деньгами, как ни странно это звучит.

Сигарет-то нет.

Сегодня в городе праздник - День чего-то святого. Граждане водят хороводы и украшают бытовые электроприборы. Весь день они готовили салаты, а потом эти салаты ели, и нет на свете ничего прекраснее этих наших гражданских салатов, вместе с этой нашей водкой и с любезной матушкой. Что во поле пыльно? А это нас арестовывать идут. Разве ты не знаешь деточка, что вот это и есть тот самый серенький волчок - как во снах отроческих. Матушка, матушка, а я буду хорошо себя вести, я до свадьбы ни-ни, ты что, Боже упаси, не-не-не-не-не! А все равно арестуют, деточка (добрым таким голосом), все равно - надо же кого-то арестовывать. Во-о-н они едут, все как на подбор статные, все такие красивые! И еще немедленно выпьем. За отъезд! И еще! Стременную! И еще! Забугорную! И еще! Вот! Так ее! Хорошо пошла, чтоб не соврать!

Что-что, деточка, а славы ратной у нас не отнимешь...

Молодой человек, угостите сигаретой. К черту. Пройдите. Пожелания? Да, у меня будут и пожелания. Никогда не носи высокие такие сапоги. Но я не ношу! Ну вот и не носи никогда. Вообще, твоя обувь - башмаки. Тогда и заходи.

Курить-то как хочется. Как же хочется-то курить!

Что я в русском роке? Вопрос для идиота утром после свадьбы. Да в сущности ничего. Грущу. В Ленинград что ли поехать?

Сколько раз он говорил себе не ходить к этим людям, а все ж ходил, стоило им только позвонить и напомнить о себе. Ходил и показывался всем тем, кому его показывали - а это вот он, тот самый, о котором вы все так много слышали, такой талантливый, такой странный, такой интересный - только вот не складывается у него, не прет и все, так жалко чувака... А он принимал все это, принимает и, наверно, будет принимать - до тех пор, пока деньги не выйдут или поезд не задавит. До тех пор, пока будет продолжаться его сумеречное безумие. Что вы говорите? Страна такая? Ну, это конечно не Манхэттэн, но... Простите мне мой суконный патриотизм, я эту Тарасовку люблю, и вы мне тут не указ. Главное что? Чтоб можно было поесть, поспать, выпить, ну и там... Так это все есть! А что нету Гудзона там, статуи Свободы - так зато есть речка-сезонка и серебристого цвета солдат на пригорке. Нет, вы мне можете говорить что угодно, но по улицам вечером я хожу спокойно. И ладно.

И не избавиться от ночного сияния.

В этих фонарях...

Это лето...

Эта жара ночная?

Вот сейчас потечет. Плюс сто, если никто не врет. Спасти мое комфортабельное одиночество? Тридцать три альбома Элтона Джона, дождь, гром, разрушение Кремля, нашествие муравьев-людоедов и маленький, скромный переворотик - только уберите эту зелень из моих окон. Где она? На углу Никитской, около кино. Нет сил даже доползти до телевизора, переключить канал и из новостей понять.

Я слышал, есть такие счастливые люди, которым не хватает часов в сутках. Работа, дорога с работы, работа по дому, приготовление ужина, употребление ужина, просмотр телепередач, супружеский долг, приготовление завтрака, употребление завтрака, чтение утренних газет, дорога на работу, работа, дорога с работы, работа по дому, приготовление ужина, употребление ужина, просмотр телепередач, супружеский..., впрочем, этого вполне может и не быть. Я не то, чтобы не понимаю, причем тут счастье, нет, меня интересует, можно даже сказать - волнует вот какой вопрос: вот я, идиот, разгильдяй и неудачник, вечная мамина беда - не делаю ничего из вышеперечисленного. Я не еду на работу, не работаю, не еду с работы, не работаю по дому, не готовлю ужин, не ужинаю, не просматриваю телепередачи, не исполняю супр..., да, мы договорились, что этого вполне может и не быть, так вот, я не готовлю завтрак, не завтракаю, не читаю утренних газет (я вообще газет не читаю. Я вообще не читаю.), не еду на работу. Я бездельничаю. Но (вот он мой вопрос) мне тоже катастрофно и катаклизменно не хватает часов в сутках. Мне томительно желается, чтобы их было хотя бы двадцать восемь. Кроме того, мне не хватает минут (а ну как семьдесят девять) и дней в году (пятьсот двенадцать). А вот секунд можно даже и прибрать, ну, скажем, до шестнадцати. Да, именно до шестнадцати. И представьте теперь бедного студента-художника, который совсем перестал рисовать обнаженную натуру и плавные спускоповороты улицы Рождественки. Что же рисует он, надежда пустых залов и погибающих от скуки третьяковых? Циферблаты. Жестокие бородатые профессора принуждают его рисовать круглые, квадратные и восьмиугольные циферблаты, на которых надо аккуратно разместить двадцать восемь часов, семьдесят девять минут и шестнадцать секунд. Но ведь жить-то как станет! Посудите сами (факт на лицо) - за счет одного только уменьшения количества секунд в минуте, притом, что все остальные показатели были увеличены, мы добились сокращения часа в две целых восемь десятых, суток в две целых четыре десятых, а года в одну целую и семь десятых раза! Черт возьми, хорошо-то как! Как же, черт возьми, замечательно!

Вот и влево, на Каланчевку, опять тянет на вокзал. Как все-таки неправильно устроена жизнь - ну почему, скажите мне, Савеловский вокзал, теплейший и уютнейший, с круглосуточным буфетом - и так далеко! А все это тройное безобразие - на тебе, ешь, иди на любой и жди, пока не набьют.

И знаете, он пошел! Прямо на Ленинградский. Прямо через центральный вход. Да, простите великодушно (очень душно), можно у вас сигарету взять? Одну, одну, но можно и две, или даже три, но уж никак не меньше одной. Да нет, не выделываюсь я (ну что ты будешь делать!), просто я не курил уже не знаю сколько, вот и все, знаете, мне совсем не нравятся ваши очки - вы в них похожи на прокурора. Все, ухожу, ухожу, ухожу... Зануда. Где б теперь еще спичек...

2.

Изя отчаялся. Он понял вдруг совершенно отчетливо, что не найдет больше ровным счетом ничего, по крайней мере до того, как не сдаст то, что уже есть. Так бывало почти всегда, число двадцать восемь было роковым для него: ровно двадцать восемь бутылок и ни горлом больше. Он облазил все закоулки Ленинградского, все подвальные переходы Ярославского, заглянул даже на Казанский, хотя его там частенько били проклятые ханы и отбирали последнее. Ни-че-го. Ну да ладно, двадцать восемь - тоже капитал, тем более, что сегодня ему повезло: у самого выхода из метрополитена, на виду у всех лежала, тускло поблескивая благородным зеленым она... Догадались? Правильно, дети, шампанская! Как крепкий гриб-боровик среди доходных сыроежек возлегла она в Изиной сумке с простыми чебурашками. Спокойно так легла, с достоинством. Это и понятно - стоит-то вон как дороже! Так что сегодняшний вечер можно и отдохнуть.

Отдыхать лучше всего на Ленинградском. Если подняться в конце зала по лестнице, повернуть направо, а затем сразу налево, то окажешься в том самом зале ожидания, где никто ничего не ждет. Зато там можно жить. И сейчас Изя собирался отправиться как раз туда. Если по дороге не побьет какой-нибудь бандит, которому плевать, что Изя пожилой и больной человек, что у него геморрой и... и может быть даже кое-что еще! А потом, если опять же все будет хорошо и мильтон не придет, дождаться семи утра и отправиться в пункт приема стеклопосуды. На полученные деньги купить какой-нибудь простой еды, но не слишком много, чтобы как можно больше осталось на вино. Если только ничего не случится. Если спокойно все будет. А то уж очень не нравится ему этот непонятный тип, там, возле окошка с газированной водой. Ну что, скажите, может делать приличный, правильно проживающий человек на вокзале в два часа ночи? Что? Ну, я... Я живу здесь... Я здесь питаюсь.