С Иванов - Марш авиаторов

Иванов С

Марш авиаторов

Сергей Иванов

Марш авиаторов

Повесть

Мы с женой собирались в филармонию: жена "рисовала" лицо, сидя перед зеркалом, я читал детектив, лежа на диване за ее спиной.

Иногда я поглядывал на жену: она уже вибрировала, словно отплывающий пароход, - это ее начинал донимать педагогический зуд. Когда на нее это находит, она становится похожа на впадающего в транс шамана: кажется, вот-вот - и она отбросит свою палитру, размажет косметику по лицу, взлохматит волосы и примется с завыванием скакать по квартире. "Надо будет подарить ей на Восьмое марта бубен..." - подумал я.

Наверное, мне надо было встать и тоже начать что-нибудь делать: достать из шкафа свежую рубашку, найти на своей полке чистый носовой платок... Но это же секундное дело, и к чему спешить...

- Может, ты все же подстрижешь ногти? - тихо спросила она, подкрашивая ресницы.

А почему бы и нет? Голову-то я уже помыл... Подниматься с дивана не хотелось, но, чтобы ее обнадежить, я с готовностью ответил:

- Конечно, подстригу...

Закончив рисовать, она поднялась со стула и вынула из тумбочки колготки. Убедившись, что они целы и невредимы, она вдруг успокоилась, и я передумал дарить ей бубен и решил подарить колготки. А может, и то, и другое...

"Вот хорошо, - обрадовался я, - не надо теперь голову ломать..."

- Ты, Митин, любишь получать сугубо физические наслаждения, - с грустью проговорила она, одеваясь. При этом движения ее были скупыми и точными, а лицо - печальным.

- А кто же этого не любит? - резонно удивился я, отметив про себя, как ловко это у нее получается.

- Вот-вот, - сказала она, одернув сорочку, - это потому, что ты дикий. Тебя нужно воспитывать и дрессировать. Где антистатик? Вот, зараза, прилипло...

- Лежит под твоим халатом, - ответил я. - А что сначала?

- Что? - не поняла она, вытаскивая баллончик с антистатиком из-под брошенного на стул халата.

- Ну... сначала - воспитывать, а потом - дрессировать, или наоборот?

- Вот какой ты, - укоризненно сказала она, пшикая из баллончика на разложенное на спинке дивана платье. - Как ты не можешь понять, что кроме всяких плотских наслаждений существует еще и наслаждение эстетическое? Но чтобы уметь чувствовать это, нужно стать культурным человеком, понимаешь? А вот чтобы им стать, нужно очень много работать над собой. Застегни. - Она надела платье и повернулась ко мне спиной. Одной рукой я застегивал молнию, а другой - обнял ее за грудь.

Она оттолкнула меня попой.

- А если?.. - спросил я, не отпуская руку.

- Ты что - с ума сошел? Отпусти! Мы же в театр идем!

- Ну и что? - не сдавался я. - Думаешь, если мы сделаем один-единственный маленький "динь-динь", то нас туда не пустят?

- Ох, Минин, ну что ты за человек? Что за глупости у тебя вечно на уме? вздохнула она, отпихивая мою руку.

Я стриг ногти и представлял, как перед входом в филармонию, плечом к плечу, стоят престарелые билетерши, одинаковые, словно близнецы, - сестрички старухи Шапокляк. Грозно глядя на притихшую публику, их атаманша командует: "А ну, немедленно признавайтесь, кто сегодня делал "динь-динь" перед концертом? Узнаем - вам же хуже будет! Это облегчит вашу участь!.." - "А на работу не сообщите?" - спрашивает чей-то робкий голосок. "На работу не сообщим, но билеты придется сдать! И в следующий раз..."

Я подстриг ногти, и они собрались в ложбинке между страницами. "Хорошая книга, - подумал я, - удобная".

Я ушел на кухню, вытряс книжку над помойным ведром и положил ее на подоконник. На улице было пасмурно и уныло, словно на душе у проснувшегося пьяницы. Идти никуда не хотелось, но что поделаешь - надо... Да, мне надо было наконец становиться культурным человеком, а сидя дома, как считала жена, особо культурным не станешь.

Я потрогал стоявший на плите чайник. Он был еще горячий, и я налил себе полкружки чая.

- Ты, вообще-то, куда-нибудь собираешься или нет? - донеслось из комнаты.

- Чай допью...

- Слушай, Митин, ты мне надоел!

"Начинается..." - подумал я.

- Ты уже давным-давно должен быть одет!

Пауза.

- А у него еще и конь не валялся! (Это у меня.)

Пауза.

- И он еще, видите ли, чай пьет! (Это я...)

Пауза!!

Я надевал брюки, стараясь на нее не смотреть, хотя все равно было видно, как раздуваются и трепещут ее ноздри: где-то вдалеке уже начинали побрякивать боевые там-тамы...

Перед началом каждой культурной программы, которую с необыкновенным упорством выполняла моя жена, будь то поход в музей или посещение театра, во время домашних сборов (собственно - ее сборов, поскольку у меня ничего такого не было, что бы я мог долго на себя надевать) она почему-то превращалась наполовину в коменданта гарнизонной гауптвахты, наполовину - в замполита учебной роты. Я же был вечным салагой...

Сразу после того, как захлопывалась дверь нашей квартиры, на площадке перед лифтом мне устраивался строевой блиц-осмотр, на котором я получал, как правило, несколько нарядов на работу. При переходе к трамвайной остановке к ним прибавлялось еще сколько-то суток гауптвахты. Ну, а когда мы входили в театр, я уже имел срок: лет десять дисбата - или пять раз по два...

Мы пробирались к трамвайной остановке, старательно обходя разбитую строительными машинами дорогу. Вокруг в густой коричневой жиже валялись обломки каких-то палок, словно лапша в подливке, и я сказал, что надо было надеть сверху на ботинки полиэтиленовые пакеты, а потом, на остановке, их выбросить.

- Щас! - сказала жена, и в ее голосе звучало: "Не дождетесь". - Я их недавно постирала! И перестань шмыгать носом! Лучше высморкайся. Где твой платок?

- Здесь, - сказал я и, зажав пальцем ноздрю, продул ее в сторону бетонной плиты, торчавшей из канавы. Потом достал платок и вытер им сухой палец.

- Ну вот, а я что говорила?

- Чтобы я высморкался.

- Нет, я говорила, что ты дикий: мы же в театр идем, а не в пивную!

- В филармонию.

- Какая разница?

- Я больше не буду.

- Это ты с дружками своими можешь сморкаться как тебе нравится. В твоей любимой пивной. Или еще - плеваться и материться... Красавцы, тоже мне...

Почему-то она думает, что если мы иногда заходим после рейса в кафешку, чтобы чего-нибудь выпить с устатку, то обязательно - сразу, с порога начинаем сморкаться, плеваться в разные стороны и материться на чем свет стоит. Странное предположение... Можно спросить любого постового, и он наверняка скажет, что летчики - народ культурный. А милиционеры врать не будут: во-первых, им это не положено, а во-вторых, они ведь тоже когда-то, наверное, мечтали летчиками стать. Вот только получились - милиционеры...

Я уже давно заметил: чем раньше мы с женой начинаем куда-нибудь собираться, тем позже мы там оказываемся.

Вот и сейчас мы вошли в зал, когда публика уже расселась. Хорошо еще, что разыскивать свои места было не обязательно: свободных мест было много. Жена, окинув зорким взглядом зал, молча взяла меня за руку и потянула за собой, пробираясь между спинками кресел и коленями тех, кто уже сидел на боковых местах. Она почему-то считала, что только там - в центре - идеальная акустика, хотя наверняка не знала, чем отличается "бемоль" от "грамм-моля"...

Сидевшие уже в креслах зрители стали потихоньку приподниматься, давая дорогу моей музыкальной жене, а я, следуя за ней, шепотом извинялся перед каждым из них, включая миниатюрную старушку, трех - еще вполне - дам и деда с внуком-школьником. Перед школьником я, естественно, извиняться не стал.

- Извините, пожалуйста. Простите. Простите. Простите. Извините, пожалуйста. Сиди, мальчик.

Терпеть не могу извиняться, но что поделаешь - первая заповедь культурного человека: в филармонии или театре надо обязательно это делать, если пробираешься не к своему месту. Вот в музее - не обязательно, поскольку там места стоячие, как в общественном транспорте, и в билетах не указаны.

Взмах палочки. Первые аккорды... Нет, это не мое... Двадцать минут - по часам - я сидел и пытался настроиться. Тщетно: "эстетическое наслаждение" никак не приходило. Видимо, оно было все-таки сродни несколько другому наслаждению и само по себе не возникало. Надо было "работать над собой", как учила жена. "Будем пробовать", - решил я, напрягся и включил воображение.

Увы. Пусто. Ни-че-го...

Я помню, в музыкальной школе нас учили, выражаясь милицейским языком, "идентифицировать" музыку: "Слышите? Что это вам напоминает? Как будто ручеек журчит... Ведь правда? - ворковала преподавательница сольфеджио, и все должны были представлять себе этот дурацкий ручеек. - Вот он уже сильнее и шире... И еще сильнее, и еще шире..."

А мне представлялось: вот пионеры подкрадываются к спящему коту. Ближе... Еще ближе... Вот! Поймали!

"...И вы слышите уже шум целого потока! Он бурлит и стремительно несется вперед - это торжество весны!"

Кот, как сумасшедший, скачет по улице, не разбирая дороги, а сзади грохочет привязанная к хвосту пустая консервная банка, и следом за ним с дикими криками, вприпрыжку, бегут радостные пионеры... Я, помню, тогда закрыл рот, вытер слюни - и бросил школу.