М Погодин - Черная немочь

Погодин М Н

Черная немочь

М. Н. Погодин

ЧЕРНАЯ НЕМОЧЬ

У себя ли Федор Петрович, Афанасьевна? - спра шивала, выходя на монастырь из церковных ворот, толстая купчиха низенькую, приземистую женщину, которая, сложа руки, стояла у калитки священникова дома и разговаривала с своею знакомою. - О каком Федоре Петровиче вы изволите спрашивать, сударыня? - Да о священнике. - Тьфу пропасть! Я ведь и забыла его имя; навыкла все звать батюшкою. Добро пожаловать, сударыня, милости просим. Он изволил лечь отдохнуть после обеда, да скоро встанет: пономарь приходил уж спрашиваться, не пора ли благовестить к вечерне; но матушка велела обождать маленько. - Так матушка дома? - На погребу, Марья Петровна. Вчера мы капусту ру били, так она с батраком кладет гнеты на кадки и моет кружки, - а я вот выбежала переговорить с соседкой. Да что она прячется, чего испугалася? - Проводи меня к матушке, Афанасьевна, - сказала го стья и всунула в руку будущей проводницы двугривенный, за который сия последняя насильно поцеловала у пей пухлую руку, вырвав из-под черного атласного салопа. - Грязно вам будет пройти, сударыня: у нас на дворе нечисто, да и матушка разгневается на меня. Сем-ка я позову ее самое. - Нужды нет, милая, зачем ее отрывать от дела. - Как изволите, сударыня. - Ты, сестрица, подожди меня здесь минуту, закричала Афанасьевна знакомке, давно уже спрятавшейся за колокольнею, и повела свою благодетельницу через грязный двор по насланным доскам к погребу, из коего доносились уже к ним глухие звуки протопопицыной брани, обращенной к батраку, который ворочал каменья в подземелье под ее руководством. - Бог в помочь, матушка! захлопотались вы. На вас и праздника нету. - Кто там? Ах, свет мой, Марья Петровна, куда вы по жаловали и как меня застали! Вот уж проказница, нечего сказать, - отвечала смутившаяся протопопица, вылезая из ямщика по изломанной лестнице. - Извините великодушно... - и началось троекратное целование. - Что ты, дура, не вызвала меня! - проворчала она тут же, в мгновенных промежутках, оборачиваясь к Афанасьевне. - Я хотела было, да Марья Петровна сама не изволила. - И - матушка, не гневайтесь! Дело хозяйское. И с нами то ж случается; домок вести не шуточка; свой глаз везде хорош: где недосмотришь, там ведь мошной заплатишь. - Умная речь, Марья Петровна! Милости же просим в покои. Степка! убери здесь все, да навесь петлю в двери на творило, а ты, Афанасьевна, запри после погреб, и ключ ко мне. Милости просим. - Почем покупали капусту нынче, матушка? - спросила дорогою гостья. - Нынче дорога была, Марья Петровна, не уродилася, видно, оттого, что дождей было много. Да у Федора Петровича есть сын духовный - огородник, в Красном селе, так он и уступил мне девять гряд по три рубля. - Не больно чтобы дешево. А сколько кочней на гряде вышло? - Кочней по сороку. Но зато и капуста! кочни тугие, белые. Одной серой для рабов нарубили ушатов семь. Правду сказать: и дорого, да мило; и дешево, да гнило. Между тем вошли они в покои с заднего крыльца, и го стья, вынув из-под полы кулечек, тихонько, как бы мимоходом, вручила его хозяйке, которой сначала, разумеется, было очень совестно принять его; но после она должна была уступить настоятельному требованию доброхотной дательницы. - Чем же мне дорогую гостью подчивать? - сказала протопопица, спрятав кулечек под кровать, и тотчас посадила Марью Петровну под образа; забренчала ключами, которые тряслись у ней на поясе, вынула из шкапа рюмку и бутылку столового вина и, налив по края, поднесла со многими поклонами к усевшейся чинно гостье. - Всем довольна, благодарим покорно, матушка. - Пожалуйте хоть откушать. Купчиха, отведав, или лучше, омочив только губы в вине, поставила рюмку на поднос и после многократных повторений возгласу пожалуйте и объяснений со стороны протопопицы, что в тот день было разрешение вина и елея, выпив полрюмки, объявила решительно, что больше пить не может. И так уж, матушка, я вас уважила, а то ведь я горячего, изволите знать, не употребляю. А батюшка почивать изволит? - Лег отдохнуть. Нынче было много именинников, так он устал за молебнами и поздно вышел из церкви, а вчера просидел долго у каретника Третьяго. Пора уж и будить его; в соборе давно заблаговестили к вечерне. А, да вот он и сам идет: ему не спится, когда время служить. - Ба, ба, ба, Марья Петровна, - воскликнул отец Федор, протирая себе заспанные глаза и снимая с головы шерстяной колпак. - Как это вы вспомнили об нас? - Нуждица, батюшко, - пришла к вам посоветоваться, - отвечала Марья Петровна, подходя под благословение своего духовника, коего супруга между тем, продрав кое-как дырочку на крепко увязанном кульке, с удовольствием увидела, что там кроме пяти фунтов чаю находилось еще несколько свертков с пастилою и прочими закусками. - Рад служить, чем льзя. Да не изволите ли пождать здесь полчаса-места, я только что вечерню отслужу. Али не терпит время? - Время терпит, сударь; покамест мы с матушкой пе реговорим. - Ладно. Так слушай же, Фенюша, угощай дорогую гостью, а я к вам ворочусь разом. Знакомки занялись разговорами о возрастающей дороговизне съестных припасов и будущей дешевизне ситцев, которые позволено было по новому тарифу выписывать из-за границы; и хотя любопытная протопопица беспрестанно обращалась на предмет неожиданного посещения гостьи, однако скромная гостья всякий раз отделывалась от нее односложными ответами и продолжала прежнюю речь о домашнем быту, пока наконец хозяин не возвратился к ожидающей. - Самовар скорее, Феня, да просила ли ты Марью Петровну монастырским или полынным? - Всем потчивала, да изволит спесивиться. - Подавай, подавай. Нет, Марья Петровна, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. К тому же вы у нас редкая гостья: вы кушали чай на Святой в воскресенье после вечерни, а после того, кажись, и глаз не показывали. - Помилуйте, батюшко, да в Духов день мы гостили у вас долго и с сожителем. - Виноват, помню, помню. Между тем Марья Петровна говорила очень отрывисто, поглядывала изподлобья на свою хозяйку, - и сметливый хозяин тотчас догадался, что ей хочется открыться перед ним наедине, и повел ее за руку в другую комнату. Любопытной протопопице было это очень неприятно, да же обидно, и если кулек, разложенный теперь пред нею во всех приятных подробностях, не задабривал ее несколько, то ее неудовольствие излилось бы в язвительной речи перед Афанасьевною, которая принесла ей ключи от погреба и не менее ее горела желанием узнать причину посещения купчихи. Забежав перед тем к своей знакомке, оставленной нами под колокольнею, получила она от нее настоятельное поручение разведать, зачем Авакумиха пришла в такое необыкновенное время к отцу протопопу. Сия знакомка, надобно предуведомить читателей, - принадлежала к числу тех тучных щепетильнв1х торговок, которые высовывают свои головы из подземельных лавок близ Сухаревой башни, около церкви Троицы на Листах и вместе с нитками, шерстью, шелком и прочими вещами такого рода производят обширную меновую торговлю всеми семейственными новостями в той части города. Читатели могут судить, с каким сердцем отвечала про топопица маме, - между тем как в противном случае, то есть знавши, о чем речь, она почла бы за особенное удовольствие удовлетворить ее любопытству и показать свое уменье решать всякие запутанные дела. - Не твое дело, - отвечала она ей отрывисто, и Афа насьевна, с которой обыкновенно обращались запанибрата, но иногда держали в страхе, принуждена была замолчать, прикусив губы, и выжидать благоприятной минуты. Между тем обе они, занимаясь приготовлениями к чаю, поглядывали на затворенную дверь, из-за которой слышан был невнятный шепот и за которую я должен теперь переселить моих читателей.

----------------- - Бог посетил нас, батюшко, ума приложить не могу. Сынку нашему Ганюшке так тоскуется, что на свет божий подчас не смотрит, все молчит, как к смерти приговоренный, иногда плачет. Я уж и тем и сем его тешу: и шубу енотовую купила в семьсот рублей, и шапку бобровую, и сукна тонкого на сюртук: ничто не в помогу - такая-то черная немочь нашла на него. - А каково ведет он себя? - Как красная девушка. Грешить нельзя на бога. Ни пьет, ни играет... - Не слюбился ли с кем? - Бог весть, сударь. Сама было я подумала на это, да нет: ворожейка вечор мне гадала и на воде, и на кофее, и на картах: полюбовницы нигде не выходит. Грусть есть, да сама не знает, какая. Не испортил ли его, моего голубчика, спросила я, - ведь от лихого человека не убережешься, батюшко, и того нет. Ходила еще я намедни в навирситет: там один солдат всякую судьбу рассказывает, вертя какие-то два большие шара, все исписанные мелко-намелко и раскрашенные, в медных обручах, - один шар - небо, а другой - земля. Так вертел он их для меня, что ажно в глазах зарябело, а после стал все открывать, да чтото мудрено, - я, признаться, ничего и не поняла. - Напрасно, Марья Петровна, вы прибегаете к таким мерам. Они достойны всякого порицания, и только великим раскаянием изгладить их можно пред богом. Это диавол, пакостник нашея плоти, смущает. - Ох, батюшка, знаю сама, что грех смертный - это чернокнижье: да ведь уж с горя. Помолитесь хоть вы обо мне недостойной! - Скажите мне теперь - давно ли с ним случилось это? - Давно уж, батюшко, он ходит, как темная туча, - года с два, - а растужился-то больно третий месяц; беда да и только. Судите, сударь, он у нас один, словно порох в глазе. Да еще что: боюсь я пуще сожителя: ведь он у меня, сами знаете, такой, бог с ним, суровой да строгой; молчит, молчит да как рассердится на Ганю, как пришибет его за что-нибудь, так неравен час, долго ли до греха, - а у Семена Авдеевича рука такая тяжелая, такая тяжелая, что... (тут остановилась Марья Петровна, спохватившись, что уже и так сказала лишнее). - Спрашивали ли вы его, отчего в нем такая печаль? - Я всякий день почти спрашиваю. Наладил себе в от вет: ничего да и только, больше не добьешься. Я обещалась уже, батюшко, сходить пешком к ТроицеСергию, да по пути хочу побывать у одного старичка, налево от большой дороги за Братовщиною. Говорят, что он тоже всю подноготную ведает; как вы приговорите, батюшко? Вы нас до короткости знаете. Я всякого понятия лишилась. Правду сказать по пословице: чужую беду на воде разведу, а к своей так и ума не приложу. - Я ничего не могу сказать вам наскоро, любезная моя Марья Петровна. Сына вашего я знаю, вижу, как он и в церкви божией ведет себя, и ничего дурного за ним не примечал досель. Пришлите-ка вы его лучше ко мне: я постараюсь, опираясь на божие слово, преклонить его к откровенности и, может быть, при помощи свыше, успею в том. Никто таков, как бог. Тогда уж легко будет подумать и о средствах, как пресечь зло. - Ах, батюшко, вы мне жизнь даете. Ганюшка вас ведь много любит и уважает. Вот я бессчетная! Ну что бы давно этому придти мне в голову, ну что бы давно мне покучиться вам об этом - теперь все дело, может быть, было бы уж улажено. Так, так - лучше и придумывать нечего. Когда же, батюшко, прислать мне его к вам? - Да хоть завтра, около поздних обеден! - Очень хорошо, сударь, тем и лучше. Завтра большой праздник, в кругу крест, и в рядах не сидят. - Самовар кипит, - закричала нетерпеливая протопопи ца, которая наконец стала уже и просто подслушивать у двери, выслав Афанасьевну кипятить сливки, - милости просим сюда, все ли переговорили? И священник, услышавший приятное воззвание, вышел тотчас вместе с своею духовною дочерью из исповедной комнаты, повторяя ей последние слова свои о присылке завтра сына. Мы не станем описывать беседы за самоваром о предме тах, для нас посторонних: протопоп препоручил Марье Oerpnbme уведомить ее сожителя, главного прихожанина, принимавшего живое участие во всем, относившемся до храма божия, что богатый граф Н. после похорон своего дяди купил очень мало парчи на ризы, и потому они будут несколько коротки и узки, особливо для дьякона, - и потом, что завещание мещанина О., отказавшего церкви пять тысяч рублей на поминовение об его душе, утверждено законным порядком и задним числом в уездном суде. Притом сия беседа была очень коротка: Марья Петровна торопилась, чтоб хозяин, возвращавшийся всегда об эту пору из города, застал ее дома, закрыла уже вторую чашку и, несмотря па настоятельное требование хозяйки, никак не стала пить больше четырех, поднялась немедленно, расцеловалась с матушкою, взяла благословение у батюшки, поблагодарила униженно обоих за угощение, благие советы и будущие милости и отправилась.