Марк Львовский - Внук

Львовский Марк

Внук

Марк Львовский

Внук

Из цикла "Здравствуйте, я Щасливкинд"

Рождение внука Щасливкинд отпраздновал просто: "немедленно выпил". Это был тот еще день. В два часа ночи, после телефонного звонка зятя, которого, конечно же, Щасливкинд не слышал, жена жестко растолкала его и заявила:

- Хватит спать! Твоя дочь рожает!

Как вам нравится это обвинительное "хватит спать"? Спать никогда не хватит. Щасливкинд, большой любитель бокса - не в смысле участвовать, естественно, а в смысле смотреть, - до двенадцати ночи ждал нокаута в поединке двух толстых, потных, незлобивых негров. Однако те провисели друг на друге все десять раундов, а по окончании долго и самозабвенно целовались. Проклиная этих горе-боксеров, Щасливкинд отправился спать не только с тяжелой головой, но и с тяжелым, простите, брюхом, ибо во время трансляции поединка, чтобы не заснуть, он ел сначала орехи, потом чернослив и, наконец, мороженое.

И в два часа ночи - "хватит спать"!

В пять утра зять позвонил снова и трагически проговорил:

- Еще не родила...

- Но есть шанс? - спросил Щасливкинд.

Возмущенный зять тут же положил на том конце трубку. А жена заявила:

- Знаешь, острить в такую минуту...

А младшенькая на своем русском добавила:

- Вот надо, из мужчин чтоб кто-нибудь родил, чтоб знали.

- Слава Богу, доченька, я уже вышел из этого возраста...

- Мам, он опять хохмается! - пожаловалась юная провокаторша.

- Ничего, - раздался откуда-то карающий голос жены, - посидит пару ночей с внуком и остепенится.

Острить Щасливкинду немедленно расхотелось.

О том, чтобы отправиться на работу, речи, конечно, уже и не шло. В семь часов позвонил друг Сережа и, заранее рассчитывая на успех, спросил:

- Ну, ты квар саба*?

______________ * Игра слов, основанная на звуковом сходстве выражений "квар саба" - "уже дед" и "Кфар-Саба" - название города.

Щасливкинд рассмеялся и услышал от жены обычное.

"Не спать, не острить, не смеяться... Действительно, лучше умереть за Родину!" - подумалось ему.

Впрочем, завтракал он с удовольствием.

На третьем глотке кофе позвонил зять и задушевно выдохнул:

- Родила... Вес - четыре килограмма десять граммов! Красавец!

И Щасливкинд немедленно выпил. Несмотря на раннее утро. А потом позвонил на работу и сообщил восторженному коллективу, что берет недельный отпуск.

...Дед... Дедушка... Интересно, можно ли в таком статусе флиртовать с молодой женщиной? Например, сделать ей комплимент, а потом, забывшись, сообщить нечто, вроде: "Гулял вчера с внуком..." Интересно, светит что-нибудь после этого?

Вообще-то ловеласом Щасливкинд не был, но не в силу высоких принципиальных соображений, а в силу ярко выраженной генетически приобретенной неуверенности в себе. Но теоретические аспекты этого дела волновали его чрезвычайно.

Вскоре они мчались в роддом...

Перед самым поворотом к больнице "Бейлинсон" зять позвонил снова.

Жена схватила пелефон, долго и все более сияя, слушала, вытирала свободной рукой слезы и шептала:

- В добрый час... В добрый час... Люба моя... Солнышко мое...

- Внешность описал? - спросил Щасливкинд.

- Описывать внешность - твое занятие!

"Хотя бы в семье меня считают писателем".

Машина въехала на стоянку. Больница поразила Щасливкинда. Тихие, новые, очень разные, но только серого и белого цвета, с обилием стекла и матовых, ненавязчивых переплетов окон больничные корпуса были погружены в зелень с разбросанными в ней миниатюрными парками, каждый из которых отличался собственной каменной глыбой - безучастной, непонятной, более или менее отесанной, но ставшей, почему-то естественной и оттого неотъемлемой частью этого удивительного дизайна.

Все успокаивало, избавляло от суетности: и смерть, и выздоровление в этом храме медицины показались потрясенному Щасливкинду одинаково прекрасными.

На фронтоне каждого корпуса четкими золотыми буквами было обозначено как назначение его, так и фамилия семьи, пожертвовавшей деньги на его возведение. "Великое стремление всякого еврея - впрочем, это присуще и некоторым другим нациям - увековечить имя свое вкупе с наличием денег, любовью к Израилю и остро ощущаемым каждым богатым представителем нашего славного галута чувством долга и вины перед своим народом делают свое великое дело - возведение больниц, университетов и увеличение художественного фонда страны. Короче говоря, галут - есть неисчерпаемый резерв и резервуар Израиля. И не надо так уж спешить покончить с ним. Будут ли, оказавшись дома, богатые евреи жертвовать свои денежки на столь неприбыльные дела? Не сочтут ли они свое пребывание в Израиле самодостаточным? Холить и лелеять надо галут! Но, конечно, и вовремя спасать..." После такого важного умозаключения Щасливкинд прикинул, что вычеты на здравоохранение, налагаемые на его зарплату, - это тоже хорошо.

...Истерзанная родами дочь была неузнаваема. У Щасливкинда сжалось сердце. Он нежно поцеловал ее, и она сказала:

- Папа, я теперь понимаю, как много ты потерял, что не был рядом с мамой при моем рождении! - И с великой любовью взглянула на мужа.

- Конечно, доченька! - вдохновенно солгал умиленный Щасливкинд и мысленно благословил великий Советский Союз, по строгим правилам которого роженица могла видеть собственного мужа только из окна роддома.

Наконец принесли внука. Дед взглянул на него и поразился - сердечного толчка не было. Он отвел взор, приказал себе сосредоточиться и подумать о бессмертии своем, воплощенном во внуке. Тот же результат...

А жена Щасливкинда, бабушка то есть, уже растворенная в крошечном, сморщенном, красном, как рыба, непрерывно разевающем рот существе, с великой нежностью, но смело, мастерски, взяла его на руки и прижала к своей совсем еще не бабушкинской щеке личико первого и дай Бог, как подумалось деду, не последнего "сабры" в его медленно, но в нужном направлении разрастающейся семье.

Амэн!

Многое мог вынести Щасливкинд - не будем перечислять, - но только не плач новорожденного. Его тотчас охватывала совершенно паническая растерянность. Не помогло даже рождение и воспитание двух дочерей. Он так и не узнал, что надо делать, когда начинался этот хрипловатый, отчаянный, будто предсмертный, плач красного от натуги младенца. Он совершенно запутался между доктором Споком и жизнью. Особенный трепет у жившего тогда в Москве и находящегося в глухом "отказе" Щасливкинда вызывал следующий совет великого доктора: "Если ваш младенец не может уснуть, возьмите его в машину, желательно с плавным ходом, и минут тридцать-сорок покатайтесь по хорошо асфальтированной дороге, обсаженной деревьями". Однажды обезумевший Щасливкинд попытался телом, голосом и руками, на которых в очередную бессонную ночь находилась орущая доченька, воспроизвести движение машины на плавном ходу по дороге, усаженной деревьями.

Жена вошла в детскую примерно на третьем километре...

Но главная проблема так и не была разрешена: дать орать дочери до полного посинения и лишь затем подойти к ней, исполненными строгости и собственного достоинства, или подскакивать к ней при первом же вопле с титькой или бутылочкой, истекающими молоком и медом? Методы чередовались, правда, черед первого наступал лишь тогда, когда сил подняться к вопящему кровососу уже не было...

Как раз в этот момент внук заорал, и при том совершенно дурным голосом. Щасливкинд похолодел и, бочком протиснувшись между воркующей от счастья женой и подругой, пришедшей навестить его дочь, выскользнул из палаты и быстрым, волевым шагом направился в общий зал для посетителей.

Погруженный в многочисленные думы, он вначале не обратил внимания на присутствующих, но, обратив, обнаружил, что находится на границе двух государств - арабского и ортодоксально еврейского.

Половина зала гудела одетыми во все бежевое арабскими женщинами разных возрастов, но с одинаково огромными животами и кричащими на непонятном языке уже родившимися чадами. Сопровождали их многочисленные, хорошо сложенные мужья.

Другая половина гудела одетыми гораздо более разнообразно, но тоже скромно, разновозрастными религиозными еврейками с не меньшими животами и с не меньшим, но гораздо более активным молодняком, дико носившимся по залу, включая и его арабскую половину: в их наивном понимании это все называлось Израилем. Но сопровождали еврейскую часть очень немногочисленные и не очень хорошо сложенные мужья.

И весь этот муравейник прекрасно сосуществовал! Всем было хорошо! Всем хватало места! все рожали, и в тех же количествах! Мирный процесс роддома! Модель "нового Ближнего Востока"! Это же так естественно; только перемешавшись, можно познать друг друга! Только перемешавшись, можно уничтожить терроризм. Не взрывать же своих! И не было ни "правых", ни "левых" - был один Бог и два пророка Его, мирно усевшихся за один стол и занявшихся чаепитием.