Рустам Ибрагимбеков - Забытый август

Ибрагимбеков Рустам

Забытый август

Рустам Ибрагимбеков

ЗАБЫТЫЙ АВГУСТ

6 августа 1945 года

Сегодня измерил свой рост - один метр пятьдесят четыре сантиметра. За месяц не вырос ни на один сантиметр. У Рафика - один метр пятьдесят восемь сантиметров. А 14 апреля его черточка была рядом с моей... За три года он стал длиннее на восемнадцать сантиметров, я - на тринадцать...

Мама ругала за то, что дверь в спальне вся в наших черточках. Мои - синие, Рафика - красные. Она не знает, что это папа научил меня отмечать рост черточками... По-моему, Рафик жульничает. Я сказал ему, чтобы он держал линейку ровно. Он обиделся и объяснил, что наклон делает из-за моих длинных волос.

Потом побежали к его бабке. Она сидела на стуле у входа в столовую, ждала нас. Мы взяли сетку с продуктами и пошли медленно, чтобы бабка не отставала. В столовой каменный пол, поэтому бабка зимой и летом ходит в валенках. Я спросил у Рафика, почему она так тяжело дышит, астма или плеврит? Оказывается, просто толстая.

Бабка Рафика и дома ходит в белом халате, поэтому он у нее весь в пятнах. Мы сделали вид, что уходим на улицу, а сами спрятались под кроватью.

Бабка принесла из столовой пельмени и американский яичный порошок... Пельмени разложила на кровати над ним, порошок - надо мной. Я съел три горсти, еще восемь набрал а кулек. Больше рука не достала.

Хорошо, что бабка глуховата, не услышала, как Рафик шуршал газетой, на которой лежали пельмени. Когда она вышла из комнаты на минутку, он кинул мне несколько штук. Очень вкусные. Жалко, сырые. Рафик шепнул мне, чтобы я поправил газету: бабка глухая, но видит хорошо. В буфете с плохим зрением долго не проработаешь.

Когда мы убегали, она нас не заметила..,

Закончил "Два капитана". Очень хорошо все описано, как перед глазами все прошло: и люди, и город Энск, и Москва... Будто сам везде побывал. Интересно, как бы В. Каверин написал про наш пустырь? Он, наверное, написал бы очень хорошо, а я напишу, как умею: "...Двухэтажный каменный дом стоит на краю большого пустыря. Рядом лепятся несколько одноэтажных доков. По другую сторону пустыря возвышается высокое неоштукатуренное здание (бывший госпиталь, до войны - школа), в котором сейчас живут демобилизованные военные с семьями. Дальше, за этим зданием, виднеются стена и кирпичные домики военного городка.

Посреди пустыря, завалившись набок, лежит "мессершмитт", сбитый над городом в 1942 году. Рядом кроватными сетками огорожен участок метров двадцать на двадцать. Это танцплощадка. По воскресеньям сюда приходит военный духовой оркестр и играет бальные танцы - падеграс, краковяк и другие. Мальчики танцуют с мальчиками, девочки - с девочками. Только солдаты из военного городка осмеливаются иногда приглашать "дам".

Справа пустырь кончается оврагом. Перед ним стоит пожарная каланча с гаражом, общежитием, административным корпусом и бассейном, наполненным зеленой от старости водой. С весны до осени в этом бассейне купаются ребята с пустыря, хотя город, в котором они живут, расположен на берегу моря.

Место для пожарной каланчи выбрано удачное, отсюда, с пустыря, просматривается весь город до самой набережной..."

В. Каверин, конечно, лучше бы все описал, не так скучно, но мне же еще четырнадцать с половиной лет...

7 августа

Леню Любарского опять топили. Чуть не утонул. Когда мы с Рафиком принесли свою долю - пельмени и порошок, - все уже сидели в тени деревянной стены с дырками вместо окон и дверей, по которой на тренировках лазили пожарники.

Леня принес бутерброд со смальцем. Он стоял на солнце и плакал. Боялся подойти ближе.

Пахана не было. Место его оставалось незанятым. Рядом сидел Хорек и делал вид, что не видит Леню. Гусик, как всегда, был с гитарой. Остальные ребята полукругом сидели напротив Хорька. Почему-то еду делил сын одноглазого завмага с Телеграфной улицы. На нем был новенький китель с настоящими медными пуговицами, брюки-галифе, хромовые сапоги. .

Рафик шепнул мне:

- Почему это он делит? Никакого права не имеет!

Сын завмага стоял на коленях перед газетой, на которой была сложена вся наша провизия, и, прежде чем отделить каждому его долю, смотрел па Хорька, чтобы получить разрешение.

Он выбрал для Пахана и Хорька самую вкусную жратву. Гусику - похуже. Остальное пододвинули нам - на десять человек столько же, сколько на них троих.

- Сыграй чего-нибудь, - сказал Хорек Гусику.

Гусик запел "Молодого жульмана". Это любимая песня Пахана. Леня отошел на несколько шагов, чтобы не мешать пению своим плачем. Когда Гусик кончил петь, Хорек сказал, что сегодня мы примем в нашу команду нового "бойца", и показал на сына завмага. Все посмотрели на него, а потом на широкий офицерский ремень и портупею, которые нацепил на себя Хорек поверх старой майки.

Рафик опять шепнул мне:

- Купился на ремень, а мы все должны терпеть.

Леня продолжал плакать. Мы старались не смотреть на него. Хорек сказал: "Пошли".

Чем ближе мы подходили к бассейну, тем громче плакал Леня. От страха. Но продолжал идти за нами. Другого выхода не было.

Хорек разделся и подал знак сыну завмага. Тот толкнул Леню в воду вместе с бутербродом.

- А вы стоите? - спросил нас Хорек. И мы начали топить Леню.

Когда он доплывал к какому-нибудь краю бассейна и пытался выбраться из воды, мы сталкивали его назад. Особенно старался сын завмага, чтобы его приняли в команду.

Леня плавает совсем плохо и почти сразу же начал тонуть, трех минут не прошло. Стенки бассейна покрыты зеленой слизью и очень скользкие. Вылезти из него трудно: надо подтянуться на руках, лечь на живот, а потом уже вытащить ноги.

Мы сталкивали Леню в воду сразу, чтобы он не терял напрасно силы. А Хорек давал ему вылезти до половины и потом только пихал назад. Или наступал ему на пальцы, как только Леня хватался за борт, - не давал передохнуть. Кроме того, он следил, чтобы мы все топили Леню.

Я тоже топил.

- Ну ладно, кончайте, - сказал Хорек, когда Леня, наглотавшись воды, окончательно пошел ко дну.

Мы еле вытащили его. Он лежал на земле синий и разбухший от воды... Потом, когда явился Пахан и мы загорали около бассейна, мимо прошла Неля. Первым ее увидел Гусик. Сообщил Пахану.

Она шла из ворот своего двора через пустырь в сторону города. Издали ей можно дать лет восемнадцать, а она всего на полгода старше меня. Очень выросла за лето. Поправилась. Сшила себе еще одно платье, голубое, в талию, с белой отделкой. Хорошо одевают ее родители. Еще бы! Всю войну люди ремонт в квартирах не делали. Теперь наверстывают. А ее отец - известный в городе маляр...

Пахан натянул брюки и пошел ей наперерез. Что-то сказал и схватил за руку. Она. вырвалась и ушла.

Рафик шепнул мне, у нее кто-то появился. Я не поверил. Он сказал, что она каждый день в это время куда-то уходит. В руке она держала газетный сверток.

Почему я ее так люблю?! Это моя третья любовь. Первый раз я влюбился в первом классе первого сентября (мы сидели на одной парте). Потом в четвертом. Но никого я не любил так сильно, как Нелю, и, наверное, никого больше не полюблю. Очень сильное чувство!

Если бы мне было, как Пахану, семнадцать лет и я был бы таким же сильным и высокого роста, тогда бы, наверное, и она меня полюбила. У него ничего не получается, потому что все знают его как подозрительного типа - по ночам он со своими взрослыми друзьями пьет водку, играет в карты и занимается какими-то темными делишками. И потом, он ни одной книги за свою жизнь не прочитал, и поэтому, наверное, у него очень мало извилин в мозгу. А одной силой разве можно любовь завоевать?!

Пахан вернулся к нам, сплюнул сквозь зубы (красиво он плюется!) и сказал, чтобы Гусик спел "Жульмана".

Гусик запел.

8 августа

Вчера вечером к нам пришла тетя Сима. Вся заплаканная. Мы сидели с Рафиком перед картой и играли в города: кто-нибудь называл город, а другой отыскивал его на карте. Такой карты, как у нас, ни у кого нет - политическая карта мира во всю стену нашего коридора, над сундуком, который мама сама сколотила в прошлом году.

Я искал Аддис-Абебу, когда она пришла. Ничего нам не сказала и сразу прошла в столовую, к маме. Мы с Рафиком переглянулись.

Через минуту в комнате прекратилось жужжание машинки - там дядя Шура стриг папу - и раздались рыдания тети Симы.

Мама позвала нас в комнату. Когда она сердится, у нее стальной голос. Ее все соседи побаиваются, хотя и говорят, что она очень хороший человек, всем добро делает.

Папа, завернутый в простыню и обсыпанный волосами, сидел у окна на круглом вертящемся стуле от рояля. Дядя Шура постриг его до половины, поэтому он не мог встать. Мама и дядя Шура с машинкой и расческой в руках успокаивали тетю Симу.

- Нет, я больше так не могу! - кричала сквозь слезы тетя Сима. - Он был весь синий, как труп... Что мне делать? Что мне делать? Лейла, вы должны мне помочь. Я вам официально заявляю, как работнику райисполкома. Он молчит... Происходит что-то ужасное. Он молчит, но я чувствую... Что я скажу его отцу, когда он вернется из армии? Я теряю мальчика... - Дальше она говорить не смогла и только плакала.