Евгений Шварц - Cтихотворения

Шварц Евгений

Cтихотворения

СЛУЧАЙ

Был случай ужасный — запомни его:По городу шел гражданин Дурнаво.Он всех презирал, никого не любил.Старуху он встретил и тростью побил.Ребенка увидел — толкнул, обругал.Котенка заметил — лягнул, напугал.За бабочкой бегал, грозя кулаком,Потом воробья обозвал дураком.Он шествовал долго, ругаясь и злясь,Но вдруг поскользнулся и шлепнулся в грязь.Он хочет подняться — и слышит: «Постой,Позволь мне, товарищ, обняться с тобой,Из ила ты вышел когда-тоВернись же в объятия брата.Тебе, Дурнаво, приключился конец.Ты был Дурнаво, а теперь ты мертвец.Лежи, Дурнаво, не ругайся,Лежи на земле — разлагайся».Тут всех полюбил Дурнаво — но увы!Крыжовник растет из его головы,Тюльпаны растут из его языка,Орешник растет из его кулака.Все это прекрасно, но страшно молчать,Когда от любви ты желаешь кричать.Не вымолвить доброго словаИз вечного сна гробового!Явление это ужасно, друзья:Ругаться опасно, ругаться нельзя!Начало 30-х годов

ЮРИЮ ГЕРМАНУ

Ты десять лет назад шутил, что я старик.О, младший брат, теперь ты мой ровесник.Мы слышали друзей предсмертный крик,И к нам в дома влетал войны проклятый вестник.И нет домов. Там призраки сидят,Где мы, старик, с тобой сидели,И укоризненно на нас они глядятЗа то, что мы с тобою уцелели.За унижения корит пустой их взор,За то, что так стараемся мы обаЗабыть постылых похорон позорБез провожатых и без гроба.Да, да, старик. Запрещено шутить,Затем, что ныне все пророки.Все смерть слыхали. И, боясь забыть,Твердят сквозь смех ее уроки.1945

* * *

Бессмысленная радость бытия.Иду по улице с поднятой головою.И, щурясь, вижу и не вижу яТолпу, дома и сквер с кустами и травою.Я вынужден поверить, что умру.И я спокойно и достойно представляю,Как нагло входит смерть в мою нору,Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю.Нет. Весь я не умру. Лечу, лечу.Меня тревожит солнце в три обхватаИ тень оранжевая. Нет, здесь быть я не хочу!Домой хочу. Туда, где я бывал когда-то.И через мир чужой врываюсь яВ знакомый лес с березами, дубами,И, отдохнув, я пью ожившими губамиБожественную радость бытия.2-я половина 40-х годов

В ТРАМВАЕ

Глядят не злобно и не кротко,Заняв трамвайные места,Старуха — круглая сиротка,Худая баба — сирота.Старик, окостеневший мальчик,Все потерявший с той поры,Когда играл он в твердый мячикСредь мертвой ныне детворы.Грудной ребенок, пьяный в доску,О крови, о боях ревет,Протезом черным ищет соскуДа мать зовет, все мать зовет.Не слышит мать. Кругом косится,Молчит кругом народ чужой.Все думают, что он бранится.Да нет! Он просится! Домой!Увы! Позаросла дорога,И к маме не найти пути.Кондуктор объявляет строго,Что Парки только впереди.А рельсы, добрые созданья,На закруглениях визжат:— Зачем невидимы страданья?Зачем на рельсах не лежат?Тогда бы целые бригадыЯвились чистить, убирать,И нам, железным, от надсадыНе надо было бы орать.2-я половина 40-х годов

БЕССОННИЦА

Томит меня ночная тень,Сверлит меня и точит.Кончается вчерашний день,А умереть не хочет.В чаду бессонницы моейЯ вижу — длинным, длиннымВы, позвонки прошедших дней,Хвостом легли змеиным.И через тлен, и через прахПутем своим всегдашнимВы тянетесь, как звон в ушах,За днем живым, вчерашним.И ляжет он под тихий звонК друзьям окостенелым,Крестом простым не отличен,Ни злым, ни добрым делом.Ложись к умершим близнецам,Отпетым и забытым.Ложись, ложись к убитым дням,Моей рукой убитым.Томит меня ночная тень,Сверлит меня и гложет.Не в силах жить вчерашний день,И умереть не может.Вторая половина 40-х годов

* * *

Я прожил жизнь свою неправо,Уклончиво, едва дыша,И вот — позорно моложаваМоя лукавая душа.Ровесники окаменели,И как не каменеть, когдаЖивого места нет на теле,Надежд на отдых нет следа.А я все боли убегаюДа лгу себе, что я в раю.Я все на дудочке играюДа тихо песенки пою.Упрекам внемлю и не внемлю.Все так. Но твердо знаю я:Недаром послана на землюТы, легкая душа моя.1946–1947

СТРАШНЫЙ СУД

Поднимается в горуКрошечный филистимлянинВ сандалиях,Парусиновых брючках,Рубашке без воротничка.Через плечо пиджачок,А в карманах пиджачка газетыИ журнал «Новое время».Щурится крошка через очкиРассеянно и высокомерноНа бабочек, на траву,На березу, на встречныхИ никого не замечает.Мыслит,Щупая небритые щечки.Обсуждает он судьбу народов?Создает общую теорию поля?Вспоминает расписание поездов?Все равно — рассеянный,Высокомерный взгляд егоПри небритых щечках,Подростковых брючках,Порождает во встречныхГлубокий гнев. А рядом жена,Волоокая с негритянскими,Дыбом стоящими волосами.Кричит нескромно:— Аня! Саня!У всех народностейДети отстают по путиОт моря до дачи:У финнов, эстонцев,Латышей, ойротов,Но никто не оретСтоль бесстыдно:— Аня! Саня!Саня с длинной шейкой,Кудрявый, хрупкий,Уставил печальные очи своиНа жука с бронзовыми крылышками.Аня, стриженая,Квадратная,Как акушерка,Перегородила путь жукуЛистиком,Чтобы убрать с шоссе неосторожного.— Аня! Саня! Скорее. Вам пораПить кефир.С горы спускаетсяКлавдия Гавриловна,По отцу Петрова,По мужу Сидорова,Мать пятерых ребят,Вдова трех мужей,Работающая маляромВ стройремонтконторе.Кассир звонил из банка,Что зарплаты сегодня не привезут.И вот — хлеб не куплен.Или, как некий пленник, не выкуплен.Так говорит Клавдия Гавриловна:Хлеб не выкуплен,Мясо не выкуплено,Жиры не выкуплены.Выкуплена только картошка,Не молодая, но старая,Проросшая, прошлогодняя,Пять кило древней картошкиГлядят сквозь петли авоськи.Встретив филистимлян,Света не взвидела Клавдия Гавриловна.Мрак овладел ее душой.Она взглянула на них,Сынов Божьих, пасынков человеческих,И не было любви в ее взоре.А когда она шлаМимо Сани и Ани,Худенький мальчик услышал тихую брань.Но не поверил своим ушам.Саня веровал: такЖенщины не ругаются.И только в очередиНа Страшном суде,Стоя, как современники, рядышком,Они узнали друг другаИ подружились.Рай возвышался справа,И Клавдия Гавриловна клялась,Что кто-то уже въехал туда:Дымки вились над райскими кущами.Ад зиял слева,С колючей проволокойВокруг ржавых огородов,С будками, где на стенахБелели кости и черепа,И слова «не трогать, смертельно!»С лужами,Со стенами без крыш,С оконными рамами без стекол,С машинами без колес,С уличными часами без стрелок,Ибо времени не было.Словно ветер по траве,Пронесся по очереди слух:«В рай пускают только детей».«Не плачьте, Клавдия Гавриловна,Сказал маленький филистимлянин, улыбаясь,Они будут посылать нам оттуда посылки».Словно вихрь по океану,Промчался по очереди слух:«Ад только для ответственных».«Не радуйтесь, Клавдия Гавриловна,Сказал маленький филистимлянин, улыбаясь,Кто знает, может быть, и мы с вамиЗа что-нибудь отвечаем!»«Нет, вы просто богатырь, Семен Семенович,Воскликнула Клавдия Гавриловна,Шутите на Страшном суде!»1946–1947

* * *