Лидия Авилова - Рассказы

Рассказы

КОСТРЫ

Был конец сентября.

— А не темно будет ехать? — спросил Петр Егорович, усаживаясь в высокий неуклюжий тарантас и завертываясь в шубу.

— Со мной ничего не бойся! — успокоил его высокий худощавый мужичонко в рваном тулупе и неумело полез на козла, напоминая своими движениями обезьяну.

— Да ты что?.. Недавно кучером у тетушки? — спросил Петр Егорович.

— Я-то кучером? — удивился мужик. — Да ты меня разве не знаешь? Я Алексей, садовник ейный. Вот я кто. Кучером Осип. Да Осип-то с барыней в коляске уехал, вот меня за тобой и выслали.

— А дорогу ты хорошо знаешь?

Алексей усмехнулся.

— Со мной ничего не бойся! — повторил он и подобрал вожжи.

Тарантас качнулся и запрыгал по мощеному двору железнодорожной станции. Внезапно, у самых ворот, копыта лошадей захлюпали по грязи, и колеса беззвучно соскочили в рыхлую почву.

— Эге! да у вас грязь, — заметил Петр Егорович, — много было дождей, что ли?

— И-и! просто залили, барин! — печально ответил Алексей и повернулся с козел к тарантасу. — Залили и залили. Месяц целый шли. По весне дожди и по осени дожди.

— Это мы все двадцать верст так тащиться будем?

— Зачем все? По степи дорога хорошая, накатанная. Как прояснило да пообдуло немножко, стали хлеб возить и накатали.

— Как хлеб? У вас еще хлеб в поле? — удивился барин.

— А то?.. — печально отозвался Алексей.

Тарантас подпрыгнул на кочке. Петр Егорович взмахнул руками, ухватился за край опущенного верха и рассердился.

— Ты на дорогу-то смотри! — опрокинешь в грязь… Тоже кучером посадили!

Из грязного станционного поселка они выезжали в степь. Кругом было темно, но Петр Егорович сейчас же заметил странный отсвет, точно отражение далекого, но сильного пожара. Тарантас, фигура Алексея и прыгающая спина пристяжной выделялись теперь яснее и рельефнее. Он оглянулся и увидал по горизонту целый круг сливающихся вместе маленьких зарев… Местами зарево разгоралось, вспыхивало, и тогда вдруг значительно выше занималось другое, озаряя часть облачного неба, точно заигрывая с облаками и захватывая их врасплох во время их ночного отдыха.

— Это что же? — удивился Петр Егорович.

— А костры! — радостно объяснил Алексей. — Вот выедем на горку, все они у нас как на ладони будут, и ехать не темно.

— Как костры? Зачем?

— А народ-то? Весь народ в поле: возят, молотят. Уборка-то в этом году ишь какая! у кого еще и пшеница в поле, а овес, подсолнух весь еще там.

Петр Егорович заинтересовался.

— Раз, два, три… — начал он вслух считать отдельные зарева.

Алексей тихо смеялся, сидя в своей ленивой согнутой позе.

— Гляди, барин, не сочтешь, собьешься, — мечтательно заметил он. — Степь-то теперь — что божий дом: вся-то курится.

— Несчастный народ! — нарочно громко и внятно произнес Петр Егорович. Они выехали на гору, и теперь действительно костры были как на ладони. Некоторые горели близко около дороги. Пламя лениво колыхалось, и на ярком фоне его нередко выделялись тени, очертания человеческих фигур.

— Несчастный народ! — с пафосом повторил Петр Егорович. В городе, где он жил почти безвыездно, он пользовался репутацией смелого, горячего защитника народа. Петр Егорович скромно отрицал приписываемые ему заслуги, но в душе ни минуты не сомневался в том, что знает народ и умеет понимать и любить его.

«Что за красота!» — хотелось воскликнуть ему, когда степь развернулась перед ним вся темная, но сияющая. Но он взглянул на изогнутую спину Алексея и удержался.

— Что свечи в храме! — умиленно вполголоса заметил Алексей.

— В холод, в сырость! с маленькими, быть может, больными детьми, — громко сказал Петр Егорович. — А это что? — спросил он, указывая в сторону, где на довольно большом пространстве перебегал огонь, то вскидываясь вверх, то пригибаясь и словно ползком пробираясь по земле.

— А это солому жгут, — ответил Алексей.

— Зачем же жгут?

— А много ее родилось. Сила! Вот и жгут. Зерно щуплое, а соломы сила!

— Дурачье! — заволновался Петр Егорович, — зачем же жечь? Давно ли это было, что о соломе криком кричали? скотину поморили? Дурачье!

Алексей приподнял свои плечи, точно хотел спрятать в них голову. Петр Егорович успокоился и уже без гнева следил за тем, как импровизированное пожарище отодвигалось все левей и левей, как, наконец, тарантас оставил его совсем влево и ушел вперед. Колеса мягко катились по накатанной дороге, а голова пристяжной с длинными ушами выделялась на красноватом фоне степи.

— А по весне хлеб хорош был? — спросил Петр Егорович, потому что молчать было скучно, а дремать неудобно.

Алексей порывисто повернулся к нему, и он в первый раз увидал его лицо: оно тоже было длинное, худощавое и почти безусое. Глаз Петр Егорович разглядеть не мог, но даже в полутьме его поразило восторженное, умиленное выражение, которое как бы озаряло наружность Алексея.

— Барин, — сказал тот, взмахивая руками, в которых держал вожжи, — да ты не был здесь по весне?

— Нет, не был, — улыбнулся Петр Егорович. «Блаженный какой-то!» — подумал он про Алексея. Тот шумно вздохнул и покачал головой.

— Ах, рай-то был какой! Ты бы тогда приезжал! Уж больно хорошо сад-то цвел: яблони да вишни… Точно это бог по саду гуляет. И все у нас, барин, принялось, все росточки пустило. Посадков из лесу целый воз навезли; глядеть не на что! прутики голые! А тут посадили мы их, а они пошли, пошли… Отрыгнулись, листочек выпустили…

— Ты с кем же садовничал?

— А Иван Афанасьевич-то! Он главный садовник. Иван Афанасьевич меня всему учил: как что посадить да полить; как уходить… А как Иван Афанасьевич расчелся, так уж я один. Ах, барин! приедешь, ты уж сходи посмотреть: капуста у меня какая веселая, ах, какая капуста!

— А дичь у вас есть? вальдшнепы, утки, что ли?..

— А за капустой-то, в балочке. Там самая утка, барин. А тебе зачем?

— Охотиться буду, стрелять.

— Это утку-то стрелять?

— А то кого же? тебя, что ли?

Алексей опять съежился и ушел головой в плечи.

— Какая же у нас утка? — торопливо заговорил он. — Ежели стрелять, то совсем нечего. Нет уток.

— Как нет? — удивился Петр Егорович. — Сейчас говорил, что есть?

— Нет, нету! — сухо и решительно сказал Алексей и отвернулся к лошадям.

«Совсем блаженный! — опять подумал про него Петр Егорович, — не понравилось, что я охотиться собираюсь».

Вдруг под самые ноги лошадей упал яркий красный свет, по жнивью скользнули уродливые тени коней и тарантаса, и у самого края дороги, справа, показался костер. Пристяжная насторожилась, запрядала ушами, прижимаясь к кореннику, а мимо Петра Егоровича мелькнули очертания двух телег, сдвинутых вместе, задумчивая морда лошади и перед самым костром, среди сидящих темных силуэтов, маленькая фигурка девочки в красном платке.

Девочка повернулась и глядела на экипаж.

— Ах, бедные! ах, несчастные! — громко сказал Петр Егорович, — В такой-то холод!

Алексей беспокойно завозился на козлах,-

— Намедни у Пахома помер парнишка-то, — торопливо сообщил он.

— У какого Пахома? — спросил Петр Егорович.

— Разве не знаешь Пахома? Ведь у него два мальчонка-то; махонький вот и помер. Тоже в поле так-то… У барыни нашей лечили, да нет! помер. — Алексей громко вздохнул и покачал головой. Вдруг он встрепенулся.

— Барин! а как по-вашему, по-ученому: детская душа с земли прямо к богу?

Он повернулся и глянул в лицо Петра Егоровича, ожидая ответа. Петр Егорович крякнул.

— А не знаю, брат, — равнодушно ответил он.

— Я полагаю, что прямо, — с жестом правой руки горячо заговорил Алексей. — Потому как душа детская невинная, она безгрешная…

— А ты женат? — спросил барин,

— Я-то? — удивился Алексей. — Нет. У меня никого нет. Один я. Чисто. Совсем один.

— Дорогу-то разглядывай! — прервал его Петр Егорович.

Алексей вздрогнул и притих.

— А лекарства с тобой нету, барин? — немного погодя робко спросил он.

— Какого лекарства? — удивился Петр Егорович.

— Да вот грудь у меня все ломит; грудь и спину… Чахотка, что ли, доктора называют?

— А-а! — протянул Петр Егорович.

— Ничего мне легче нет, а целую бутыль я на себя извел: все терся, все терся… Болит!

— Лекарств у меня нет, я не врач, — сказал Петр Егорович.

— Вот ведь горе-то! — сокрушенно вздохнул Алексей. — Кто без меня за садом уходит? Теперь сколько дела! Мне все Иван Афанасьевич показал, всему научил: «Молодые деревца, говорит, окутай, обвяжи…» Ах, барин, уж и сад: цветочков мы из ящиков по весне высадили, так еще теперь цветут. Астрой называется цветок. Красив! Ты, барин, посмотри у нас астру. Опять еще капусту не рубили. Веселая капуста! Только бы мне здоровья! а здоровья не будет, кто за садом?..