Дмитрий Мамин-Сибиряк - Отцы

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Отцы

Д. Мамин-Сибиряк

Отцы

Очерк

I

Михеич усердно чистил бронзовые скобки тяжелой дубовой двери Крутоярского торгового банка и рассуждал вслух:

- Павел-то Митрич придет, так все узорит... Он, брат, на два аршина под землей видит! Каждое пятнышко... только взглянул, и готово. Хе-хе... Орелко!..

На городской каланче пробило девять, а банк открывался только в десять. Значит, оставался еще целый час, и Михеич "наводил чистоту". Двухэтажное каменное здание банка стояло на высоком берегу большеводной реки Крутояра, и с подъезда открывался великолепный вид и на реку, и на пароходные пристани внизу, и на обывательскую стройку, ломаной линией спускавшуюся по откосу к пристаням. Устав тереть суконкой, Михеич делал передышку и некоторое время любовался рекой. Давно ли тут вон пустой берег был, - так, барки приставали да плоты, - а теперь и пароходные пристани, и каменные товарные склады, и мелкие лавчонки с разной дрянью. И не узнаешь Крутоярска... Людей тоже умножилось. А какие дома везде понастроены! Супротив прежнего-то дворцы дворцами. Да, в гору пошел Крутоярск. Взять хоть банк: прежде-то в тряпочке деньги старики держали, а то и прямо в землю закапывали, - нынче, шалишь, все узнали вкус, как с деньгами обращаться.

- И народ особенный пошел... - думал вслух Михеич, опять принимаясь за свою суконку. - Все на тонком обороте. Всякий норовит живым мясом вырвать из тебя... А не зевай! Не будь дураком... Нет, брат, не прежнее время, чтобы разиня рот сидеть. Умный-то человек горошком катится...

К подъезду банка тихо подъехал старинный тяжелый экипаж, из которого не торопясь вышел седой, степенный старик. Михеич вытянулся в струнку и отрапортовал:

- Раненько изволили пожаловать, Савелий Федорович... Еще половина десятого, а наш банк начинает в десять. У нас порядок - первое дело...

- Знаю, знаю... Ничего, подожду. Время терпит... - Старик с трудом поднялся на крыльцо, остановился, вытер лицо красным бумажным платком и сказал кучеру, чтобы ехал домой.

- Жарко, Савелий Федорович... - залебезил Михеич. - То-то хлеба теперь наливаются после дождей. Да вы пожалуйте наверх, Савелии Федорович. Там попрохладней будет...

- Ничего, я и здесь посижу...

После некоторого раздумья старик спросил каким-то подавленным голосом:

- А Павел Митрич сегодня будет?

- Должны быть-с...

- Так, так... Вот я два раза был и не могу дождаться.

- У них делов весьма даже много. Везде не поспеют - и в суде, и в банке.

- И ведь я тоже по делу, Михеич. В третий раз приехал...

- Уж это что говорить, Савелий Федорович. Конечно, не зря пойдете и себя будете тревожить... Да вы пожалуйте ко мне в каморку, чем тут на крылечке торчать. Еще увидят и скажут: вот Савелий Федорыч в банк приехал. Известно, зачем к нам купцы-то наезжают. Мораль пойдет. А касаемо моей каморки не сумлевайтесь - самые первые купцы сиживали. И так же, вот как вы сейчас, Пал Митрича дожидали... Тихон Сергееич, Афанасий Ефимыч - первеющие люди, а не брезговали.

- И Тихон Сергеич? - с тяжелым вздохом повторил старик и покорно поплелся за Михеичем в его швейцарскую.

Швейцарская, как все в банке, была устроена "на чистоту" - светлая, высокая комната, выходившая одним окном на реку. Михеич хотя и жил бобылем, но содержал все в порядке. А вдруг Пал Митрич заглянет? Ведь у него никто не был на уме... Савелий Федорович перекрестился на образок и тяжело опустился на поданный Михеичем стул. Да, привел Бог и в швейцарской посидеть...

- Я вам так скажу, Савелий Федорыч, - болтал Михеич, останавливаясь в почтительной позе, - конешно, вы купец первой гильдии, и конешно, у вас старинное, родовое дело, а все-таки, по-моему, по-глупому, этот наш банк, пряменько сказать, в том роде как мышеловка... Ведь я все вижу, да. Сперва-то купечество как будто и чуралось его, а потом и пошли. Дверь не затворяется -вот какое дело... Из купечества только и остались нетронутыми вы да еще старик Гаряев, потому при своих капиталах - наплевать вам на наш банк.

- Не плюй в колодезь, Михеич. Вот и я приехал... да.

- Что же, дело известное. Худого ничего нет... Банк-то вон по шестидесяти восьми целковых на акцию дивиденту выдавал за прошлый год. Легко это сказать?.. Не пито, не едено - на, получай. Вот это какое дело... Прежде-то и не слыхивали, как деньги родят деньги, а по нынешнему времю в лучшем виде. Вон наш булгактер идет, Софрон Карпыч.

Михеич точно вынырнул из своей швейцарской, чтобы принять пальто, и сейчас же вернулся.

- Повалили служащие, - заметил он. - Эти, которые помельче, вперед бредут, ну, а члены да управляющий попозже... Тоже соблюдают честь честью, чтобы как на настоящей службе. Я отворю оконце-то, Савелий Федорыч... Ох, и погодку Господь послал: отдохнут крестьяны-то. Прошлый-то год долго поминать будут. Наголодались досыта, скотинушку которую пораспродали, которую прикололи, а теперь справляйся, как знаешь.

Старик сидел, опустив голову, и думал какую-то горькую стариковскую думу. Потом он поднял голову и проговорил:

- Вот ты болтаешь, Михеич, а я тебя даже совсем не понимаю...

- Чего же тут не понимать: урожай хороший будет, говорю.

- По-прежнему-то оно так и было: урожай так урожай и есть, - заговорил старик, точно вспомнив что-то. - Да... Урожай, и всем хорошо: и мужику, и купцу, и чиновнику. Мужик ситцы покупал, чиновник дешевый хлеб ел, у купца торговля втрое - вот что такое урожай по-прежнему-то. Все сыты и довольны. А по-нынешнему-то что-то совсем не так выходит: мужик жалуется, что хлеб за грош продает, у купца товар с рук нейдет - все плачутся. Вот тут и разбери... Вон в прошлый-то год как ахнул тот же ваш банк: кому слезы, а он радуется. Не один миллион нажали прямо на голоде...

- Уж это што говорить... Павел-то Митрич еще и не это устроит. Он все обмозговал... Он уж все вперед знает, как и што. Сделай милость, братец ты мой, комар носу не подточит.

- Да, ловко приспособили голод-то...

Михеич огляделся и заговорил каким-то змеиным сипом:

- Иван-то Андреевич, председатель нашего правления, Савелий Федорыч, ведь совсем в худых душах состоял... На ниточке висел и в яму бы свалился, кабы не Павел Митрич. Он его додержал до голоду, а тут и дал вздохнуть: дыши да с умом. Ну, Иван-то Андреич и дыханул - и долги уплатил, и на текущий счет тыщ триста отложил. Вот оно какое дело-то... В одно лето обернулся и опять стал человеком.

- Слышал, Михеич... И опять не понимаю: прежде человек знал, кто его зорит и в яму толкает, а нынче шито-крыто. Все такие обходительные, ласковые, жалеют, а, глядишь, человек и разорился... Большое малодушие идет по нашему купечеству. Все ничего не понимают, даже того, есть у него деньги или нет их... Какие столбы свалились! Прежде-то другой с десятью тысячами оборачивался, а нынче подавай сотни. Впрочем, что я с тобою толкую - разве ты можешь понимать это самое дело, Михеич?

- Я-то? А даже совсем наоборот - вот как тонко понимаю... Еще бы мне-то не знать: мимо меня ни одна живая душа не пройдет. Другой форц на себя напустит, бороду этак весело разглаживает, а я-то ведь вижу, што у него кошки на душе скребут...

- Видишь?..

- А то как же? И даже весьма вижу... Каждый думает, што он один такой-то, а промежду прочим все на одну колодку, особливо когда нужда-то прижмет. В другой раз даже пожалеешь такого форсуна, как он выйдет из кабинета самого-то Пал Митрича, - идет и ничего не видит, точно его обухом по голове ударили. А ведь все честно, благородно - ни крику, ни ругани... Павел-то Митрич другого такого горюна и до передней проводит, и ручку пожмет, и чаю напиться к себе пригласит. А вы говорите: не понимаю... Ах, батюшки, Иван Андреич подкатили!.. Вон у них какой рысачок - пятьсот рубликов дадено.

- Вот что, Михеич, уж я лучше у тебя здесь посижу, пока Павел Митрич подъедет, а делать мне в вашем правлении нечего.

- И то посидите, Савелий Федорыч. Ужо я чайку принесу... - Про себя Михеич от души пожалел старика, - крепкий был купец, большими тысячами ворочал, а вот нужда загнала в банк. Сюда-то только один раз прийти... Эх, плохи, видно, у Савелия Федорыча делишки, коли он принес на поклон Пал Митричу свою седую голову! Устигли и его, сколько ни крепился старик.

А Савелий Федорыч сидел в швейцарской и наблюдал, как "начинается банк". Мимо окна по тротуару шли служащие, артельщики, посыльные, подъехали два члена правления, один член учетного комитета - все знакомые люди, которых он знал в лицо. Сами по себе и люди хорошие, честным трудом зарабатывавшие себе кусок хлеба, только работа какая-то мудреная: сидит человек, считает, записывает в десять книг, а в результате - несколько новых разорений. И никто не виноват... Труднобольной, ожидающий в приемной доктора в первый раз, испытывает, вероятно, то же самое, что испытывал сейчас Савелий Федорыч. И страшно ему было, и как-то стыдно, и обидно...

Где-то хлопали двери, отворялись шкафы, слышались быстрые шаги торопившихся людей, - машина запускалась полным ходом. К банку начали подъезжать клиенты: приказчики с чеками, мелкие прасолы, какие-то старушки-чиновницы, молодой адвокат, соборный дьякон, богатый мужичок, подрядчик - набиралась та пестрая публика, которая ежедневно проходила мимо Михеича, внося с собой самую едкую заботу о деньгах, взысканиях, предъявлении, отсрочке, погашении, обмене.