Сонная Лощина - Вашингтон Ирвинг
Король Филипп внезапно сократил свое пребывание в Гранаде и отбыл оттуда со всей своей свитой. Бдительная Фредегонда наблюдала, как королевский кортеж выезжал из врат Правосудия и двигался вниз по большой аллее, что ведет к городу; когда от ее взоров скрылось наконец последнее знамя, она с ликованием в душе, ибо ее беспокойство и тревоги окончились, направилась к себе в башню. К ее изумлению, у изгороди сада стоял, роя копытом землю, горячий арабский скакун, и, к вящему ее ужасу, в зарослях роз она увидела юношу в ярко расшитом платье на коленях подле ее племянницы. Заслышав ее шаги, он нежно простился, легко перескочил через тростниковую изгородь и миртовые кусты, вскочил на своего коня и в мгновение ока скрылся из вида.
Нежная Хасинта, в порыве глубокого горя, забыла о том, что ее поведение вызовет неудовольствие бдительной тетушки. Бросившись в ее объятия, она разразилась рыданиями.
– Ay de mi![96] – восклицала она. – Он уехал! Он уехал! Он уехал! И я никогда его не увижу!
– Уехал? Но кто уехал? Какого юношу я видела у твоих ног?
– Это паж королевы, тетушка; он пришел со мной проститься.
– Паж королевы, дитя мое? – как эхо, вслед за нею слабеющим голосом повторила бдительная Фредегонда. – Но когда же ты познакомилась с пажом королевы?
– В то самое утро, когда в башню залетел сокол. Это был сокол самой королевы; и, преследуя его, паж пришел к нашей башне.
– Ах, глупая, глупая девочка! Знай, что нет ни одного сокола, который был бы столь же опасен, как эти разряженные молодые пажи; ведь они кидаются на таких несмышленых птичек, как ты, моя милая.
Обнаружив, что несмотря на ее хваленую бдительность и почти у нее на глазах между юными влюбленными установилась нежная дружба, тетушка сперва преисполнилась негодования, но когда выяснилось, что ее простодушная племянница, лишившись защиты замков и запоров и встретившись с ухищрениями «противоположного пола», все же вышла невредимой из этого тяжелого испытания, она нашла утешение в неколебимой уверенности, что это произошло благодаря ее высоконравственным предусмотрительным наставлениям, которыми она, так сказать, пропитала племянницу с головы до пят.
Пока тетушка поливала бальзамом свое тщеславие, племянница бережно перебирала в памяти клятвы в вечной любви и верности, так часто повторявшиеся пажом. Но что такое любовь неугомонного, непоседливого юнца? Стремительный, буйный поток, любезничающий по пути с каждым прибрежным цветком, затем проносящийся дальше и оставляющий их в слезах.
Неслись дни, недели, месяцы; о паже ничего не было слышно. Созрели гранаты, виноград радушно предлагал свои сочные гроздья, осенние дожди неистовыми ручьями сбегали с гор; Сьерра-Невада накрылась снежным плащом, зимние вихри свистели и завывали в залах Альгамбры. Пажа, однако, по-прежнему не было. Миновала зима, и за нею снова, как всегда, неожиданно, явилась весна, теплая и мягкая, с песнями, расцветающими деревьями, цветами и сладостным ветерком; на горах стали таять снега, и только на самой высокой вершине Невады снег все еще продолжал лежать белым покровом, ослепительно сверкавшим в знойном солнечном небе. Но и теперь о забывчивом паже ничего не было слышно.
Между тем бедная маленькая Хасинта побледнела и замкнулась в себе. Она оставила свои былые занятия и развлечения: ее шелк лежал нераспутанным, ее гитара – расстроенной, ее цветы оставались в пренебрежении, песни птички пролетали мимо ушей, ее глаза, когда-то лучистые, потускнели от тайком проливаемых слез. Если одиночество как бы создано для того, чтобы распалять страсть несчастливой в любви девицы, то в таком месте, как Альгамбра, где все навевает нежные и романтические мечты, это ощущалось особенно сильно. Альгамбра – настоящий рай для влюбленных, и как мучительно быть одинокой в этом раю – и не попросту одинокой, а забытой, покинутой!
– Увы, глупенькое дитя, – сказала однажды трезвая и непорочная Фредегонда, видя свою племянницу в грустном настроении духа. – Разве я не предупреждала тебя относительно хитрости и коварства мужчин? На что ты можешь надеяться, ты, которая хотя и происходишь из знатного и честного рода, но тем не менее сирота, отпрыск разорившейся и обедневшей семьи? Будь уверена, что если бы твой юноша даже пожелал сохранить тебе верность, то его отец – один из наиболее тщеславных вельмож при дворе – воспротивился бы его браку со скромною бесприданницей вроде тебя. Собери поэтому всю свою твердость и выбрось праздные мечты из головы.
Слова непорочной Фредегонды еще больше усилили грусть ее бедной племянницы, и единственным их следствием было то, что отныне она стала еще старательнее ее скрывать. Как-то в поздний час летней ночи, после того как тетушка удалилась к себе, она осталась в зале одна у алебастрового фонтана. В этом самом месте коварный паж впервые преклонил перед нею колено и поцеловал ее руку; тут он не раз повторял свои клятвы в вечной верности и любви. Сердце бедной маленькой девушки переполнилось жестокими и одновременно сладостными воспоминаниями; из ее глаз полились слезы, и они медленно, капля за каплей, падали в воду фонтана. Мало-помалу прозрачная, как хрусталь, вода помутилась, на ее поверхности стали выступать пузырьки, она закипела и забурлила, и из нее наконец начала медленно подниматься фигура женщины, одетой в богатое мавританское платье.
Хасинта так испугалась, что убежала из зала и не решалась в него возвратиться. На следующее утро она поведала обо всем виденном тетушке, но славная старая дама сочла ее рассказ фантазией расстроенного ума; впрочем, она все же высказала предположение, что Хасинта заснула подле фонтана и ей привиделся сон.
– Ты, очевидно, думала о трех мавританских принцессах, некогда обитавших в этой же башне, – продолжала она, – и эта легенда воплотилась в твоих сновидениях.
– Какая легенда, тетушка? Я этой легенды не знаю.
– Ты слыхала, конечно, о трех принцессах – Саиде, Сораиде и Сорааиде, которые были заперты своим отцом в этой башне и задумали побег с тремя христианскими кавалерами. Две первые привели свой план в исполнение, но третья заколебалась и, как говорят, умерла в этой башне.
– Да, припоминаю, что слышала нечто подобное, – сказала Хасинта, – я даже всплакнула как-то над судьбой милой Сорааиды.
– Ты имела основание всплакнуть о ее судьбе, – продолжала свои пояснения тетушка, – ибо возлюбленный Сорааиды был твоим предком. Он долго горевал о своей несравненной мавританке, но время исцелило его печаль, и он женился на испанской девушке, которая была твоей прапрабабкой.
Эти слова заставили Хасинту задуматься. «То, что я видела, не может быть фантазией моего ума, – сказала она себе, – я в этом
