Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага
- Мисс Амори и сама Сильфида, - сказал Пен.
- Какой у вас приятный тенор, мистер Фокер, - воскликнула Бланш. - И школа чувствуется превосходная. Я тоже немножко пою. Вот бы нам спеть вместе.
Пен вспомнил, что с очень похожими словами та же девица обращалась к нему и когда-то не прочь была петь с ним на два голоса. Со сколькими еще мужчинами с тех пор распевала она дуэты? Но задать этот язвительный вопрос вслух он не счел приличным и только сказал с умильным видом:
- Как я хотел бы снова послушать ваше пение, мисс Бланш! Ни один голос, кажется, не доставлял мне такого удовольствия.
- А я думала, вам нравится голос Лоры, - сказала мисс Бланш.
- У Лоры контральто, а вы ведь знаете, этот голос часто фальшивит, проговорил Пен с горечью. - В Лондоне я очень много слушаю музыку, продолжал он, - и профессиональные певцы мне надоели. Не то они поют слишком громко, не то я постарел и все мне приелось. В Лондоне старишься очень быстро, мисс Амори, и я, как все старики, теперь люблю только те песни, что слышал в молодости.
- А я больше всего люблю английскую музыку, - объявил мистер Фокер. Иностранные романсы - это не по мне... Подайте мне седло барашка.
- Я просто обожаю английские баллады, - сказала мисс Амори.
- Спойте мне после обеда какую-нибудь старую песню, хорошо? - умоляюще протянул Пен.
- Спеть вам после обеда какую-нибудь старую песню? - спросила Сильфида, поворотясь к Фокеру. - Только с условием, что вы не засидитесь в столовой. И она стрельнула в него глазами, как целая батарея.
- А я сразу приду наверх, - отвечал он простодушно. - Я не люблю рассиживаться после обеда. За обедом выпил сколько полагается - и баста. А потом можно и в гостиную, пить чай. Я человек домашний, мисс Амори, веду простой образ жизни... и когда все по мне, я всегда в духе - верно, Пен?.. Желе, пожалуйста... нет не этого, другого, которое с вишенками. Как это они, черт возьми, умудряются засовывать вишни в желе?
Мисс Амори слушала эту нехитрую болтовню с неиссякаемой благосклонностью. Когда дамы встали из-за стола, она взяла с обоих молодых людей обещание как можно скорее прийти в гостиную и на прощанье бросила каждому по ласковому взгляду. Она уронила перчатки справа от себя, а платок слева, чтобы дать обоим возможность услужить ей. Пожалуй, она поощряла Фокера чуть-чуть больше, чем Артура, но по доброте душевной сделала все, чтобы осчастливить обоих. Фокеру достался ее последний взгляд, уже с порога: скользнув по широкому белому жилету мистера Стронга, этот красноречивый взгляд вонзился Гарри Фокеру прямо в грудь. Когда дверь за чаровницей затворилась, он со вздохом опустился на стул и залпом выпил стакан кларета.
Поскольку обед был "не из самых парадных", он состоялся в более ранний час, нежели те торжественные пиршества, что по велению моды начинаются во время лондонского сезона чуть ли не в девять часов вечера; и поскольку гостей было мало, и мисс Бланш, которой не терпелось заняться музыкой, усиленно делала матери знаки, что пора переходить в гостиную, и та не замедлила ее послушаться, - было еще совсем светло, когда дамы поднялись в эту комнату, где с расшитых цветами балконов открывался вид на оба парка, на бедно одетую детвору и парочки, все еще бродившие в одном из них, и на светских дам в колясках и нарядных всадников, въезжавших через арку в другой. Иными словами, солнце еще не опустилось за вязы Кенсингтонского сада и еще золотило статую, воздвигнутую английскими дамами в честь его светлости герцога Веллингтона, когда леди Клеверинг и ее гостьи удалились, оставив мужчин пить вино.
Окна столовой стояли отворенные, чтобы не было душно, так что глазам прохожих открывалась приятная, а может, и дразнящая аппетит картина: шесть джентльменов в белых жилетах и на столе перед ними множество графинов и изобилие фруктов. Мальчишки, вприпрыжку пробегая мимо дома, заглядывали в окна и кричали друг другу: "Эй, Джим, вот бы нам с тобой отведать того ананаса!" Проезжали в колясках знатные господа, спешившие на приемы в Белгрэйвию; полицейский мерно вышагивал взад-вперед по тротуару перед особняком; стали сгущаться тени, фонарщик зажег фонари у крыльца сэра Фрэнсиса; дворецкий вошел в столовую и засветил старинную люстру над старинным столом резного дуба. Таким образом, с улицы открывалась сцена пиршества при восковых свечах, а из окон открывался вид на тихий летний вечер, на стену Сент-Джеймского парка и небо, в котором уже мерцали первые звезды.
Джимс, подпирая спиною парадные двери и скрестив ноги, стоял, устремив задумчивый взор на вторую из этих картин, в то время как первую с интересом разглядывал какой-то человек, прислонившийся к решетке. Полицейский не смотрел ни на ту, ни на другую, но сосредоточил внимание на этом человеке, который, крепко держась за решетку, глядел не отрываясь в столовую сэра Фрэнсиса Клеверинга, где Стронг что-то громко, со смехом, рассказывал, поддерживая разговор и за себя и за всех остальных.
Человек у решетки был богато разряжен - свет из окна ярко озарял его цепочки, булавки, жилеты; сапоги его блестели, на сюртуке горели медные пуговицы, из рукавов торчали широкие белые манжеты. Глядя на все это великолепие, полицейский решил, что перед ним член парламента или еще какой-нибудь важный барин. Однако сей член парламента или иной важный барин находился под сильным влиянием винных паров: на ногах он держался отнюдь не твердо, и шляпа его была надвинута на безумные, налитые кровью глаза под таким углом, какого не позволила бы себе ни одна трезвая шляпа. Густая черная шевелюра была у него явно поддельная, а бакенбарды крашеные.
Когда из окна раздался раскатистый хохот, которым Стронг приветствовал одну из собственных шуток, этот господин тоже захихикал и засмеялся как-то очень странно и, хлопнув себя по ляжке, подмигнул задумчивому Джимсу, словно говоря: "Неплохо сказано, а, Плюш?"
Взор Джимса между тем уже переместился с луны на эту подлунную сцену появление господина в блестящих сапогах озадачило его и встревожило. Но, как он впоследствии заметил в людской, "вступать в дискуссии с уличными зеваками - это к добру не приводит; да и не для того он нанимался". А посему, понаблюдав некоторое время странного человека, который продолжал смеяться, покачиваться и с хитрым видом кивать головой, Джимс выглянул из-под навеса крыльца, тихонько кликнул "полиция!" и поманил блюстителя порядка к себе.
Полицейский приблизился, четко ступая, заложив одну нитяную перчатку за пояс, и Джимс молча указал ему пальцем на смеющегося субъекта у решетки. Не утруждая себя более ни единым словом, он так и застыл с вытянутой рукой в тишине летнего вечера - зрелище поистине внушительное.
Полицейский подошел к неизвестному и сказал:
- Будьте добры, сэр, проходите.
Неизвестный, пребывавший в наилучшем настроении духа, точно и не слышал этих слов; не переставая ухмыляться, он с такой силой кивал Стронгу, что шляпа чуть не слетела с его головы за решетку.
- Проходите, сэр, понятно? - повторил полицейский уже гораздо более решительно и легонько ткнул его пальцем в нитяной перчатке.
Субъект в цепочках и перстнях вздрогнул, отпрянул и, встав в позицию самозащиты, стал подступать к полицейскому с кулаками, проявляя большую воинственность, хоть ноги плохо его держали.
- Не сметь прикасаться к джентльмену, - произнес он и добавил ругательство, которое нет нужды повторять.
- Проходите, - сказал полицейский. - Нечего загораживать тротуар да глазеть, как обедают джентльмены.
- Не глазеть?.. Хо-хо... не глазеть, вот это здорово! - с издевкой передразнил его субъект. - А кто мне помешает глазеть... смотреть на моих друзей? Уж не вы ли?
- Нашел себе друзей! Проходите, - сказал полицейский.
- Только тронь меня - в порошок сотру! - взревел субъект. - Сказано, я их всех знаю. Вон сэр Фрэнсис Клеверинг, баронет, член парламента... Я его знаю, и он меня знает... а это Стронг, а это - тот молокосос, что шумел на бале. Эй, Стронг, Стронг!
- Алтамонт? А, чтоб ему!.. - воскликнул сэр Фрэнсис и вскочил, виновато озираясь; и Стронг, нахмурившись, тоже встал с места и выбежал на улицу.
Джентльмен в белом жилете, выбегающий без шляпы прямо из столовой богатого дома; полицейский и прилично одетый господин, готовые сцепиться на панели, - такого вполне достаточно, чтобы собрать толпу даже в этой тихой части города, в половине девятого вечера, и перед домом сэра Фрэнсиса Клеверинга быстро росла кучка зевак.
- Входите, да побыстрее, - сказал Стронг, хватая своего знакомца под руку. - Будьте добры, Джеймс, пошлите за кебом, - добавил он вполголоса и ввел разбушевавшегося джентльмена в дом.
Дверь за ними затворилась, и зеваки постепенно разошлись.
Мистер Стропг хотел провести незваного гостя в малую гостиную сэра Фрэнсиса (куда унесли шляпы гостей, чтобы они там дожидались своих владельцев), успокоить его и отвлечь разговором, а как только подъедет кеб увезти; по тот все еще кипел от злости после нанесенного ему оскорбления и, заметив, что Стронг тянет его ко второй двери, стал как вкопанный и заявил пьяным голосом:
