Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
Интерес писателя к психологии массового сознания и русскому национальному характеру отразился в написанных на историческом материале рассказах «Общественное мнение», «Некультурный человек» и «Завоеватель».
Сочинения
Мнимые величины – Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952.
«Могу!». -Буэнос Айрес: Сеятель, 1965.
Мнимые величины. -М.: Худ. литература, 1990.
«Могу!». – М.: Дружба народов, 1991.
Публикации
Завоеватель // Возр. 1956. № 58.
Защитники закона (Из серии «Странные рассказы») // Возр. 1955. № 43.
Зеркало и пуля // Возр. 1955. № 41.
Издевательство И Возр. 1956. № 55.
Люди (Из серии «Странные рассказы») // Возр. 1955. № 45.
«Могу»: Отрывок из подготовляемого к печати романа //НЖ. 1955. № 42.
Некультурный человек // Возр. 1955. № 46.
Никуда II Возр. 1961. №№ 110–118.
Общественное мнение // Возр. 1955. № 42.
Прошлогодний снег: Рассказ И Грани. 1957. № 34–35.
Слепая (Из серии «Странные рассказы») // Возр. 1956. № 52.
Таня (глава из романа) // Мосты. 1958. № 1.
Урод// Возр. 1951. № 17.
Флакон (Из серии «Странные рассказы») И Возр. 1955. № 41.
Литературная критика и публицистика
Два Чацких //НЖ. 1958. № 53.
Оправдание Обломова: (К 100-летию романа) //НЖ. 1960. № 59.
Принцип, преферанс и сапоги // Грани. 1959. № 45.
Причуда или культура? // Возр. 1963. № 144.
Русский язык «там» // НЖ. 1963. № 71.
Старые мехи//НЖ. 1960. № 62.
Чехов-общественник //НЖ. 1957. № 48.
Фрагмент из романа «Мнимые величины»
У главной героини Евлалии Григорьевны арестован отец. Она обращается к некоему Семенову, оказывающему ей покровительство после того, как ее сбила его машина, и сообщает, что собирается идти к свирепствующему в городе начальнику ЧК Любкину, чтобы защитить отца. Но Семенов и Любкин – один и тот же человек: просто зверствующий Любкин начинает сомневаться в правоте большевистского дела, называет его суперфляем (паром над супом, т. е. блефом). Разговор с женщиной, которую он, подобно героям Достоевского искушает, и является для Любкина проверкой того, существует ли на свете доброта, любовь, вера.
Часть вторая. Глава IX
Следующие три дня после ареста Григория Михайловича слились для Евлалии Григорьевны в бесконечное, мучительное и темное. Одна из соседок посоветовала ей обратиться «к самому Любкину».
– Любкин? Кто такой Любкин?
– Неужто не знаете? Царь и Бог! С мелюзгой вам и разговаривать нечего, потому что мелюзга вам ни в чем помочь не сможет. Уж если просить кого-нибудь, так того просить, кто все сделать может. А выше Любкина и нет никого! Только вряд ли к нему дойти можно: не пустят!
И Евлалия Григорьевна то с безмерным нетерпением ждала Семенова, то порывалась пойти «к самому Любкину». Горячее, бичующее самообвинение налетело на нее, и она беспощадно обвиняла себя за те часы, когда она, поддавшись чувству омерзения и негодования, готова была забыть (и – «забыла!») отца. «Мне даже жалко его не было, даже жалко не было!» – казнилась она, прижимая ладони к пылающим щекам.
Семенов все не приходил. И Евлалию Григорьевну охватывал страх: она боялась, что она «опоздает».
Семенов пришел только на пятый день, двадцать третьего числа, довольно поздно, часов в девять. И придя, стал сразу говорить о деле.
– Знаю. Все знаю! – остановил он первые же бессвязные слова Евлалии Григорьевны. – Мне Чубук сегодня сказал. Отца арестовали? Слава Богу, что вас еще не тронули!
– А меня… за что? – слабо изумилась Евлалия Григорьевна.
– Вас-то? А его за что? – вопросом ответил Семенов.
– Ах да! И его тоже, конечно… Совсем, совсем ни за что! – горячо вскинулась она и даже прижала руки к груди.
– Вы лучше это оставьте! – серьезно посоветовал ей Семенов. – «За что», «ни за что»… Не в этом сейчас суть, а в том – чего вы хотите? Вы чего, собственно, хотите? – прямо спросил он.
Евлалия Григорьевна только посмотрела, потому что она не знала, что ей отвечать. Она очень хорошо знала, чего она хочет, но не знала, как сказать это. «Освободите папу!» Но она понимала, что так нельзя говорить, что надо ответить какими-то иными словами, деловыми, официальными, какими говорят судьи, адвокаты и следователи. Но этих слов она не знала.
– Похлопотать… – неопределенно сказала она.
– Гм! Похлопотать! Где же? Как же?
– Я… Я, собственно, не знаю, но мне советовали… Есть, говорят, какой-то Любкин, начальник… Он, говорят, все может.
– Любкин? – немного дрогнул Семенов. – Ишь ты… Любкин! Ну, этот Любкин все не все, а многое, конечно, сделать может. Так что же?
– Я думаю к нему пойти… Можно? Как по-вашему?
– Вы? К Любкину?
Вероятно, предположение Евлалии Григорьевны чем-то очень поразило Семенова. «Вы? К Любкину?» – переспросил он, и в этих двух словах он выразил очень многое: даже мысль о том, что Евлалия Григорьевна может пойти к Любкину, не укладывалась в нем.
– А… А разве нельзя? – спросила Евлалия Григорьевна, готовая начать страстно уверять, что пойти можно и надо.
– Нет, можно! Отчего ж? Можно! – ответил Семенов, глянул на нее и громко расхохотался. Смех был искренний и даже немного веселый, но он резанул Евлалию Григорьевну: разве можно смеяться, если она готова даже пойти «к самому Любкину»?
– Здорово! – блестя глазами от смеха, подмигнул ей Семенов. – Это здорово: вы и – у Любкина! Воображаю!
– Вы его знаете?
– Малость знаю.
– Он очень страшный?
– Страшный? Нет, отчего же… Страшный? Ни!.. Страшных людей, надо думать, на свете нет, а вот сильные и слабые есть. Ну, Любкин – мужик, конечно, вполне серьезный, и особенно шутить с ним не следует. Но суть опять же не в этом, а в том: зачем вам ходить к Любкину? За отца хлопотать? А вы подумали над тем, надо ли за него хлопотать?
– Как… надо ли? – широко раскрыла глаза Евлалия Григорьевна.
– Да вот так надо ли? «Отца арестовали»… А вы мне скажите: что за отец такой у вас? Вы думаете, что я не знаю? Знаю. Не хочу говорить много, а что он – сволочь, это я скажу.
– Павел Петрович! – и с просьбой, и с возмущением, и с угрозой выпрямилась Евлалия Григорьевна.
– Вот вам и Павел Петрович! Чего вы накинулись? Такого говорить не полагается? невежливо? не принято? Наплевать мне на это, я – большевик, мне можно! Сволочь есть сволочь, и сахаром ее
