Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)
– Прошу уделить нам минутку, юная леди! – сказал Мэттью Мол. – Мое дело с вашим отцом закончено. Теперь у меня дело к вам.
Эллис взглянула на отца с удивлением.
– Да, Эллис. – Мистер Пинчеон был немного встревожен и сбит с толку. – Этот молодой человек – его зовут Мэттью Мол – заявляет, насколько я его понимаю, что может с твоей помощью обнаружить определенную бумагу или пергамент, потерянный задолго до твоего рождения. Важность этого документа не позволяет мне отказаться от всех возможных и невозможных методов его получения. А потому ты крайне обяжешь меня, дорогая Эллис, ответив на его вопросы и подчинившись обоснованным и достойным требованиям, поскольку они должны выявить указанный предмет. Я останусь в комнате, чтобы предотвратить любое грубое поведение со стороны молодого человека, и ты по первому же желанию вольна прервать это расследование, если его можно так назвать.
– Госпожа Эллис Пинчеон, – отметил Мэттью Мол предельно уважительно, но все же с плохо скрытым сарказмом во взгляде и голосе, – без сомнения, будет в безопасности в присутствии своего отца и под его надежной защитой.
– Я совершенно ничего не опасаюсь в присутствии моего отца, – сказала Эллис с девичьей гордостью. – И не считаю, что леди, если она истинная леди, может бояться кого-либо при любых обстоятельствах!
Бедная Эллис! Что за несчастное побуждение заставило ее бросить вызов силе, которую она не могла оценить?
– Тогда, госпожа Эллис, – сказал Мэттью Мол, придвигая ей стул жестом, довольно грациозным для плотника, – не соблаговолите ли сесть и не окажете ли услугу (превосходящую все ожидания бедного плотника), взглянув мне прямо в глаза!
Эллис подчинилась. Она была очень горда. Отбросив все преимущества своего ранга, девушка все же сознавала свою силу – сочетание красоты, высокой незапятнанной чистоты и защищавшую ее женственность, – которая была необорима без внутреннего предательства своей сути. Она инстинктивно знала, что некая мрачная или злобная воля стремится нарушить ее защиту, и все же согласилась на эту битву. Эллис поставила женскую силу против мужской, а подобные схватки не всегда бывают равны.
Ее отец в это время отвернулся и, похоже полностью ушел в созерцание написанного Клодом ландшафта, где тени и солнце столь изощренно переплетались в кронах древнего леса, что вполне могли зачаровать воображение и заставить человека потеряться в глубине полотна. Но, по правде говоря, в тот миг картина занимала его не больше голой стены, на которой висела. В его памяти всплыло множество странных историй, которые он слышал о таинственных сверхъестественных силах Молов, которые проявлялись и присутствующем здесь плотнике, и в его предках. Мистер Пинчеон долго жил за границей, он был знаком с мудрецами различного толка, в том числе свободными мыслителями крайне практического склада, и почти избавился от мрачных предрассудков пуритан, которых ни один уроженец Новой Англии того времени не мог избежать. Но, с другой стороны, разве не то же общество считало деда этого Мола колдуном? Разве его преступление не было доказано? Разве колдун не заплатил за него жизнью? И разве не завещал он свою ненависть к Пинчеонам своему единственному внуку, который, как казалось, стремился обрести влияние на дочь своего врага? Не это ли влияние когда-то было названо колдовством?
Обернувшись, он заметил в зеркале отражение Мола. Тот стоял в нескольких шагах от Эллис с поднятыми руками, которыми плотник совершал странные движения, словно медленно опуская на девушку невидимую огромную тяжесть.
– Остановись, Мол! – воскликнул мистер Пинчеон, шагнув ближе. – Я запрещаю тебе продолжать!
– Отец, молю вас, не мешайте молодому человеку, – сказала Эллис, не меняя своего положения. – Заверяю вас, его действия совершенно безвредны.
И вновь мистер Пинчеон отвернулся к картине. Его дочь сама решила продолжать эксперимент. Следовательно, с этого момента он не будет ни препятствовать, ни помогать. Разве не ради нее самой он так сильно желал успеха в этом деле? Как только потерянный пергамент вернется к нему, прекрасная Эллис Пинчеон, с богатым приданым, которое он обеспечит, сможет выйти за английского герцога или немецкого принца, а не за юриста или чиновника Новой Англии! И амбициозный отец почти согласился в сердце своем, что для достижения великой цели Мол может призвать хоть дьявола. Чистота Эллис ее защитит.
И в этот миг мистер Пинчеон, разум которого был заполнен воображаемым величием, услышал бессвязное восклицание своей дочери. Звук был слабым и тихим, таким неразборчивым, словно злая воля не позволяла ему оформиться в осмысленную фразу. И все же то был призыв о помощи – его совесть в том не сомневалась, – почти неразличимый ухом, но долгий и отчаянный крик, отразившийся эхом в его сердце! Однако в этот раз отец не стал оборачиваться.
После долгой паузы заговорил Мол.
– Взгляните на свою дочь, – сказал он.
Мистер Пинчеон поспешно шагнул к ней. Плотник стоял перед стулом Эллис и указывал пальцем на девушку. Лицо его выражало такой безбрежный триумф, что границы его терялись в бесконечности. Эллис сидела совершенно спокойно, ее длинные ресницы были сомкнуты.
– Вот она! – сказал плотник. – Поговорите с ней!
– Эллис! Дочь моя! – воскликнул мистер Пинчеон. – Милая моя Эллис!
Она не откликнулась.
– Громче! – сказал Мол, улыбаясь.
Мистер Пинчеон в ужасе склонился к ее ушку, которое всегда было так чувствительно к любому диссонансу. Но было ясно, что она ничего не слышит. Словно огромное расстояние возникло между ними, и отец не мог до нее докричаться.
– Лучше коснитесь ее! – сказал Мэттью Мол. – Встряхните девушку, сильнее! Мои руки слишком огрубели от топора, пилы и стамески, иначе бы я вам помог.
Мистер Пинчеон взял ее за руку и испуганно сжал. Он поцеловал ее с таким исступлением, что не почувствовать это было невозможно. Затем в порыве злости он встряхнул ее с такой силой, что затем боялся об этом вспоминать. А когда убрал свои руки, Эллис, гибкая, но совершенно пассивная, приняла ту же позу, в которой сидела, когда он только начал пытаться ее разбудить. Мол шагнул в сторону, и лицо девушки развернулось к нему, словно и во сне она была ему послушна.
Ужасно было видеть, как мистер Пинчеон, сдержанный, надменный джентльмен, приверженный условностям, забыл о своей гордости, как слетала пудра с его парика, а расшитый золотом жилет мерцал в свете пламени камина, пока он содрогался от ярости, ужаса и горя.
– Злодей! – кричал мистер Пинчеон, потрясая кулаком перед Молом. – Ты сговорился с дьяволом и отнял у меня дочь! Верни мне ее, отродье старого колдуна, или пойдешь на Висельный Холм по стопам своего деда!
– Мягче, мистер Пинчеон! – насмешливо ответил плотник. – Спокойнее, ваша милость, иначе вы испортите кружева на своих манжетах! Разве я виноват, что вы продали свою дочь за одну лишь надежду получить пожелтевший пергамент? Госпожа Эллис просто заснула. А теперь позвольте Мэттью Молу испытать, будет ли она столь горда, как была до сегодняшней встречи с плотником!
Он говорил, и Эллис отвечала с тихим, смиренным вынужденным согласием и тянулась к нему, как пламя факела тянется вслед дуновению ветра. Он сделал жест рукой, и она поднялась со стула – в слепом, но очевидном порыве приблизиться к нему. Гордая Эллис подошла к нему. Он отмахнулся, и, отступив, девушка снова упала на стул.
– Она моя! – сказал Мэттью Мол. – Моя, по праву более сильного духа!
Далее легенда рассказывает о длинных и чудовищных заклинаниях плотника (если их можно так назвать), при помощи которых он пытался отыскать потерянный документ. Похоже, он стремился превратить разум Эллис в своего рода телескопический проводник, посредством которого мистер Пинчеон и он сам могли бы заглянуть в мир духовный. И ему удалось установить и удержать некий контакт с одним из покойников, обладавших знанием о потерянном секрете и унесших его с собой в могилу. Во время транса Эллис описывала три фигуры, явившиеся ее духовному восприятию. Первой был почтенного возраста суровый и надменный джентльмен, одетый в мрачные, хоть и праздничные и дорогие одежды, но с большим кровавым пятном на богато расшитом шарфе; вторым был старик в бедном платье с темным и злобным лицом, шея его показалась ей сломанной; а третьим был человек не столь преклонного возраста, но явно уже не юный, одетый в грубую шерстяную тунику и кожаные штаны, с линейкой плотника, торчащей из кармана. Все три видения обладали знаниями о потерянном документе. Один из них – старик с кровавым пятном на шарфе, – если только жесты его были истолкованы верно, казалось, обладал искомым документом, но двое других посвященных в тайну не позволяли ему избавиться от тягостного секрета. Наконец, когда он выказал решимость рассказать свою тайну так, чтобы ее услышали живущие, его компаньоны начали с ним бороться, зажали ему руками рот, и – словно он подавился тайной или она сама была алого цвета – свежая кровь проступила на его шарфе. После чего две бедно одетые фигуры начали насмехаться над посрамленным старым сановником, указывая пальцами на пятно.
