Об Екатерине Медичи - Оноре де Бальзак
Еще два слова о Бодаре. Ему не повезло; он разорился вслед за принцем Гемене, потеряв при этом четырнадцать миллионов. Событие это прошло для всех незамеченным в силу того, что, как выразился Лебрен-Пиндар[151], ему не удалось опередить сиятельного банкрота. Он умер, подобно Бурвале, Буре и многим другим, на чердаке.
Госпожа де Сен-Жам кичилась тем, что принимает у себя в доме одних только людей знатных, – это глупо, но люди всегда этим хвастают. Для нее и сам президент парламента не очень-то много значил – в своем салоне она хотела видеть только титулованных особ, и уж, во всяком случае, гости ее должны были иметь доступ в Версаль. Нельзя сказать, что у жены финансиста бывало особенно много высшей знати, но зато можно быть уверенным в том, что она в самом деле удостоилась милостей кое-кого из представителей рода Роанов, доказательством чему явилось получившее чересчур уж громкую известность дело об ожерелье[152].
Однажды вечером, по-моему, это было в августе 1786 года, к моему большому удивлению, в салоне этой казначейши, с такой осмотрительностью подбиравшей своих гостей, я встретил двух неизвестных мне людей, принадлежавших, как мне показалось, едва ли не к подонкам общества. Хозяйка дома подошла ко мне в амбразуру окна, где я намеренно уединился.
– Скажите мне, пожалуйста, – обратился я к ней, вопросительно глядя на одного из незнакомцев, – что это за личности? Каким образом они могли очутиться у вас в доме?
– Но это же чудесный человек.
– Вы видите его, если не ошибаюсь, сквозь призму любви?
– Вы не ошиблись, – ответила она, смеясь, – он уродлив, как гусеница. Но он оказал мне самую большую из всех услуг, которую мужчина может оказать женщине.
Заметив мой лукавый взгляд, она поспешно добавила:
– Он окончательно вылечил меня от этих отвратительных красных пятен, которые были у меня на лице и делали меня похожей на простолюдинку.
Я брезгливо пожал плечами.
– Должно быть, это какой-нибудь шарлатан! – воскликнул я.
– Нет, – ответила она, – это придворный хирург. Уверяю вас, что это человек очень умный. К тому же он еще и пишет. Это опытный врач.
– Стиль его, должно быть, похож на его лицо, – сказал я с улыбкой. – Ну, а другой?
– Какой другой?
– А вот этот низенький, краснощекий, щеголевато одетый господин, у которого такой вид, как будто он съел лимон?
– Но это человек из довольно хорошей семьи, – ответила она. – Он родом из… из какой бишь провинции… Ах, да, он из Артуа, ему поручено довести до конца одно дело, касающееся кардинала, и его преосвященство сам представил его господину Сен-Жаму. Оба они предложили Сен-Жаму рассудить их. Между прочим, провинциал этот оказался не очень-то проницателен. Но хороши же и те, кто поручил ему вести это дело! Он кроток, как ягненок, и робок, как девушка. Его преосвященство очень милостив к нему.
– Из-за чего же идет спор?
– Из-за трехсот тысяч ливров, – ответила хозяйка дома.
– Так, выходит, это адвокат! – воскликнул я, едва не подпрыгнув от удивления.
– Да, – сказала она.
Несколько смущенная своим унизительным признанием, г-жа Бодар вернулась к карточному столу, где шла игра в фараон.
Все уже нашли себе партнеров. Делать мне было нечего; я только что проиграл две тысячи экю господину де Лавалю, с которым я встретился у одной содержанки. Я подошел к камину и бросился на стоявшую возле него кушетку. Изумлению моему не было границ, когда я увидел, что напротив меня, по другую сторону камина, сидел генеральный контролер. Казалось, господин де Калонн дремлет, а впрочем, может быть, он предавался раздумью, которое нередко одолевает государственных деятелей. Когда я жестом указал на него Бомарше, который в эту минуту подошел ко мне, творец «Женитьбы Фигаро», не говоря ни слова, разъяснил мне эту загадку. Он показал сначала на мою собственную голову, а потом на голову Бодара довольно язвительным жестом, раздвинув два пальца и сжав в кулак остальные. Первым моим побуждением было подойти к Калонну и как-нибудь подшутить над ним. Но я не сдвинулся с места, во-первых, потому, что все еще обдумывал, как мне лучше разыграть этого фаворита, а во-вторых, потому, что Бомарше удержал меня, взяв за руку.
– Что это значит? – спросил я его.
Он подмигнул мне, указывая на контролера.
– Не будите его, – сказал он шепотом, – это большое счастье, когда он спит.
– Но ведь и во сне он, должно быть, тоже занимается своими финансами, – сказал я.
– Разумеется, – ответил нам государственный муж, который угадал наши слова по одному движению губ. – Дал бы бог нам поспать подольше, тогда у нас не было бы того пробуждения, которое вам теперь доведется увидеть.
– Сударь, – сказал Бомарше, – я должен поблагодарить вас.
– За что это?
– Господин Мирабо уехал в Берлин. И я боюсь, как бы в этих Водах мы не потонули с ним оба.
– У вас чересчур хорошая память, но вы человек неблагодарный, – сухо заметил министр, рассерженный тем, что один из его секретов разглашен в моем присутствии.
– Очень может быть, – сказал Бомарше, задетый за живое, – но у меня есть миллионы, которые помогут мне рассчитаться сполна.
Калонн сделал вид, что не расслышал его слов.
Когда кончили играть в карты, было уже половина первого. Все сели за стол: нас было десять человек. Бодар и его жена, генеральный контролер, Бомарше, двое незнакомцев, две хорошенькие женщины, которых не следует здесь называть, и какой-то откупщик, – кажется, его звали Лавуазье. У г-жи Сен-Жам было человек тридцать гостей, но к этому времени большинство уже разошлось, и за столом собрались только эти десять. Да и то две незнакомых мне личности остались ужинать лишь по особому настоянию хозяйки: одного ей хотелось угостить в благодарность за свое исцеление, другого же она пригласила, скорее всего, для того, чтобы доставить этим удовольствие мужу. С мужем своим она кокетничала, и я не мог понять, для чего ей понадобилось это делать. В конце концов, господин Калонн был одним из сильных мира, и если кому и надо было огорчаться, так, вероятно, мне.
Вначале за ужином царила смертельная скука. Присутствие этих двух незнакомцев и откупщика нас стесняло. Я подмигнул Бомарше, чтобы тот напоил сына Эскулапа, сидевшего по правую руку от него, дав понять, что адвоката я беру на себя. Так как больше развлечься было нечем, нам оставалось только позабавиться несуразным поведением обоих незнакомцев, и мы уже предвкушали это удовольствие. Калонн встретил
