Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
Ничего опасного нет.
Таково было решение Сломанного Зуба.
Если бы кто-нибудь сумел огласить это решение на языке бобров через мегафон, то и тогда не последовало бы на него более скорого ответа. Все еще стоявшему на плотине Бари показалось, что весь пруд сразу наполнился бобрами. Он ни разу еще не видел такого их количества. Они высыпали повсюду, и некоторые из них проплывали всего только в десяти футах от него и смотрели на него с любопытством и в то же время нисколько не стесняясь. В течение пяти минут бобры, казалось, не имели в виду никакой определенной цели. Затем снова появился на сцене Сломанный Зуб: он поплыл прямо к берегу и выполз на него. Другие бобры последовали его примеру. Некоторые из рабочих рассеялись по каналам, многие принялись за ольховые кусты и ивняк. Бари нетерпеливо поджидал Умиска и его приятелей. Наконец он увидел, как они выплыли все четверо из одного из меньших домов. Они выползли на свою обычную площадку, на которой играли всегда, и Бари так сильно завилял им хвостом, что задрожало все его тело, и бросился вдоль плотины им навстречу.
Когда он добежал до них, то Умиск был уже один и с аппетитом обгладывал длинный свежий ивовый прут. Остальные товарищи копошились в густых зарослях молодой ольхи.
Теперь Умиск уже больше не убегал. Он преспокойно обгладывал свою ветку. Бари лег на живот и с самым дружелюбным и заискивающим видом завилял перед ним хвостом. Умиск не спеша оторвался от своего ужина и поглядел на него. Теперь уже нечего было бояться. Кем бы ни было для него это странное живое существо, оно было еще юно и безвредно и, по-видимому, искало себе компанию. И он внимательно оглядел всего Бари.
Затем очень хладнокровно снова принялся за ужин.
…И Бари понял, что у него скоро будут друзья.
Глава Х
Неожиданное происшествие
Как в жизни каждого человека бывают непреодолимые моменты, которые направляют его ко злу или к добру, так и в судьбе Бари колония бобров сыграла решающую роль. Куда бы он отправился далее, если бы не наткнулся на нее, и что бы затем с ним случилось, это уже относится к области предположений. Но он все-таки наткнулся на нее, и она заменила его прежний дом под кучей бурелома. В самих бобрах он нашел друзей, которые помогли ему забыть о Серой Волчице и о Казане. Эта дружба, если только ее можно так назвать, дошла до своей предельной точки. С каждым днем взрослые бобры все больше и больше привыкали к Бари, но к концу второй недели если бы Бари ушел от них, то они все-таки не заметили бы его отсутствия, тогда как Бари чувствовал бы себя совсем иначе, если бы лишился бобров. С их стороны эта дружба представляла собою простую терпимость их добродушной природы. Для Бари же она значила нечто совсем иное. Он был еще младенец; он нуждался еще в матери; им еще овладевала чисто детская тоска по домашнему уюту, и он никак не мог ее от себя отбросить, и всякий раз, как наступала ночь, его безумно тянуло к бобрам в их дом, где он мог бы спать в одной кучке вместе с Умиском и его друзьями.
В течение двух недель, которые протекли со дня подвига Сломанного Зуба, Бари отыскивал для себя еду за милю выше по ручью, где водилось достаточно раков. Но заводь всегда была его настоящим домом. Ночь всегда заставала его здесь, да и большую часть дня он проводил около бобров. Он спал в конце плотины, а в особо светлые ночи – и на самом хребте ее, и бобры считали его своим постоянным гостем. Они работали в его присутствии, точно его вовсе и не существовало. Бари очень интересовался их работами и не переставал на них смотреть. Они удивляли его и в то же время сбивали его с толку. День за днем он видел, как они заготовляли бревна и сплавляли их по воде к новой постройке. Он видел, как благодаря их усилиям постепенно выросла целая новая плотина. Однажды он лежал футах в десяти от старого бобра, который подгрызал дерево в шесть дюймов толщиною. Когда это дерево свалилось и старый бобер отскочил от него в сторону, то вместе с ним отскочил и Бари. А затем он вернулся назад, обнюхал пень и очень удивился тому, что на подмогу этому бобру вдруг выскочили с тревогой дядя, дедушка и тетка Умиска.
Ему все еще не удавалось втянуть в игру Умиска и других молоденьких бобров, и после первой же недели он должен был отказаться от этого совсем. Их же игры его самого интересовали не менее, чем и постройка плотины, которую сооружали старики. Так, например, Умиск очень любил играть в грязи, на берегу заводи. В этом он очень походил на маленького мальчугана. В то время как старшие сплавляли к большой плотине бревна толщиною чуть не в целый фут, Умиск стаскивал к месту своей игры палочки и веточки не толще карандаша и строил свою собственную игрушечную плотину. Над этой плотиной он ковырялся целыми часами с такой же настойчивостью, с какой его отец и мать работали над настоящей, и все это время Бари лежал на животе в стороне, наблюдал и удивлялся. В этой же самой полувысохшей грязи Умиск проводил миниатюрные каналы, точь-в-точь как мальчик, который весною, когда начинает таять снег, проводит речки и устраивает даже целые океаны, по которым плавают у него воображаемые пираты. Своими острыми зубами он тоже, как и большие, подтачивал бревна, то есть веточки не толще одного дюйма. Бари не мог понять, что именно в этом-то и состояла вся игра бобрят, но все-таки замечал некоторую разумность в грызении палочек. Поэтому он и сам любил поточить о них свои зубы. Но что приводило его в крайнее удивление, так это то, что Умиск с таким ожесточением сдирал с палок кору и тут же съедал ее.
Другой способ игры у бобрят еще больше разочаровал Бари. Невдалеке от того места, где он впервые встретился с Умиском, поднималась из воды высокая, футов около десяти, балка, которая представляла собою наклонную плоскость, спускавшуюся обратно в воду. Она была гладко утоптана и тверда. Умиск взбирался на нее в том месте, где она была не особенно крута, влезал на самую ее вершину, садился на свой плоский хвост, давал себе толчок и, точно на санках с ледяной горы, спускался на нем вниз и с шумным всплеском въезжал в самую воду. Обыкновенно таким спортом были заняты сразу около десятка бобрят, но иногда к этой молодежи присоединялся вдруг и какой-нибудь старик, который точно так же вскарабкивался на гору и съезжал с нее на своем хвосте. Однажды под вечер, когда наклонная плоскость была особенно отполирована от недавнего употребления, Бари по примеру бобров тоже взобрался на ее вершину и принялся за ее осмотр. Оказалось, что нигде так сильно не пахло бобрами, как здесь. Он стал обнюхивать гору и неосторожно зашел дальше, чем следовало. В один момент его ноги потеряли устойчивость, опора выскользнула из-под них, и, громко взвизгнув от испуга, Бари покатился вниз. В следующую затем минуту он барахтался в воде, а еще минуту или две спустя уже с трудом выкарабкивался из мутной заводи на твердый берег. Теперь уж он был определенного мнения об этой игре бобрят.
Возможно, что Умиск видел, как он съезжал с горы. Возможно, что история этого приключения с Бари очень скоро стала известна всем обитателям бобрового городка, потому что, когда Бари пришел в этот вечер к Умиску и застал его за ужином, то Умиск уже смело приблизился к нему, и они в первый раз за все время обнюхались носами. По крайней мере, слышно было, как обнюхивал Бари, а Умиск в это время сидел как сфинкс. Это окончательно закрепило их дружбу, во всяком случае со стороны Бари. Он несколько минут самым развязным образом прыгал вокруг Умиска, стараясь этим показать ему, как он любит его и какими закадычными друзьями они могли бы сделаться. Но Умиск не отвечал. Он не тронулся с места, пока не окончил своего ужина. Но как бы то ни было, а выглядел он все-таки добрым товарищем, и Бари чувствовал себя счастливее, чем когда-либо с тех пор, как покинул свою кучу валежника.
Эта дружба, если бы она и показалась с внешней стороны только односторонней, все-таки оказалась как нельзя более счастливой для Умиска. Всякий раз, как Бари являлся к заводи, он всегда старался держаться как можно ближе к Умиску, если сразу его находил. В один прекрасный день он лежал на траве и щурился в полудремоте, в то время как немного в стороне Умиск копошился за какой-то работой в кустах ивняка. Вдруг послышался тревожный стук бобрихи хвостом по воде, и Бари окончательно проснулся. Затем другой, третий, – точно пистолетные выстрелы. Он вскочил на ноги. Все бобры кинулись к воде. В эту минуту и Умиск выполз из своего ивняка и также поспешил со всех своих жирных, коротких ног прямиком к заводи. Он почти уже добежал до самой воды, как что-то красно-бурое, точно стрела, метнулось в вечернем солнце у самых глаз Бари, и в следующий затем момент большая лисица бросилась вдруг на Умиска и вонзила ему в горло клыки. Бари услышал отчаянный крик своего друга, кровь бросилась ему в голову, и он озверел. Так же быстро, как и сама лисица, он решился на отважный подвиг. Он был такой же величины и такого же веса, как и она, и когда он набросился на нее, то его ожесточенное ворчание Пьеро мог бы услышать на далеком расстоянии. Он, точно ножи, вонзил свои зубы бандиту в плечо. Эта лисица оказалась из породы лесных разбойников, которые всегда нападают сзади. Она не была создана для борьбы один на один, и нападение Бари было для нее так сильно и так неожиданно, что она тотчас же выпустила Умиска из пасти и бросилась бежать без оглядки. Бари даже не преследовал ее. Он подбежал к Умиску, который все еще лежал в грязи и забавно хрюкал и стонал. Самоотверженный Бари обнюхал его, толкнул его носом, и минуты две спустя Умиск уже встал на свои заплетавшиеся ноги, тогда как около тридцати бобров со страшным шумом суетились в воде у самого берега.
