Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
Процитировав в одном из последних стихотворений («О звездах») строки Лермонтова, Есенина, Пушкина, Гумилева, Цветаевой о смерти, Моршен говорит, что поэты накликали на себя несчастье, и противопоставляет трагическому восприятию мира душевное спокойствие Державина, в имении которого, по мысли автора стихотворения, «Струилась жизнь певца подобно чуду / Подробно, резво, но не впопыхах. / Была жена в постели. Бог повсюду, / И вкус бессмертья длился на губах».
Одно из последних стихотворений первой книги называется символически «Исход». Лирический герой призывает пойти «на самый дальний край земли, / Забыв, что нет такого края».
По Моршену, смерть и хаос преодолеваются словом, слово соединяет быт и бытие:
Себя являя в поиСках – чего?
Ловя преданья гоЛоса – какого?
Она вливает в хаОс волшебство,
Водой живой взвиВая вещество,
Она и хаос претвОряет в СЛОВО.
Сложнейшая и виртуозная форма акростиха в начале и середине строфы, повторенное в ее конце позволяет поэту графически выделить ключевое понятие его творчества.
В Слове (в лексике), говорил поэт в беседах с автором этой статьи, таятся тайны мира, его законы, противоречия. Поэт занимается не формальным словотворчеством, а извлечением из слова сущности мироздания, природы, человека. Не случайно одно из стихотворений Моршен назвал «Диалексг/ка <не диалектика — В.А.>природы».
Слово помогает раскрыть красоту природы: «Природа ходит ходуном, / Беременная словолшебником, / Каким-то логиколдуном» («Поэтический мутант»).
Уже в этом стихотворении проявляется не только характерное для поэта создание из привычных слов окказионализмов, но и его уверенность в связи природы и поэзии, в могуществе поэтической строки. Слово, считает Моршен, вмещает в себя противоречия бытия и примиряет их, воссоздавая цельную картину нашего мира. Наиболее полное воплощение эта мысль получит в книге «Эхо и зеркало»: «В небытии есть быть, /Ав глухоте есть ухо, / В любить таится бить, / В аду – кусочек духа» («Диалексика природы»); «В весе//нем – сень, в томлеяье – лень, / В распаде – ад, в сблиэ/сеяье – жженье…» («Двоичное счисление»).
Верный принципу рассматривать все явления в диалектике, Моршен ведет сам с собой спор о смерти и бессмертии, о соотношении смертного человека с вечным космосом. Он понимает, что от смерти не убежишь «хоть круть, хоть верть», что «нахлынет смерть из темноты» («Осенний жалуется норд…»). Но тут же на примере глухослепонемой Елены Келлер, сумевшей преодолеть свои недуг и войти в мир людей, утверждает, что можно свой перешагнуть предел. В свете этой мысли писателя становится понятно название его второй книги «Двоеточие»: «Я смерть трактую не как точку – / Как двоеточие» («Шагаю путаной дорогой…»).
Еще одной темой, пронизывающей все творчество Н. Моршена, является тема выбора и свободы личности. «За каждой гранью свое мирозданье», – утверждает поэт. Однако, прославляемое поэтом «своеволье» не имеет ничего общего с индивидуализмом: о чем Моршен прямо говорит в стихотворении «Поиски счастья», интересного еще и своим графическим построением:
Где Я выходит на первый план
Там только скука, туман, обман
рождение – Яйцеклетка
жизнь – Ярмо
любовь – Яд
смерть – Ящик
А там, где я на заднем плане,
Есть или счастье, иль обещанье:
Рождение – воля
Жизнь – стихия
Любовь – семья
Смерть – вселенная.
Н. Мошен и В. Агеносов. Монтерей (штат Калифорния)
Начиная со стихотворения «Раковина» первой книги поэта, тема включенности человека в природу и космос сопрягается у Моршена с темой поэта и поэзии. Образ поэта, преодолевшего стихами тяжесть земной оси и победившего время, сравнивается с былинкой, которая пробивает бетон.
В стихотворении «Многоголосый пересмешник», открывающем сборник «Эхо и зеркало», пение птиц сравнивается с поэзией. Поэт, утверждает Моршен в триптихе «Недоумь-слово-заумь», – связующее звено живой природы и вечности. «На человеческий язык / Речь духа переводит лира». Стихи открывают тайны вселенной, как ключом открывался сказочный сезам, говорит Моршен и, будучи физиком, воплощает это в формуле:
Крутой замес еще бродил в сезаме.
Змеясь, жило в нем словопламя,
Формировался звукоряд,
И проявлялись буквосвойства:
СЕЗАМ
A3 ЕСМь А3
Е = МС2
Сезаумь, откройся!
После 1987 года, когда поэт перенес серьезную болезнь, он умолк почти на 10 лет. И лишь в канун своего 80-летия создал два новых стихотворения, используя его выражение, самой высокой пробы: «Подражание Р. Фросту» и уже упоминавшееся «Поэтов увлекали прорицанья……
Характерно, что и последние сборники поэта завершаются обращением к языку, «К русской речи». Моршен стремится включить в свою речь все богатство живого языка, повторяя вслед за А. Пушкиным, что учиться языку поэт должен у московских просвирен.
О характерной для Моршена приверженности к борьбе, к жизнерадостному восприятию мира свидетельствует и выбор имен и произведений американских поэтов, переведенных им для журнала «Америка».
Певец явной «свободы и для зверей и для людей», Н. Моршен выбирает для переводов стихи Оливера Холмса, Генри Лонгфелло, Джемса Лоуэлла, Франсиса Хопкинсона, восславивших американскую революцию. Философ-оптимист, он обращается к стихам Г. Торо, У. Уитмена, Р. Фроста, Р.П. Уоррена и других практически неизвестных русскому читателю американских поэтов о природе, любви, красоте жизни, о сильных и мужественных людях. Даже если речь идет о смерти, как в стихотворениях американцев Марка Стренда («В самом конце»), Рэймонда Кавера («Что сказал доктор») или англичанина Джона Мейсфилда («Морской волк»), их лирический герой сохраняет стойкость и готов даже в предсмертный час «в море пуститься опять, в привольный цыганский быт».
Несокрушимый оптимизм, редкий для поэзии русской эмиграции, вызвал к жизни и особые художественные формы поэзии Моршена.
Ритмику Моршена отличает динамическая энергия, создаваемая четкими повторами ударений в параллельных стихах, короткими фразами, нарастанием от сборника к сборнику использований тире, вопросов, восклицаний.
Живая жизнь передается у поэта олицетворениями и метафорами: тростник отточен словно сабля, уходит осень по тропинке, земля под дождем от страха мякла, созвездья ночью искры мечут, ручей – поэт подпочвенный; галки вьются, как слова; луна, разжиревшая за день; река и ночь струятся вдохновенно и торжественно, как старые стихи; тень – кошка, парчой тропу одели огнелистые дубы; клены перелистывали многотомный свод небес. Во всех этих олицетворениях и сравнениях природа, человек, поэзия слиты воедино.
Стремление раскрыть диалектику явлений, заставить звучать заново привычные слова приводит поэта (и чем дальше, тем больше) к разделению слов на слоги (свое-волье; под-снежник, боли-голов, чаро-действо, благодаря, оче-видным
