Чарльз Диккенс - Холодный дом (главы I-XXX)
- Если ты так поступила, значит ты просто неразумное дитя, - сказала миссис Джеллиби, - и даже испорченное дитя; а ведь ты могла бы посвятить себя грандиозной общественной деятельности. Но шаг сделан, я наняла мальчика, и говорить больше не о чем. Нет, Кедди, пожалуйста, не надо, проговорила миссис Джеллиби, когда Кедди попыталась ее поцеловать, - не мешай работать; дай же мне разобраться в этой куче бумаг до прихода послеобеденной почты!
Я решила, что делать мне тут больше нечего и пора уходить. Однако мне пришлось ненадолго задержаться, так как Кедди сказала:
- Вы позволите, мама, привести его сюда и познакомить с вами?
- О господи, Кедди! - воскликнула миссис Джеллиби, уже успевшая погрузиться в созерцание какой-то неведомой дали. - Ты опять? Кого привести?
- Его, мама.
- Кедди, Кедди! - промолвила миссис Джеллиби, которой все эти пустяки, должно быть, осточертели. - Если уж тебе так хочется, приведи его как-нибудь вечером, когда не будет ни собрания Главного Общества, ни совещания Отдела, ни заседания Подотдела. Тебе придется согласовать этот визит с расписанием моих занятий. Дорогая мисс Саммерсон, вы были очень любезны, что пришли сюда помочь этой глупышке. До свидания! Сегодня утром я получила еще пятьдесят восемь писем от рабочих семейств, желающих ознакомиться с различными деталями вопроса о культивировании кофе и туземцев, значит мне незачем просить извинения за то, что у меня так мало досуга.
Меня нисколько не удивило, что Кедди расстроилась и, когда мы спускались по лестнице, снова зарыдала, бросившись мне на шею и говоря, что лучше бы ее выбранили, чем отнеслись к ней так безучастно, а потом призналась, что ей почти не во что одеться, и она прямо не знает, как ей удастся выйти замуж прилично. Однако я постепенно утешила ее, заведя разговор о том, как много она будет делать для своего несчастного отца и Пищика, когда заживет своим домом; и вот, наконец, мы спустились вниз, в сырую темную кухню, где Пищик валялся на каменном полу со своими братцами и сестрицами и где мы затеяли с ними такую возню, что я побоялась, как бы меня не разорвали на куски, и поскорее принялась рассказывать им сказки. Время от времени я слышала у себя над головой громкие голоса, доносившиеся из столовой, и грохот падающей мебели. Грохот, боюсь, объяснялся тем, что бедный мистер Джеллиби все еще силился разобраться в своих делах, но после каждой бесплодной попытки отрывался от обеденного стола и устремлялся к окну, намереваясь выброситься из него во дворик.
Вечером, мирно возвращаясь домой после этого беспокойного дня, я много думала о помолвке Кедди, твердо надеясь, что (несмотря на мистера Тарвидропа-старшего) девушка будет счастливее, чем теперь. Да, думала я, и она и муж ее едва ли когда-нибудь поймут, что представляет собою в действительности "Образец хорошего тона"; что ж, тем лучше для них, и стоит ли желать им узнать истину? Я лично вовсе не хотела, чтобы они эту истину узнали, и мне даже было почти стыдно, что сама я не вполне верю в мистера Тарвидропа-старшего. И еще я смотрела на звезды и думала о тех, кто путешествует по дальним странам, и о звездах, которые видят они, и надеялась, что, быть может, и на мою долю выпадет благодать и счастье приносить пользу кому-нибудь по мере моих слабых сил.
Когда я вернулась домой, наши, по обыкновению, так обрадовались мне, что я, наверное, села бы и расплакалась от умиления, если бы не знала, что это будет им неприятно. Все в доме от первого до последнего человека приветствовали меня с такими сияющими лицами, разговаривали со мной так весело и были так рады хоть чем-нибудь мне услужить, что во всем мире, думалось мне, не нашлось бы никого счастливее меня.
В тот вечер мы долго засиделись за разговором, потому что Ада и опекун заставили меня подробно рассказать про Кедди, и я болтала, болтала, болтала без умолку. Наконец я ушла к себе наверх, краснея при мысли о том, как я разглагольствовала, и вдруг услышала негромкий стук в дверь. Я сказала: "Войдите!", и в комнату вошла хорошенькая маленькая девочка, чистенько одетая в траурное платье, и сделала мне реверанс.
- Позвольте вам доложить, мисс, - сказала девочка нежным голосом, - я Чарли.
- Ну да, конечно Чарли, - в изумлении воскликнула я, наклоняясь и целуя ее. - Как я рада видеть тебя, Чарли!
- Позвольте вам доложить, мисс, - продолжала Чарли все тем же нежным голосом, - я теперь ваша горничная.
- Ты, Чарли?
- Позвольте вам доложить, мисс, это вам подарок от мистера Джарндиса, а еще он шлет привет.
Я села и, обняв Чарли, смотрела на нее не отрывая глаз.
- Ах, мисс! - проговорила Чарли, всплеснув руками, и слезы потекли по ямочкам на ее щеках. - Том в школе, позвольте вам доложить, и учится так хорошо! А маленькая Эмма, мисс, она у миссис Блайндер, мисс, и о ней так заботятся! А Том давно уже поступил бы в школу, а Эмма перешла бы к миссис Блайндер, а я приехала бы сюда, но мистер Джарндис считал, что Тому, и Эмме и мне надо было сначала привыкнуть к тому, что придется нам жить врозь, ведь мы такие маленькие! Не плачьте, пожалуйста, мисс!
- Не могу удержаться, Чарли.
- Да, мисс, я тоже не могу удержаться, - сказала Чарли. - И позвольте вам доложить, мисс, мистер Джарндис шлет привет и думает, что вы захотите давать мне уроки. И, позвольте вам доложить, Том, и Эмма! и я - мы будем видеться раз в месяц. И я так счастлива и так благодарна, мисс, воскликнула Чарли от полноты сердца, - и я постараюсь быть такой хорошей горничной!
- Чарли, милая, никогда не забывай того, кто все это сделал!
- Нет, мисс, никогда не забуду. И Том не забудет. И Эмма. Все это благодаря вам, мисс.
- Да я ничего об этом не знала. Все сделал мистер Джарндис, Чарли.
- Да, мисс, но он это сделал из любви к вам и чтобы вы стали моей хозяйкой. Позвольте вам доложить, мисс, это вам маленький подарок от него с приветом; и все это он сделал из любви к вам. Мне и Тому приказано это запомнить.
Чарли вытерла глаза и принялась выполнять свои новые обязанности расхаживать по комнате с хозяйственным видом и прибирать все, что попадалось под руку. Но вдруг Чарли подкралась ко мне сбоку и проговорила:
- Ах, мисс, не плачьте, пожалуйста.
И я повторила:
- Не могу удержаться, Чарли.
А Чарли тоже повторила:
- Да, мисс, и я не могу удержаться.
Так что я все-таки немного поплакала от радости, и она тоже.
ГЛАВА XXIV
Апелляция
Вскоре после моей беседы с Ричардом, о которой я уже писала, он рассказал о своих планах мистеру Джарндису. Опекуна это признание, вероятно, не застало врасплох, но все-таки очень огорчило и разочаровало. Теперь они с Ричардом нередко разговаривали наедине, то поздно вечером, то рано утром, проводили целые дни в Лондоне, постоянно встречались с мистером Кенджем и были обременены кучей неприятных хлопот. Все время, пока они были заняты этими делами, опекун очень страдал от восточного ветра и так часто ерошил свою шевелюру, что, кажется, ни один волос у него не лежал на месте; тем не менее со мной и Адой он был так же ласков, как и прежде, только никогда не говорил о делах Ричарда. Как мы ни старались, мы ничего не могли добиться и от самого Ричарда, кроме неопределенных заверений, что "все идет как нельзя лучше и наконец-то все в порядке", а это не могло рассеять нашу тревогу.
Однако мы со временем узнали, что лорд-канцлеру была подана новая просьба от имени Ричарда, как "несовершеннолетнего" и "состоящего под опекой суда" и не знаю еще кого, и что по этому поводу велись бесконечные переговоры, а лорд-канцлер во время заседания открыто назвал Ричарда "надоедливым и капризным несовершеннолетним"; узнали также, что решение все откладывали и откладывали, что собирали справки, делали доклады и подавали прошения, пока, наконец, Ричард (как он сам нам говорил) не начал подумывать, что если он вообще когда-нибудь поступит на военную службу, то не раньше чем стариком лет семидесяти - восьмидесяти. В конце концов его вызвали в кабинет лорд-канцлера, и лорд-канцлер сделал ему очень строгое внушение за то, что он без толку проводит время и сам не знает, чего хочет ("Не им бы говорить, не мне слушать!" - сказал Ричард по этому поводу), но в конце концов все-таки было решено удовлетворить его просьбу. Его зачислили в конногвардейский полк кандидатом на патент прапорщика, деньги на покупку патента внесли агенту, а сам Ричард, как и следовало ожидать, с головой ушел в изучение военных наук и каждое утро вставал в пять часов, чтобы упражняться в фехтовании.
Каникулы суда приходили на смену сессиям, а сессии каникулам. Время от времени мы узнавали, что тяжба "Джарндисы против Джарндисов" назначена к слушанию или отложена, должна рассматриваться или пересматриваться, так что она то появлялась на сцене, то исчезала. Ричард жил теперь у одного профессора в Лондоне и уже не мог бывать у нас так часто, как раньше; опекун был по-прежнему сдержан; и так вот и проходило время, пока патент не был выдан и Ричард не получил приказа явиться в свой полк, стоявший в Ирландии.
