Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)
Сложно было предсказать его будущее. В Холгрейве были качества, свойственные жителям стран, где все доступно руке, способной это ухватить, и едва ли данная рука упустит пользу, оказавшуюся в пределах досягаемости. Однако эти качества были, к счастью, не слишком выражены. Почти на каждом шагу нашей жизни мы встречаемся с ровесниками Холгрейва, от которых ожидаем великих свершений, но о которых, даже после самых тщательных расспросов, больше не слышим ни слова. Порывы юности и страсти, свежий блеск молодого ума и воображения придают им фальшивое великолепие, заставляя обманываться их самих и всех, кто их окружает. Как определенные ткани – ситец, коленкор, крашеная пряжа, – они прекрасны в своей новизне, но не выдерживают солнца и дождей, а после стирки приобретают крайне печальный вид.
Но нам интересен Холгрейв, каким мы видим его в этот конкретный день, в беседке сада Пинчеонов. А с этой точки зрения он предстает приятным молодым человеком, полным веры в себя, довольно красивым и полным сил, не поврежденным многочисленными испытаниями, которые лишь закалили его. И разговор художника с Фиби вполне приятен. Мысленно она едва ли отдавала ему должное, считая холодным, хотя в этот день он слегка потеплел. Без умысла с ее стороны и незаметно для него самого Фиби сделала Дом с Семью Шпилями истинным домом для художника, равно как и знакомый сад. Гордясь своей прозорливостью, он считал, что может видеть Фиби насквозь, как и все окружающее, читать ее мысли, словно страницы книги для детей. Но подобные прозрачные натуры зачастую таят в себе обманчивую глубину, и камешки на дне фонтана лежат куда глубже, чем нам кажется. А потому художник, что бы он ни думал о способностях Фиби, попал под ее молчаливое очарование и начал свободно рассказывать о том, чем задумал заняться в мире. Он словно изливал душу самому себе. Вполне вероятно, он забывал о Фиби, когда говорил с ней, и подчинялся естественному стремлению мысли, которая, встретившись с симпатией и ответной эмоцией, стремится в первый же попавшийся безопасный резервуар. Но, если бы вы увидели их сквозь щелки в заборе сада, искренность и раскрасневшиеся щеки юноши вполне могли заставить вас предположить, что он признается юной девушке в любви!
Некоторое время спустя фраза, произнесенная Холгрейвом, позволила Фиби вполне уместно поинтересоваться, что привело его к знакомству с ее кузиной Хепизбой и почему он решил остаться в старом заброшенном доме Пинчеонов. Не отвечая ей прямо, художник вернулся от Будущего, которому до сих пор посвящал разговор, к теме влияния Прошлого. Тема сменилась буквально зеркально.
– Неужели мы никогда не избавимся от Прошлого? – воскликнул он с прежней искренностью. – Оно давит на Настоящее, словно гигантский труп непогребенного предка. И в самом деле, можно сравнить Настоящее с юным гигантом, который вынужден тратить все свои силы на то, чтобы нести на себе труп своего деда, который умер давным-давно и достоин лишь надлежащих похорон. Подумайте над этим, и вы поразитесь, осознав, что мы рабы давно минувших времен – рабы Смерти, если говорить откровенно!
– Но я так не считаю, – заметила Фиби.
– К примеру, скажем, – продолжил Холгрейв, – мертвец, если успел написать завещание, распоряжается богатством, которое ему больше не принадлежит, а если погибает без завещания, наследство распределяют согласно воле более древнего мертвеца. Мертвецы сидят во всех судебных креслах, живые судьи лишь ищут и повторяют их решения. Мы читаем книги мертвецов! Мы смеемся над шутками мертвецов и плачем над их трагедиями! Мы болеем болезнями мертвецов, физическими и моральными, и умираем от тех же лекарств, которыми мертвые врачи убивали своих пациентов! Мы поклоняемся Живому Богу согласно книгам и вероучениям мертвецов. Что бы мы ни пытались сделать по собственной воле, ледяная рука мертвеца тут же нам запрещает! Куда ни обрати взгляд, обязательно увидишь бледное ледяное лицо мертвеца, которое заставит тебя содрогнуться от холода! И мы сами должны умереть, прежде чем получим должное влияние на этот мир, который к тому времени уже не будет нашим, он будет принадлежать следующему поколению, влиять на которое у нас нет и тени права. И, должен еще заметить, что мы живем в домах мертвецов, таких, как этот Дом с Семью Шпилями.
– А почему бы нет, – сказала Фиби, – если нам в этих домах удобно?
– Но я верю, мы доживем до дней, – продолжал художник, – когда человеку не придется строить дом для потомства. Да и к чему? С тем же успехом он мог бы заказывать прочную одежду, чтобы его правнуки продолжали ее носить, тщательно его копируя. Если бы каждому поколению позволяли и даже требовали от него строить собственные дома, одной этой перемены, сравнительно незначительной, хватило бы для воплощения в жизнь реформ, которых теперь так недостает нашему обществу. Сомневаюсь, что даже общественные здания – здания Конгресса, ратуши, суды, муниципалитеты, церкви – стоит возводить из столь долговечных материалов, как кирпичи и камни. Лучше бы они разрушались раз в двадцать лет или около того, становясь намеком для людей, исследующих и реформирующих институты, которые эти здания символизируют!
– Как же вы ненавидите все старое! – испуганно сказала Фиби. – У меня голова кружится от одной мысли о таком неустойчивом мире!
– Я определенно не люблю плесень, – ответил Холгрейв. – А этот старый дом Пинчеонов! Разве благоразумно жить в таком месте, с прогнившей кровлей и зеленым мхом, свидетельствующим о сырости? В этих темных комнатах с низкими потолками – мрачных и унылых, где на стенах слоями кристаллизовалось человеческое дыхание, полное страданий и недовольства? Этот дом следовало бы очистить огнем – и очищать, пока не останется только пепел!
– Так почему же вы в нем живете? – спросила Фиби с легким упреком.
– О, здесь я провожу некоторые исследования, не связанные, впрочем, с книгами, – ответил Холгрейв. – Сам дом, с моей точки зрения, и выражает то мерзкое и жуткое прошлое, со всеми его плохими влияниями, против которого я только что свидетельствовал. Пожив здесь некоторое время, я научусь горячее его ненавидеть. К слову, вы слышали когда-нибудь историю о колдуне Моле и о том, что произошло между ним и вашим невероятно далеким прадедом?
– Да, конечно! Я слышала эту историю давным-давно, от отца, а затем два или три раза от кузины Хепизбы, в первый месяц моего пребывания здесь. Кажется, она считает, что все беды Пинчеонов начались с того спора с Молом, колдуном, как вы его называете. А вы, мистер Холгрейв, судя по всему, тоже так думаете! Как странно, что вы поверили в такой абсурд, отрицая куда более важные и достойные вещи!
– Я верю в это, – серьезно ответил художник, – не как в предрассудок, а как в доказанную неопровержимыми фактами иллюстрацию моей теории. Вот, взгляните: под теми семью шпилями, на которые мы сейчас смотрим – и которые старый полковник Пинчеон возводил как дом для своих потомков, полный процветания и счастья до самого далекого будущего, – под этой крышей почти три столетия неизменно обитают лишь угрызения совести, потеря надежд, вражда между родственниками, разнообразные тайны, странные смерти, темные подозрения, невыразимый позор и прочие страдания. А причина тому – неуемное желание старого пуританина основать и продолжить свой род. Основать род! Эта идея порождает самые гадкие и отвратительные дела человеческие. Поистине, раз в полвека как максимум семье необходимо смешиваться с безбрежной массой человечества и забывать о своих предках. Людская кровь, чтобы сохранить свежесть, должна бежать скрытыми руслами, как вода акведука бежит по подземным трубам. В семейной истории этих Пинчеонов, к примеру, – простите, Фиби, но я не могу считать вас одной из них, – краткого их существования в Новой Англии все же оказалось достаточно, чтобы заразить род безумием!
– Вы крайне бесцеремонно отзываетесь о моих родственниках, – сказала Фиби, раздумывая, стоит ли обижаться.
– Я выражаю честные мысли честного разума! – ответил Холгрейв с яростью, которой Фиби раньше в нем не замечала. – Я говорю истину! Более того, изначальный виновник и отец всего зла до сих пор расхаживает по улице – по крайней мере, образ его, как разума, так и тела, – и имеет возможность оставить после себя столь же богатое и испорченное наследство, какое получил в свое время сам! Помните дагерротип и его сходство со старым портретом?
– Как странно и страстно вы заговорили! – воскликнула Фиби, глядя на него с удивлением и замешательством, отчасти встревожившись, отчасти едва сдерживая смех. – Вы говорили о сумасшествии Пинчеонов, неужели оно заразно?
– Я понял вас! – Художник покраснел и рассмеялся. – Кажется, я действительно немного не в себе. Эта тема слишком сильно завладела моим сознанием с тех пор, как я поселился в том старом шпиле. Чтобы отчасти избавиться от нее, я изложил один инцидент из семейной истории Пинчеонов в форме легенды и собираюсь напечатать его в журнале.
