Живая вода - Владимир Николаевич Крупин
Смирившийся Деляров вышел, но все-таки заметил, что жидкость могла бы быть и в целях внешнего растирания, что, значит, зря наговорили на Кирпикова, что он прекратил губить себя, но раз такое желание, то конечно. Но другие не поднесли бы целую ноль пять.
— Пейте, только я не поддержу ваш тост.
Слегка позабытым жестом Кирпиков отщипнул жестяной колпачок.
— Вот, — суетился Деляров, подставляя банку консервов, — килька в томатном соусе. Закусывайте, но должен заметить, что рыба в томатном соусе не звучит. Хорошая закуска оседает в центрах. На местах только это.
Кирпиков поднес водку ко рту. Деляров сочувственно сморщился. Кирпиков размахнулся и выхлестнул водку на пашню.
— Чтоб росло! А это возьми поясницу растирать. — Он вернул Делярову начатую бутылку.
— А! А! — зазаикался Деляров. — Тут я посажу плодовый кустарник.
Вслед за водкой Кирпиков вывалил из банки на пашню и кильки.
— Правильно! — воодушевленно вскричал Деляров. — Это же так плохо действует на кислотность желудка, на отложение солей, но водку-то вы зачем? Вы, значит, стали так оригинально истреблять? Правильно, ведь все равно сквозь организм она бы вылилась на землю. Хотя в видах здоровья советуют передовые врачи. Например, марочные выдержанные сухие виноградные вина.
— В самделе, — весело сказал Кирпиков, — волоки-ка марочное, я пока твою работу переделаю, а то смотреть противно.
Деляров заткнул водку тряпочкой и рысцой побежал в магазин. Кирпиков не стал перепахивать, мучить мерина, прицепил борону и избороновал как следует участок. Он решил больше не ехать никуда сегодня, хотя было обещано Афоне. Невестка выбила из графика.
Продавщице Оксане, конечно, донесли, что мерин ходит по одворице Делярова, и она три раза переспросила, не ослышалась ли.
— Сухое?
— Да, парочку.
— Кирпикову?
— Я посоветовал. В видах опохмелиться.
— Водку ему, обманщику.
— Подносил, на пашню льет.
— На землю?
— Можете понюхать это место.
И бабы, клявшие водку проклятую, осудили Кирпикова. Как это можно — губить добро.
Оксана подала Делярову сухое вино. Он прочел:
— «Выдержка три года».
— Да еще три никто не брал. Шесть.
Деляров рысцой вернулся. Кирпиков уже сидел, немного клонясь вперед и влево. Сердце напоминало о себе. И он старался не сердить его. Деляров проявил интерес:
— Покалывает?
«Не будешь пить», — подумал он.
— Вы знаете, у меня был оригинальный начальник. Когда прощался, то говорил: пока живи. Это у него была такая шутка. Ну вот, как пожелали: каберне.
— На вшивость проверял? — спросил Кирпиков.
Он снял красный колпачок, потревожил пробку. Ее вдруг с силой выбило изнутри, и резкая пенистая струя вырвала бутылку из рук. Бутылка срикошетила о забор, потом, шипя, улетела на афанасьевскую сопредельную усадьбу. Вторую бутылку Кирпиков открывал с любопытством. Повторилась та же история, только бутылка усвистала к небесам и больше не вернулась, наверно, стала естественным спутником Земли.
Деляров мгновенно сносился за третьей. Но открывал ее сам. И хотя осторожно стравливал набродивший виноградный дух, все-таки половину вышипело, Кирпиков отпил, сплюнул, еще отпил. Еще сплюнул.
— Как вы метко выразились: на вшивость, — вздохнул, отдышавшись, Деляров. — Богат русский язык, но как встретишься с ним тет на тет…
— А ты не встречайся, — сказал Кирпиков. — Такой квас в жару хорошо. Вали еще за одной. Протрясись для пользы дела.
— Все свидетели! — закричал в магазине Деляров. — Он пьет!
— Разве это питье? — разочаровала его Оксана. — Водки ему втакарьте, все вам спасибо скажут. Ишь хочет выгородиться.
На одворице повторилась та же история. В этот раз Кирпиков угостил мерина. Мерин пошлепал губами.
— Удивительное воспитание! — восхитился Деляров. — А если бы вы поднесли смертельное питье, принял бы? Я, вы знаете, к тому, что мой начальник часто вспоминал, как царь, например, подзывает кого-то и дает выпить чашу. И тот знает, что там яд, и все же пьет. Конечно, сейчас другое, в наше время смертность сведена к нулю.
— Ты что, умирать не собираешься?
— Очень невежливо напоминать об этом.
Кирпиков посмотрел и душевно сказал:
— Я по-хорошему, не обижайся. Знаешь, взял бы ты да брякнул бы по прилавку: подходи, пей, знай Делярова! И на поминки бы не оставлял.
— И никого бы этим не удивил.
— Ты и так уж удивляешь, бегаешь, задницей трясешь. Зря: от смерти не убежишь, еще ни у кого не получалось!..
— Я убегаю не от смерти, а от инфаркта. Сейчас люди возвращаются к земле, и я вернулся. — Деляров помочил в вине язык. — Да, вы знаете, букет далеко отстает. Хотя виноградные вина потребляют долгожители. Они хорошее пьют сами, а сюда — что останется.
— У меня собака взаперти сидит, никому не показывал, сырым мясом кормлю, — сообщил Кирпиков.
— Кобель или девочка? — спросил Деляров. — И что же?..
— С жеребенка. Башку откусывает в один присест. На волю рвется. Скоро дверь прогрызет. Я боюсь, ты побежишь, а она за тобой.
— Вы шутите?
— Я-то шучу, а она и не облизнется.
Бутылка, неудачно запущенная, потревожила Афоню. Бутылка дошипела возле него. Он вгляделся — на свежей пашне деляровского огорода гуляли грачи. Вот это мило и здорово! А ему он думает одворицу пахать? Но как спросишь? Это же верх невежливости — помешать выпивке.
Даже допустим, думал Афоня, что огород ему сегодня не вспашут, это пусть, но вот что обидно: Кирпиков сел выпивать с Деляровым, а давно ли с ним, с Афоней, не захотел.
Целый ящик каберне привез на перевернутой бороне Деляров. Он бодренько приматюгивался на мерина. «На всю ночь загужуют», — понял Афоня. Спасение было в одном — помочь выпить и умыкнуть пахаря. Небрежно любуясь вечерней зарей, Афоня стал прогуливаться по одворице, и, конечно, был окликнут.
— А я вас сразу-то и не заметил, — застеснялся он. — Че, маленько сели отдохнуть?
— По случаю аграрного события, — объяснил Деляров.
— Надо, надо.
— Садись, Афоня, — сказал Кирпиков.
— Да что вы, ребята, что вы, я так просто, выйду, думаю, покурю…
Отказ был обрядом, который хотя бы на скорую руку, но надлежало выполнить.
— Давай-давай, — велел Кирпиков.
— То есть, конечно, логично, — пригласил Деляров.
— Эх! — крякнул Афоня, соглашаясь. — : Дураков в больнице лечат, а умных об забор калечат.
Через полчаса Афоня опрастывал уже четвертую бутылку, удивляясь слабости питья, негодуя за это почему-то на грузин, хотя каберне было молдавское.
— Неужели так
