Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку - Егор Петрович Ковалевский
«Non ut…. claram delatus in urbem
Delicias videam, Nile jocose tuus».
«He за тем приехал я, чтобы принять участие в наслаждениях твоих, О Нил роскошный».
Овидий.
Надобно, однако, заметить, что со времен Овидия, Нил роскошный очень изменился и при обыкновенном порядке вещей, путешественник рискует умереть от скуки на берегах его. Я жалел только, что не могу присутствовать на празднествах, которые должны были начаться через несколько дней, когда караваны с магометанскими поклонниками возвращаются из Мекки. Празднества эти заключаются чрезвычайным торжеством, которое можно видеть только в Каире: я говорю о «досе!».
С раннего утра толпа дервишей, со знаменами, стекаются на Эзбекие. Появляется и старый шейх, глава ордена Саадие, сильного и важного в мусульманском мире; тогда человек сто этого ордена кидаются ниц; дервиши других конгрегации укладывают их плотно один подле другого, составляя таким образом из человеческих тел живой мост. Несколько человек, как бы для пробы, пробегают по ним, с криком ударяя в бубен; толпа в благоговении смотрит на чудо. Наконец, шейх, на серой лошади, которую давно уже видят при этих церемониях, в светло-голубой шубе, в темно-зеленой чалме, – принадлежность его высокого происхождения, пускается по телам лежащих; два человека ведут лошадь, которая, заметьте, подкована; один идет по головам, другой по ногам дервишей: всякий, через кого уже прошла лошадь, вскакивает и с криком: «Алла! Алла!» – следует за шейхом. Таким образом, он совершает шествие до своего дома. Говорят, никогда не случается при этом больших бед. Раз, однако, замечает Lane[2], лошадь заартачилась на этом живом пути и чуть не пошла вскачь по головам лежащих; но и тут он видел только одного дервиша, который, поднявшись, сильно жался и морщился.
Глава IV. Отъезд из Каира и плавание по Нилу до Миние
8/20 января, 1848 года, собралось у меня несколько человек, большей частью русских, близких мне по многим отношениям, присели, затихли, перекрестились… и простились! Но мы еще не расстались; меня проводили до парохода. Двое русских и один француз ехали с нами до Ассуана, первого катаракта, через который не смеют пускаться пароходы: это будет верст 1.000 от Каира.
Пароход дымился; народ шумел и хлопотал на пароходе; при всяком, сколько-нибудь необыкновенном случае суетятся арабы, а тут и подавно: надо было взять с собой все нужное для жизни на долгое-долгое время: на пути ничего не найдешь. Не без грусти глядели на эти приготовления многие, не без удивления европейцы. Мегемет-Али, прощаясь со мной, отечески подал некоторые советы, как беречь здоровье при таком быстром переходе из Сибири к 8 градусам широты.
Раздался звонок, сопровождаемый пронзительным визгом выпускаемого пара. – Прощайте, прощайте! Когда-то увидимся опять и где? Прощай, Каир! Кто-то воротится из нас!.. И пароход, по обычаю египетскому, понесся что было силы у машины, мало обращая внимание на мели Нила и на плывущие встречу и вперерез барки, с которых слышался крик испуга и тщетные просьбы. К счастью, пароход сидел очень мало в воде и был славный ходок, как большая часть пароходов египетских; он был сделан в Англии и только что прибыл в Каир: мы обновляли его.
Материалы и люди, нужные для экспедиции, были прежде отправлены в Фазоглу; со мной ехали: русский молодой натуралист Ц[3], доктор, родом славянин, которого придал мне паша, драгоман-араб, воспитывавшийся во Франции, француз – в качестве живописца и архитектора, а вместо фирмана, и гораздо сильнее всякого фирмана, подполковник Юсуф-эфенди, родом черкес; известно как сильно такое олицетворенное повеление для властей египетских; один турок способен разогнать целую деревню арабов. Кроме этих лиц, со мной были русские штейгера, слуги всех возможных наций и цветов, белые, черные, желтые, коричневые и, наконец, метрдотель паши. Таково было наше не большое, но пестрое общество, которое в течение многих месяцев должно было разделять труды путешествия водой, – на пароходе и барке, через пустыни Нубии – верхом на верблюде, на лошади, на осле, наконец, в Судане – пешком и терпеть все превратности экспедиции.
Я уже заметил, что дней на пять общество наше увеличивалось очень приятным для нас образом.
С одной стороны мелькали сады Булака, Роды, одного из лучших садов в свете, город, подымающийся неровною, серою массой и высылающий к небу свои минареты, эти вестники молитвы и раскаяния, цитадель, наконец, горы Макатама – и все это слилось очень скоро в пустыню, почти безжизненную. С другой – пустыня начинается против самого Каира, даже гораздо ранее и ливийские пески обозначаются ярко; эта пустыня провожает вас далеко, и среди нее, следуя по Нилу, возвышаются тем громадней, тем безжизненней вековые могилы-пирамиды, сначала Гизе, потом Саккара!.. Кое-где мелькнет купа пальм: там значит есть деревенька, но вы ее не видите из-за низменных берегов, или видите какие-то кучки, более похожие на норы сурков, на убежища животных, чем на жилища людей.
Вот, наконец, и бендер, город, говорит с гордостью драгоман, указывая на какие-то развалины; хорош город, нечего сказать! Вот другой, третий, – мимо них. Но вот, наконец, Бенисуэф, один из самых торговых и фабричных городов Египта; он стоит близ канала Бахр-эль-Юсуф, который несет воды Нила, его плодородие и торговлю в оазис Фаюма.
Бахр-эль-Юсуф, или, как обыкновенно его называют все и сам умный Клотбей[4], канал Иосифа, начинается против монастыря св. Антония. Почему называют его каналом? – не спрашивайте; это одна из тех, освященных давностью истин, в которых никто и сомневаться не должен.
Может быть я смотрю на памятники древнего Египта с другой точки, но я не навязываю никому своего обзора воззрения, даже всячески избегаю ученых столкновений с другими, зная по опыту, что споры почти никогда ничего не доказывают, и, помилуй Бог, как наскучают читателям, которым насильно тычут всякую египетскую, греческую и латинскую мудрость, не для того чтобы научить их, нет, чтобы показать свою собственную ученость; а сам предмет споров остается по-прежнему в неопределенном тумане.
Если бы речь шла только о канале Иосифа, я бы прошел его молчанием, но с ними связан другой вопрос великой важности для древнего Египта, вопрос о Меридовом озере.
Обратимся сначала к каналу Иосифа. Не углубляясь ни в какие исторические изыскания, я укажу вам только на естественную сторону предмета, на тысячи извилин, которыми прокладывает себе путь Бахр-эль-Юсуф, как бы сообразуясь в этом с своеволием Нила, в параллель которого он течет, извилин,
