Александр Дюма - Мертвая голова (сборник)
Неудивительно, что при таких обстоятельствах каждого путешественника, прибывшего в Париж, тщательно обыскивали, допрашивали и обнажали в нравственном смысле с вошедшей в моду бесцеремонностью и свободой, даруемой… свободой.
Гофман предстал перед этим судилищем седьмого декабря около шести часов вечера. День стоял пасмурный, даже воздух, казалось, пропитался туманом, но медвежьи и бобровые шапки, венчавшие головы патриотов, давали достаточно тепла их ушам и головам, чтобы те не теряли своих уникальных способностей.
Чья-то рука легким толчком в грудь остановила Гофмана. На молодом путешественнике был фрак серого цвета, сверху – теплый сюртук. Немецкие сапоги сверкали на его изящных ногах, ведь он не запачкался в грязи, несмотря на то что от последней станции Гофману пришлось пройти шесть лье пешком по дороге, слегка припорошенной снегом, потому как на бричке ехать по изморози не представлялось возможным.
– Куда это ты идешь в таких славных сапогах? – обратился к молодому человеку один из приставов.
– В Париж.
– Не дурно, юный пруссак, – ответил пристав.
Услышав это замечание, человек десять столпились вокруг путешественника. В то время прусаки были для французов врагами, не меньше тех, что филистимляне, соотечественники Самсона, были для израильтян.
– Да, я пруссак, – ответил Гофман, – и что с того?
– Раз ты пруссак, ты можешь оказаться шпионом Питта и Кобурга.
– Вот моя подорожная, – проговорил Гофман, предъявляя внушительный том одному из приставов.
– Следуй за мной, – приказал тот и направился в караульню.
Гофман последовал за проводником с невозмутимым спокойствием. Когда при свете тусклых свечей патриоты рассмотрели этого невысокого, хорошо сложенного молодого человека со смелым взглядом и дурно причесанными волосами, самоуверенно коверкающего французский язык, один из них вскричал:
– Ему не отпереться от того, что он аристократ! Посмотрите на его руки и ноги!
– Вы очень глупы, – заметил в свою очередь Гофман, – я такой же патриот, как и вы, и больше того, я – артист.
Сказав это, он вытащил из кармана одну из тех громадных трубок, которые может курить только немец. Эта трубка произвела глубокое впечатление на приставов, которые потягивали табак из маленьких глиняных трубочек. Они с любопытством смотрели на юношу, набивавшего свою трубку с необычайным проворством – плодом немалого опыта – недельной порцией табака.
Потом Гофман сел и принялся спокойно раскуривать трубку, пока табак не разгорелся, затем юноша начал равномерно втягивать в себя дым, выходивший голубыми струйками из его ноздрей и рта.
– Он славно курит, – сказал один из приставов.
– И кажется большим умельцем, – произнес другой, – посмотрите его свидетельства.
– Зачем ты прибыл в Париж? – спросил третий.
– Изучать науку свободы, – ответил Гофман.
– А еще что? – продолжал спрашивать француз, мало тронутый пафосом этой фразы, вероятно, из-за ее слишком частого употребления.
– И живопись, – добавил Гофман.
– А! Ты живописец, вроде Давида?
– Именно.
– Ты рисуешь нагими римских патриотов, как он?
– Нет, я рисую их в одежде, – ответил Гофман.
– Это не так хорошо.
– Уж как получается, – невозмутимо произнес юноша.
– Напиши-ка мой портрет, – попросил один из приставов с благоговением.
– Охотно.
Гофман взял головню из камина, потушил ее пылающий конец и на стене, выбеленной известкой, нарисовал одну из самых безобразных рож, которые когда-либо бесчестили столицу просвещенного мира. Меховая шапка с лисьим хвостом, разинутая пасть, густые бакенбарды, коротенькая трубка и выдающийся подбородок с таким редким успехом были выражены в подлиннике, что вся рота потребовала от молодого человека удостоить их такой же чести и запечатлеть их портрет.
Гофман согласился и изобразил на стене ряд физиономий патриотов, также неплохо удавшихся, но не таких благородных, как горожане «Ночного дозора» Рембрандта.
Патриоты пришли в хорошее расположение духа и отбросили в сторону свои подозрения: немец был причислен к парижанам. Юноше предложили скрепить дружбу кружкой пива, но он, как человек здравомыслящий, достал бургундское вино, которое было принято этими господами с большим удовольствием.
Тут один из приставов, должно быть, самый дальновидный, зажав свой толстый крючковатый нос, сказал Гофману, моргая левым глазом:
– Признайся нам в одном, немец!
– В чем, мой друг?
– Назови нам истинную цель своего путешествия.
– Я уже сказал тебе – политика и живопись.
– Нет-нет, должно быть еще что-то.
– Уверяю тебя, это все.
– Ты ведь понимаешь, мы тебя ни в чем не обвиняем. Ты нам нравишься, и мы будем тебе покровительствовать. Есть два поверенных клуба – кордельеров и якобинцев, я принадлежу к «Братьям и друзьям». Выбери один из этих клубов и засвидетельствуй перед ним свое почтение.
– Какое почтение? – удивился Гофман.
– О, не юли, ты должен этим гордиться.
– Ты заставляешь меня краснеть, объяснись же.
– Смотри и суди сам, умею ли я угадывать, – сказал патриот.
И, открыв подорожную Гофмана, он ткнул своим запачканным пальцем в следующие слова: «Гофман, путешественник, прибывший из Мангейма, получил в Страсбурге ящик, помеченный буквами О. Б.».
– Так и есть, – подтвердил Гофман.
– Ну и что же находится в этом ящике?
– Я рассказал об этом местному начальству в Страсбурге.
– Посмотрите, что этот негодный тихоня привез сюда… Вы помните посылку патриотов из Осера?
– Да, – ответил один из приставов, – ящик сала.
– Зачем это?
– Чтобы смазывать гильотину! – воскликнули в один голос присутствующие, довольные собой.
– Но, – произнес Гофман, слегка побледнев, – какое отношение эта посылка патриотов имеет к моему ящику?
– Читай, – сказал парижанин, указывая ему на слова, написанные в его подорожной, – читай, молодой человек: «Путешествует с целью изучения политики и искусства». Так и написано!
– О, республика! – прошептал юноша.
– Признайся же нам, молодой друг свободы, – призвал Гофмана его покровитель.
– Это все равно что хвастаться мыслью, которая пришла в голову не мне, – возразил юноша. – Я не люблю ложной славы. Нет, ящик, что я получил в Страсбурге, который перешлют мне сюда, заключает в себе скрипку, краски и несколько кусков холста.
Эти слова несколько поубавили уважение, которым некоторые собеседники уже прониклись к Гофману. Ему вернули его бумаги, чокнулись с его рюмкой, но перестали смотреть на него как на спасителя угнетенных народов.
Один из патриотов все же заметил:
– Он похож на Сен-Жюста, но последний мне больше нравится.
Гофман, погруженный в свои мечтания, подогретые жаром камина, табаком и бургундским, некоторое время безмолвствовал. Но вдруг он поднял голову и спросил:
– Стало быть, гильотина здесь в ходу?
– Стало быть. После бриссотинцев, правда, казни пошли на спад, но их все еще довольно много.
– Не знаете ли, друзья, где мне найти хорошее жилье?
– Да где угодно!
– Но я хотел бы видеть вас почаще.
– О! Тогда сними комнаты на Цветочной набережной.
– Хорошо.
– Знаешь ли ты, где это?
– Нет, но название «цветочная» мне нравится. Я уже представляю себе, как живу там. Как туда пройти?
– Иди прямо по улице Анфер, и выйдешь как раз к набережной.
– То есть на берег реки, – заметил Гофман.
– Именно.
– A река, должно быть, Сена.
– Так и есть.
– Значит, Цветочная набережная находится на берегу Сены?
– Ты знаешь Париж лучше меня, дорогой немец.
– Благодарю. Прощайте. Теперь я могу отправиться туда?
– Тебе остается исполнить только маленькую формальность.
– Говори какую?
– Ты зайдешь к комиссару полиции и возьмешь у него билет, который даст тебе право свободно проживать в городе.
– Очень хорошо. Прощайте!
– Подожди, с этим билетом ты пойдешь в полицию.
– Ага, понятно.
– Там ты оставишь свой новый адрес.
– Хорошо. На этом все?
– Нет, потом ты должен будешь явиться в Национальное собрание.
– Зачем это?
– Чтобы указать средства, на которые собираешься здесь жить.
– Я все это в точности исполню. Больше от меня ничего не нужно?
– Еще надо будет принести патриотические дары.
– Охотно.
– И произнести клятву ненависти к французским и иностранным тиранам.
– От всего сердца. Благодарю вас за эти бесценные советы.
– Потом не забудь разборчиво написать на бумажке, которую ты прикрепишь к двери, свое имя и фамилию. А теперь иди, уважаемый, ты нам мешаешь.
Все бутылки к тому времени уже были опорожнены.
– Прощайте, благодарю вас за ваше участие.
И Гофман вышел на улицу со своей трубкой, сильно разгоревшейся. Так он вступил в столицу республиканской Франции. Это нежное название, Цветочная набережная, прельстило юношу. Гофман уже мечтал о маленькой комнатке с балконом, открывающим вид на Сену.
