Петер Розай - Вена Metropolis
В памяти Марии лицо матери отсутствовало, вместо лица возникала какая-то гладкая, округлая и белая форма, похожая на большое яйцо, лишенное каких-либо индивидуальных чертили выражения. Ласточки, пролетавшие под крышей просторной, тянувшейся вдоль дома крытой галереи с бесконечными жердями для развешивания кукурузных початков, в памяти Марии представали более живо и реально, чем мать.
Вот разве что руки ее, безостановочные, всегда чем-то занятые — как маленькие механизмы, которые движутся сами по себе, без всякого приказа извне. Или ее же ладони, сложенные и поднятые для молитвы, и этот внутренний образ был в свою очередь связан с белыми и прямыми телами свечей, со светло-серыми и коричневатыми, колеблющимися в воздухе облаками ладана, с розами и нарциссами, расставленными в церкви в красивых вазах. Все они, члены семьи Якублец, были прилежными прихожанами, и Христос Спаситель хранил их.
Вся деревня, собственно, и состояла из одной-единственной широкой улицы, вдоль которой тянулись одноэтажные пыльные домишки. На некотором расстоянии от деревни улица, вероятно, поворачивала в сторону, потому что вдалеке за сухими пшеничными полями угадывались купы больших деревьев, а на самом горизонте ряд тополей создавал зубчатое обрамление неба, которое простиралось — сверху, сзади, со всех сторон — над открытой, плоской и, по сравнению с небом, словно не существующей равниной.
По этой улице в понедельник утром уходил отец Марии в те недели, когда на выходные он приходил домой. Мария знала, что он идет до определенного перекрестка дорог, где была автобусная остановка. Она смотрела ему вслед, видела его удаляющуюся черную спину. Отец работал в Вене каменщиком, на разных стройках. С собой он носил дорожный ящик, сработанный из грубых досок, покрытый мазками краски, в котором хранился инструмент и его городской костюм. Ящик он приносил с собой в деревню лишь тогда, когда в доме и во дворе надо было что-то починить и подправить, и тогда он извлекал из него молоток, кельму и растворную миску. Это всегда было волшебным действом.
Лишь немногие члены большой семьи Якублецов жили в Парндорфе. Старшие братья Марии работали, как и отец, в Вене, а также в других городах, в Германии, в Швейцарии; один даже эмигрировал в Америку, потому что в Парндорфе работы не было никакой и выживать было трудно.
Мария жила с матерью и младшенькими братьями и сестрами. Вот поэтому воспоминания Марии о Парндорфе всегда были связаны с детьми, игравшими в доме и во дворе, с детскими криками, с грязноватым белым цветом свивальных тряпок и обломками игрушек.
В Вене отец жил в однокомнатной квартире с кухней и чуланом — на другом берегу Дуная, в Кагране, в доходном доме на широкой пустынной улице. За несколькими домами, создающими своими брандмауэрами вполне городской колорит, сразу же начинались поля, рукава Дуная с заросшими берегами и поймами; транспорта там почти не было; и когда Мария перебралась в Вену вслед за отцом, ей поначалу казалось, что она переехала из маленькой деревни в большую. Одной из целей ее переселения было то, что она, помимо работы уборщицей, станет ухаживать за отцом, готовить ему и стирать, а кроме того сможет в свободное время поучиться на курсах в Народном институте.
Отец чаще всего приходил домой в семь вечера и сразу валился на постель. Он работал на сдельной, так выходило больше. Если же день был не слишком тяжелым, они с Марией отправлялись гулять по кварталу, проходя мимо трактиров и всяких увеселительных заведений — дома, в их квартире отец чаще всего из соображений бережливости сидел в темноте, по воскресеньям же при свете маленькой лампы читал газету, в первую очередь объявления. Он не переставал надеяться на шанс, на неожиданный поворот судьбы, который так, в одно мгновение, принесет счастье.
Единственным удовольствием, единственным развлечением в этой жизни были воскресные богослужения. Некоторое время спустя Мария тоже нашла себе работу, у нее появились свои клиенты, у которых она каждый день убирала квартиру, делала покупки или иногда сидела с детьми. Самым прекрасным днем для Марии было воскресенье — вместо того, чтобы идти на работу, можно было в красивом платье стоять в ярко освещенном, праздничном церковном зале, среди других людей, возносить вместе с ними благодарность Господу и молиться.
Иногда, увы, слишком редко, отец рассказывал ей о своей прежней жизни, о том времени, когда он еще не был знаком с ее матерью и вел своего рода кочевую жизнь:
— В Капруне, в знаменитом Капруне, ну, ты знаешь, в Зальцбургской земле, я работал на строительстве плотины в Мозельской долине. Бог мой, что было за время! Зима там, в горах, наступает рано, и огромные облака длинным белым шлейфом тянутся через горы.
Среди рабочих были агитаторы-социалисты. На вырубке штолен люди зарабатывали кучу денег. Однако в выходной они спускали весь свой заработок внизу, в долине, в Уттендорфе или в Нидернсилле, дурачье такое.
Когда электростанцию построили, я нанялся на Глокнеровскую высокогорную дорогу, работал там в дорожной мехколонне, шесть месяцев в году, суровая была работенка.
В Парндорфе умер маленький Пепи, братик Марии. Не то чтобы она особенно хорошо его помнила или сильно любила; он появился на свет за пару лет до того, как Мария уехала к отцу в Вену.
Когда Мария в новехоньком, купленном на скопленные деньги черном платье шла от дома по залитой солнцем улице к церкви, где было отпевание, она впервые почувствовала сама себя, свое тело, ноги, кожу, волосы, и в ней впервые пробудилось представление, какой она хотела бы выглядеть в глазах других.
Однако быстро разрастающимся и в конце концов все перекрывающим чувством были боль и скорбь. Отец и мать стояли друг подле друга, спиною к Марии; отец в черном костюме, голова опущена, мать в черном платье с рюшами, перед маленьким, выкрашенным в белый цвет гробом. Гроб сколотил деревенский столяр, а отец сам его покрасил.
Сначала появились головные боли, потом рвота, высокая температура, горячка — а потом он затих. Братик был мертв и неподвижно лежал в своем гробу, маленький и словно деревянный.
Пепи был одним из целого выводка детей, радостно толпившихся вокруг отца, когда тот возвращался домой. Подарки он приносил редко; иногда разве что разноцветные леденцы на длинной палочке.
Листья на ольхах и черных тополях громко шелестели под ветром, в воздухе еще стоял холодок. Было позднее утро. На кладбище гроб опустили в яму, вырытую в комковатой, сухой земле.
После похорон сына отец в церковь больше никогда не ходил. Никакие упреки и увещевания матери на него не действовали.
На окраине Вены, вдоль Дуная тянется широкой полосой пойма, большей частью представляющая собой дикий, неухоженный луг, то здесь, то там небольшие озерца, окаймленные ивами, тенистые ольхи то там, то тут — излюбленное место отдыха венцев. По воскресеньям выглядит эта местность весьма живописно: женщины в нижнем белье сидят на клетчатых шерстяных пледах и листают журналы с картинками или читают книги в дешевых обложках, на разостланном покрывале в полдень отдыхающие раскладывают хрустящие поджаристой корочкой шницели, достают из стеклянных банок и едят консервированные огурцы и картофельный салат. Кто-то растягивается на траве и загорает, кто-то полной грудью вдыхает свежий воздух или плещется в мелких озерцах. Совсем уж отчаянные решают окунуться в серые и ледяные волны быстрой реки. На лугах вдоволь места для спортсменов самого разного сорта: тут и в футбол играют, и в итальянскую лапту, и в «перестрелку», игру на выбивание, тут и гимнастикой занимаются, и на велосипедах носятся. Парочки, днем познакомившиеся поближе, к вечеру, когда над темным краем Венского леса загораются звезды, проникаются самыми серьезными намерениями.
В одно из воскресений, во время прогулки, на которую она в порядке исключения отправилась в одиночестве, — отец, после смерти маленького Пепи сильно изменившийся, был болен и остался в постели, — Мария остановилась на краю поля, где играли в итальянскую лапту. Она с интересом следила за игрой, за прихотливым движением мяча, за его взлетами и падениями, за действиями игроков, перекликавшихся друг с другом. Однако постепенно ее внимание сосредоточилось на одном из них, на высоком загорелом парне с гривой темных волос.
Когда игра закончилась, парень подошел к Марии, вертевшей свою соломенную шляпу в руках, и сказал:
— Вас интересует итальянская лапта?
Она покраснела и поначалу не знала, что сказать в ответ.
Позже она узнала, что парень работает кондуктором на железной дороге и зовут его Иоганн Оберт.
То, что Мария только краешком ощутила в роскоши и блеске воскресных богослужений в церкви, спустя несколько недель стало доподлинной действительностью, когда она, с перехваченным дыханием, лежала в объятиях парня. Красное, зеленое, синее и желтое — что это было? Красное — цвет губ, светло-зеленое — цвет стелющейся травы и листьев, желтое — ее сумочка из покрытых лаком бамбуковых палочек, отброшенная в сторону и лежащая на траве. Юбку с тонкими синими полосками она давно уже с себя сняла.
