Артур Хейдок - Звезды Маньчжурии
Кузьмин с удивлением и тревогой оглядывался, не видя Миами. Вот-вот она выбежит навстречу и, может быть, даже с ребенком?
На полдороге он быстро передал Фэна в чьи-то дюжие руки и помчался, сколько хватало силы, вперед, к своей хижине.
Старая няня Лао-ма спала у самого порога, а Миами не было.
- Где?.. Где моя жена?! - заревел он на испуганную старушку. Лао-ма нагнула голову с лысиной на макушке и, шепелявя языком, быстрым в радости, но неповоротливым в несчастье, заговорила так, будто не она говорит, а шепчут углы и темень опустошенного жилища.
- Умерла во время родов... Умерла и похоронена вместе с мальчиком; неживой родился...
И тогда вдруг Кузьмин почувствовал, что у него не осталось сил, что он так устал, так устал, что - черт возьми! - совсем не может устоять на ногах.
4
Духовидец и колдун деревушки стучался в дверь хижины, в которой жил Кузьмин. Лао-ма сегодня утром отнесла колдуну серебряные доллары и сказала, что господин хочет с ним поговорить.
В каждом селении, пожалуй, найдется такой колдун, потому что даже в самой немудрящей жизненной ситуации человек сталкивается с вопросами, где его собственный опыт недостаточен.
Тут на помощь приходит древняя мудрость. Ее вопрошает поверженный в несчастье и получает точные и исчерпывающие ответы, присоединив их к своей детской вере, он начинает чувствовать себя сравнительно сносно. Его же просвещенный собрат в подобных случаях бьется лбом о стену собственного неверия и в большинстве случаев оставляет коротенькую записку: "В смерти моей прошу никого не винить..."
Колдуну отворили. Ему навстречу поднялся Кузьмин.
- Говорят, что ты можешь заставить духов говорить твоими устами... Правда ли это?
- Если это будет неправда - я возвращу господину подарки!
- Так вызови мне Миами, мою жену: мне нужно с нею поговорить, понимаешь?
Тут нечего было понимать. Колдун посчитал, сколько дней прошло со дня смерти; по его расчетам, дух еще был здесь. Он попросил оставить его одного на четверть часа в комнате, а потом - пусть господин приходит к нему и спрашивает...
Еще он распорядился завесить окно и стал вытаскивать какие-то принадлежности.
- Чертова кукла!.. - пробормотал сквозь зубы Кузьмин и вышел - как никогда ему было стыдно и невыразимо противно...
Когда он вернулся назад, то увидел духовидца лежащим на полу, с укутанной в черную материю головой. Он спал.
- Миами! - тихо прошептал Кузьмин и в тот же момент ощутил, что воздух вокруг него задрожал, точно проснулся смех маленькой Миами.
- Я здесь! Я знала, что ты придешь... Я все время здесь, - раздался голос с дрожащими нотами, и Кузьмин мог поклясться, что это - голос его жены. Но откуда в прокуренной глотке колдуна мог взяться этот неподражаемый голос?..
- Ты все боишься... не веришь, великан из страны ветров, - опять смехом засеребрился голос, -а я ... я должна тебя поблагодарить, что ты чтишь память: у тебя ведь в кармане лоскут кровавой материи, которая была на мне в час смерти.
Дрожь пронизала Кузьмина от затылка до пяток: да, он нашел этот кусок материи, спрятал его в карман, и об этом никто не знал.
- Слушай, Миами! - начал он прерывающимся голосом, - скажи мне, можем ли мы хоть когда-нибудь встретиться? Есть ли "там" что-нибудь?
- Я сейчас узнаю... Подожди... Да, встретимся через пять дней, считая от сегодняшнего утра, на рассвете... Жди!
В этот самый момент колдун начал усиленно дышать, его грудь заходила, как кузнечный мех, и он заворочался: сеанс подошел к концу.
Исчезла из моих глаз хижина, исчез островок и исчезло море. Я увидел опять только больничную палату и сидящего на моей кровати Кузьмина, но он рисовался неясно - наподобие мягко-фокусных снимков, в каком-то туманном озарении. Слабый рассвет струился в окно, и в его мягком освещении я видел, что Кузьмин улыбается.
И вдруг я услышал, что с веранды, за окном, донесся смех Миами... Задорный, с буйной ноткой радости женский смех! Он приближался...
И Кузьмин тоже засмеялся, - два голоса слились в один. Всю больничную палату наполнил смех - ликующий, буйный и беззаботный, как песня ветров в морских просторах, победно звучащий, колокольчиками рассыпающийся, звенящий, торжественный, над смертью издевающийся смех...
Что-то грохнулось о пол, что-то разбилось со звоном на столике - в палату вбежала перепуганная сиделка...
Кузьмина я больше не видел и устало сомкнул веки.
x x x
Я опять на ногах и, как говорит Николай Рерих в "Цветах М.", "с сумою несчастья иду скитаться и завоевывать мир".
При выписке из больницы я зашел в канцелярию - справиться о Кузьмине.
Мне подтвердили, что действительно такой находился в больнице и умер в памятную для меня ночь.
Кроме того, мне дали понять, что в лице Кузьмина я обзавелся плохим знакомством: на второй день после его смерти пришел полицейский инспектор и заявил, что у него имеются все данные, подтвержденные донесениями с мест, чтобы считать Кузьмина членом опасной шайки прибрежных контрабандистов.
Но я ушел с легкой душой, насвистывая марш, - с забытым названием, но бодрящий, - потому что я знал: в этом мире, кроме коммерции, есть что-то еще!
ХРАМ СНОВ
Провинция Син-цзян, 1921 г., числа не знаю - потерял счет дням...
Как я обрадовался, обнаружив на дне вещевого мешка свой дневник! Я считал его давно потерянным . Теперь он мне очень нужен, потому что заменяет собою здравомыслящего человека, которому можно все высказать, тем более что меня окружают полусумасшедшие, какие-то жуткие "обломки" людей, которых жизнь раздавила так же, как чудовищный танк - раненных в бою.
Правда, переплетенная в кожу тетрадь молчит, но она полна трезвых рассуждений, которыми я делился с нею раньше, и ее молчание напоминает разумного человека, который хотя и не говорит, но уже своим видом успокаивает. И как много нужно записать!.. Я совершил большую ошибку, что бежал вместе с Кострецовым из концентрационного лагеря войск атамана Анненкова, интернированных в китайском Туркестане! Прежде, чем приглашать Кострецова в товарищи по бегству, мне следовало бы подумать, что скрывается за его невозмутимым хладнокровием в бою и спокойными профессорскими манерами. Теперь я знаю: это - безразличие к жизни и какое-то барское нежелание напрягаться...
1^ Из найденного дневника прапорщика Рязанцева.
Но нельзя и слишком упрекать себя: Кострецов - высокообразованный человек - изучал восточные языки, до войны занимался археологией и даже посещал в составе научной экспедиции те же места, по которым лежал наш путь... Чем не товарищ?
Бежать из лагеря было легко - нас почти не охраняли, - но вот теперь, в результате этого бегства, я сомневаюсь, что когда-либо покину эти проклятые развалины; боюсь, что придется кончить так же, как на моих глазах кончали другие...
Мне как-то дико сознавать, что отклонение от намеченного нами пути было вызвано простым обломком камня, на который я же и предложил Кострецова сесть отдохнуть!.. Это произошло на унылой дороге, в безлюдной местности, на пятый день пути.
Кострецов сел было, но, посмотрев на камень, торопливо стал сбивать с него мох каблуком.
- Смотрите! Ибис'... священная птица древних египтян! - воскликнул он в волнении, указывая на расчищенное место.
1' Ибис обладает "магическими" свойствами, в особенности альбатрос и мифический белый лебедь. "Т.Д.", 1, 488.
- Да, действительно, похоже на птицу с длинным клювом, - сказал я, разглядывая высеченный на камне знак. Но почему ей не быть журавлем?
- Журавлем? - воскликнул Кострецов, - журавлей не высекают вместе с изображениями полумесяца и диска... Только Тот, лунный бог египтян, удостаивается этих знаков... Его же называют Измерителем, мужем божественной Маат... Греки отождествляли его с Гермесом Трисмегистом... Гармахис, Бакхатет...
Имена богов и демонов в фантастическом танце заплясали вокруг меня, пока я упорно раздумывал, - на что они мне и ему, людям без родины и денег, которым больше всего следовало бы задумываться о целости своих сапог и о своих тощих животных.
Кострецов вдруг оборвал свою речь и задумчиво произнес:
- Всегда так: когда ищешь - не находишь, а когда не ищешь - приходит... Дикая случайность!..
И тут же, немного подумав, он заявил, что дальше не пойдет: ему, видите ли, нужно произвести тут кое-какие исследования, ибо знак ибиса в Китайском Туркестане как раз подтверждает вывод, к которому он пришел в Египте, занимаясь раскопками... Само собою разумеется, он не может посягать на мою свободу и отнюдь не требует, чтобы я тоже оставался. Чтобы облегчить мое дальнейшее одиночное путешествие, он просит меня принять часть имеющихся у него денег...
Пока он говорил, разительная перемена совершалась на моих глазах: этот человек, с которым я прошел такой длительный путь ужаса, страданий белого движения, с которым проводил бессонные ночи в партизанских засадах, мерз и голодал, делясь последним, - этот человек превращался в чужого, страшно далекого от меня незнакомца, кому моя дружба и присутствие сделались излишними... Боль и досада - вот, что я ощутил!
