Доди Смит - Я захватываю замок
— Наверное, мне лучше посидеть наверху, чтобы вовремя опорожнять посуду, — сказал Стивен и, вооружившись книгой и свечными огарками, отправился на чердак. Грустно, должно быть, читать стихи под бульканье с шести сторон.
Мы перемыли тарелки, и Роуз с Топаз ушли в прачечную развернуть крашеные простыни. Отец молча сидел у камина, неподвижно глядя перед собой, — ждал, когда закончится дождь, чтобы вернуться в караульню. Мне вдруг стало страшно и горько: как я все-таки от него отдалилась… Тихо подойдя к креслу, я села на решетку, заговорила о погоде — и неожиданно поняла, что говорю с отцом, будто с незнакомцем. От огорчения я умолкла. В голову не приходило ни слова.
Спустя несколько минут отец сказал:
— Значит, Стивен нашел работу в Четырех Камнях…
Я кивнула, а он как-то странно на меня посмотрел и спросил, нравится ли мне Стивен.
— Конечно, — ответила я, — только стихи его… смущают.
— Расскажи ему, что тебе все известно о стихах. Что они чужие, — проговорил отец. — Ты сумеешь преподнести это правильно. Подтолкни его. Пусть напишет сам, хоть плохонькое. Только держись спокойно, никаких эмоций. Лучше чуть резко.
— Вряд ли ему понравится, — заметила я. — Резкость он примет за высокомерие. Ты ведь знаешь о его нежных чувствах ко мне.
— Потому и нужна капля резкости, — ответил он. — Если только… Разумеется, он красив, как Аполлон… Я рад, что его интересуешь ты, а не Роуз. — Наверное, вид у меня был крайне озадаченный, потому что отец вдруг улыбнулся. — Не забивай себе голову. С твоей рассудительностью ты сделаешь верный выбор интуитивно. Нет смысла просить совета у Топаз — она лишь обрадуется: все великолепно, все естественно. Возможно, так и есть. Кто знает, что из вас, девочки, выйдет…
Я вдруг поняла, о чем он.
— Хорошо, буду резкой. В пределах разумного, конечно.
Только отважусь ли я на такой разговор? Есть ли в нем необходимость? Увлечение Стивена ведь несерьезно, правда? Просто детская привязанность. Однако отец посеял в моей душе сомнения. Я теперь постоянно вспоминаю, каким странным голосом Стивен спрашивал меня о голоде. Тревожный знак, но… так приятно! Нет, довольно размышлений. Подобная чепуха меня не интересует — вот для Роуз самое то. Понятно, почему отец радовался, что Стивен увлечен мной, а не ею.
Из прачечной вернулась Топаз и поставила разогреваться утюги; отец сразу сменил тему — спросил, всю ли свою одежду я перекрасила в зеленый. Я ответила, что красить особенно было нечего.
— А длинных платьев у тебя нет?
— Ни одного, — призналась я (если смотреть правде в глаза, вряд ли у меня когда-нибудь появится взрослая одежда). — Но школьное платье еще держится, к тому же оно очень удобное.
— Надо перешить ей что-нибудь из моих, — сказала Топаз и вновь ушла в прачечную.
Я расстроилась: вдруг отец решит, будто я упрекаю его в скудости гардероба? И, спеша сменить тему, задала наибестактнейший вопрос.
— Как работа?
На его лице появилось отрешенное выражение.
— Ты уже взрослая, чтобы верить в сказки.
Конечно, я сглупила. Но раз терять нечего, отчего бы не зайти чуть дальше?
— Скажи честно… ты даже не пытаешься?
— Дорогая Кассандра… — Таким резким тоном он говорил крайне редко. — Я не писатель. Пора бы забыть этот миф. На платья я тебе не заработаю, запомни раз и навсегда.
Не проронив больше ни слова, отец поднялся из кресла и зашагал вверх по лестнице.
От злости на саму себя я разве что волосы не рвала: так испортить наш разговор! Первый за долгие месяцы!
Тут вошел Томас, мокрый как мышь. Я его предупредила, что лучше подняться через парадную лестницу, а не через спальню, и дала сухое белье (к счастью, успели все перегладить). Затем побежала наверх проведать Стивена.
Распластавшись на животе, Стивен читал; вокруг открытой книги мерцали свечные огарки, ярко озаряя его лицо. Какое-то время я просто стояла и смотрела на его шевелящиеся губы — пока он меня не заметил.
Кастрюли набрались до краев; мы вылили воду в окно. В караульне горел свет. Значит, отец ушел к себе, невзирая на дождь. Впрочем, ливень начал понемногу стихать. В саду пахло свежестью. Я высунулась наружу: на улице было намного теплее. Дому всегда нужно время, чтобы привыкнуть к новой погоде.
— Скоро наступит ваша любимая весна, мисс Кассандра, — улыбнулся Стивен.
Мы жадно втягивали носами свежий воздух.
— Какая-то в нем мягкость, правда? — сказала я. — Будем считать, что дождь уже весенний… Или я жульничаю? Знаешь, каждый год стараюсь высмотреть весну пораньше.
Он тоже высунулся в окно и глубоко вдохнул.
— Все верно, мисс Кассандра, зиме конец. Может, холода еще вернутся, но весна уже берет свое. — Стивен вдруг улыбнулся, не мне, а в пространство перед собой. — Начало — самое лучшее время.
Закрыв створки, мы снова поставили кастрюли под течи, и по пустым металлическим доньям мелодично зазвенели капли. Огарки свечей отбрасывали причудливые тени, в их мерцающем свете Стивен казался очень высоким. Отец назвал его красивым, как Аполлон… Ой, мне ведь следовало держаться порезче! Совсем забыла.
Мы спустились в кухню, я поставила Томасу еду.
Топаз утюжила прелестное шелковое платье: в прошлом бледно-голубое, а теперь бирюзово-зеленое. Красивый, необычный оттенок. Видимо, от такого зрелища Роуз и стала еще угрюмей — она как раз расправляла для глажки свое плохо окрасившееся ситцевое платьице.
— И стоило вообще возиться с летней одеждой? — фыркнула она. — По-моему, теплые дни вообще не наступят.
— Да уже запахло весной! — ответила я. — Выгляни на улицу, сама почувствуешь.
К смене времен года Роуз равнодушна, поэтому пропустила мое замечание мимо ушей. Зато Топаз сразу поспешила к двери: раскрыла ее настежь, запрокинула голову и, разведя руки в стороны, глубоко-глубоко вдохнула.
— Запах, конечно, пока легкий, хорошо не распробуешь, — уточнила я, но поглощенная своими ощущениями мачеха меня не слушала. Наверное, ринется сейчас в темноту за порогом… Не ринулась. Пару раз глубоко вдохнув, Топаз ушла наверх мерить отутюженное платье.
— Не понять мне этого… — проговорила сестра. — Хотя столько лет живем под одной крышей. К чему ее причуды? То ли действительно зов души, то ли игра на публику, то ли игра для себя.
— По-моему, и то, и другое, и третье, — ответила я. — Если ей так жить веселее, не мне ее упрекать.
Роуз вышла на порог, с минуту постояла, однако ночной воздух ее уныния не развеял.
— Я уже готова на любое безрассудство! — сказала она, захлопывая дверь. — Придумать бы только какое…
— Да что с тобой, Роуз? — спросил Томас. — Каждый день спектакль! Надоело. С Топаз хоть посмеяться можно, а ты вечно угрюмая.
— Не разговаривай с набитым ртом, — отрезала сестра. — Мне тошно. Ни платьев, ни надежд на будущее… Живу среди развалин. И нечего ждать, кроме старости.
— Мы живем так много лет, — возразил он. — Почему ты вдруг захандрила?
— Просто зима, долгая, холодная… — предположила я.
— Просто моя жизнь — зима. Долгая, холодная… — огрызнулась Роуз.
Томас чуть не подавился от хохота. Даже сестра рассмеялась — видимо, осталась капля здравомыслия — и подсела к нам за стол уже не такая хмурая.
— Стивен, — сказала она, — ты ведь ходишь в церковь. Как там прихожане, верят еще в дьявола?
— Некоторые — да, — ответил он, — а сам викарий, по-моему, не верит.
— Дьявол вышел из моды, — вставила я.
— Тогда ему польстит, что я по-прежнему в него верю. Пусть постарается для меня. Я продам ему душу, как Фауст!
— Фауст продал душу, чтобы вернуть молодость, — заметил Томас.
— А я продам, чтобы хорошо провести пока имеющуюся! — отозвалась Роуз. — Интересно, он меня услышит, если просто крикнуть? Или нужно отыскать Дьявольский овраг, Чертов колодец… ну, что-то в таком духе?
— Попробуй загадать желание на нашей горгулье, — поддержала я затею — давно мы не видели нашу отчаявшуюся Роуз в таком игривом настроении.
— Стивен, принеси-ка лестницу! — велела она.
Горгульей мы называем высеченную из камня голову над очагом. По мнению отца, раньше тут стояла часовня: местами сохранились участки резьбы и ниша — вероятно, для чаши со святой водой. Только узоры на старой стене из-за многочисленных побелок уже почти не видны.
— Лестница туда не достанет, мисс Роуз, — заметил Стивен, — и викарий говорит, что это ангел.
— Зато сейчас у него дьявольское выражение лица, — весело парировала сестра. — К тому же дьявол — это падший ангел.
Мы задрали головы: в каменном лике и правда было что-то зловещее; от кудрей осталось лишь несколько завитков — вылитые рожки.
— Возможно, и подействует сильнее, если загадывать желание на ангеле, думая о дьяволе, — предположила я. — Так ведьмы служат мессу наоборот.
