Джон Апдайк - Кролик вернулся

Телефон стоит у маминой кровати; внизу Кролик слышит, как он звонит, затем перестает, но проходит какое-то время, прежде чем он понимает, что звонят ему. Мама говорит нынче только жалобным шепотом, но у нее есть палка, внушительная узловатая палка из шиповника, которую папа однажды принес домой из магазина бруэрской Армии спасения. И мама стучит ею по полу, пока кто-то не явится снизу. Она такая смешная с этой палкой, когда размахивает ею, стучит.

— Всю жизнь, — говорит она. — Хотела иметь. Палку.

Кролик слышит два телефонных звонка, затем до него доходят медленные удары палкой — он пылесосит ковер в гостиной, пытаясь поднять свалявшийся ворс. В маминой комнате запах усилился — разложение странным образом живуче. Кролик где-то читал, что запах — это крошечные частицы самой вещи, щекочущие полость нашего носа, нечто вроде тончайшего дыма. Все окружено своим облаком — у цветка оно больше, чем у камня, а у умирающего больше, чем у нас. Мама говорит:

— Это тебя.

Подушки, подложенные ей под спину, съехали набок, так что она сидит скособочась. Кролик помогает ей сесть прямо, и поскольку слово «Дженис» труднопроизносимо для мускулов ее горла, Кролик не сразу понимает, кто звонит.

Он застывает, потянувшись было к телефону.

— Я не хочу с ней говорить.

— Будет. Тебе.

— Ну ладно, ладно. — Как-то неловко говорить отсюда с Дженис — голос ее звучит в его ухе, а перед глазами мама на смятой постели. Ее руки с синими шишками суставов сжимаются и разжимаются, широко раскрытые глаза беспомощно смотрят на него, голубые радужки окружены тоненькой белой полоской, словно обсосанным леденцом в форме маленького спасательного круга. — Ну что еще? — спрашивает он Дженис.

— Мог бы по крайней мере не грубить так с ходу, — слышит он.

— О'кей, нагрублю позже. Попробую угадать. Ты звонишь, чтобы сообщить, что наконец нашла адвоката.

Дженис смеется. Давно он не слышал ее смеха, робкого, полусдавленного, словно перехваченного на лету.

— Нет, — говорит она, — я до этого еще не дошла. А ты этого ждешь?

Ее теперь труднее запугать.

— Сам не знаю, чего я жду.

— Твоя мать рядом? Или ты говоришь внизу?

— Да, рядом. Я наверху.

— Это и чувствуется. Гарри... Гарри, ты там?

— Конечно. А где же еще?

— Ты не хотел бы где-нибудь со мной встретиться? — И поспешно добавляет деловитым тоном: — Мне без конца звонят из страховой компании — мы ведь, кажется, совместно владеем домом, а они жалуются, что ты отказываешься заполнять бланки. Говорят, мы должны прийти к какому-то решению. Я имею в виду, насчет дома. Папа уже пытается помочь нам продать его.

— Узнаю.

— Ну, и потом с Нельсоном тоже надо как-то решать.

— У тебя же нет для него места. У тебя и у твоего хахаля.

Мать, шокированная услышанным, отводит взгляд в сторону, смотрит на руки и усилием воли заставляет их успокоиться. Дженис быстро втянула в себя воздух. Кролику не удается сегодня сбить ее с толку.

— Об этом я тоже хотела поговорить с тобой, Гарри. Я от него съехала. Все решено, и все довольны. Я хочу сказать, таким исходом. То есть мы с Чарли довольны. Я звоню тебе от родителей — последние две ночи я провела здесь. Гарри?

— Я слушаю. Я тут. Ты что, думаешь, я сбегу?

— Раньше ведь так бывало. Я вчера разговаривала с Пегги по телефону, они с Олли снова вместе, и он слышал, что ты уехал в другой штат, — якобы какая-то балтиморская газета взяла тебя на работу.

— Держи карман шире.

— А Пегги сказала, что от тебя никаких вестей. По-моему, она задета.

— С какой стати?

— Она сказала мне с какой.

— Ну конечно. Этого следовало ожидать. Эй. Мы с тобой ведем милую болтовню, а ничего более определенного ты не намерена мне сказать? Ты хочешь, чтобы Нельсон переехал жить к Спрингерам, так? Я думаю, он может и переехать — он... — Кролик чуть было не сказал, что парнишка здесь не в своей тарелке, но мать ведь слушает, и это ее обидит. Несмотря на свое состояние, она на этот раз действительно старалась проявить внимание к Нельсону.

Дженис понимает и спрашивает:

— Так ты хотел бы меня видеть? Я хочу сказать, ты не слишком озвереешь при встрече?

Кролик смеется — собственный смех кажется ему чужим.

— Не исключено, — говорит он, подразумевая: «Исключено».

— Ох, давай повидаемся, — говорит Дженис. — Хочешь приехать сюда? Или мне приехать к тебе? — Она понимает его молчание и идет навстречу его желанию: — Нужно какое-то третье место. Может, это глупо, но как насчет дома в Пенн-Вилласе? Мы не можем туда войти, но надо на него посмотреть и решить, как с ним быть, я хочу сказать: кое-кто предлагает купить его — на днях папе звонили из банка.

— Ладно. Мне еще надо покормить маму. Как насчет двух?

— А потом, я хочу кое-что дать тебе, — продолжает Дженис, тогда как мама знаком дает ему понять, что ей надо добраться до стульчика с горшком, — ее синяя рука так крепко вцепилась в шишковатую ручку палки, что костяшки побелели.

— Не дай ей обкрутить, — советует она сыну, когда он вешает трубку. — Тебя.

Мама сидит на краю кровати, подкрепляя свои слова ударом палки об пол, и для наглядности очерчивает концом ее полукруг.

Сложив тарелки в сушку, Гарри готовится к поездке. Он решает остаться в светло-коричневых брюках, которые на нем сейчас и которые он носит вот уже две недели, и надеть, как в рабочие дни, свежую рубашку, а сверху старую куртку, которую он нашел в сундуке на чердаке, — в этой куртке он ходил на спортивные занятия в школе. У нее на спине щит цвета слоновой кости, на котором красуется фисташково-зеленая эмблема команды Маунт-Джаджа, а из-под полосы на плечах спускаются зеленые рукава. Спереди куртка застегивается на молнию. В застегнутом виде она обтягивает его грудь и живот, но он идет в таком виде по Джексон-роуд под замерзшими кленами; когда же автобус подвозит его к Эмберли, более теплый воздух в низине побуждает Кролика расстегнуться, и он идет враскачку по извилистой улице, где в маленьких одноэтажных домах-ранчо лежат на крыльце тыквы, а на дверях — кукурузные початки.

Его дом на Виста-креснт виден издали — черный уголь среди конфеток. Возле дома стоит его автомобиль. Американский флаг по-прежнему красуется на заднем стекле. Он выглядит грозным, хоть и выцветшим.

Дженис вылезает со стороны водителя и стоит у машины, неуклюжая, решительная, в защитного цвета пальто, которое Кролик помнит по прошлым зимам. Он успел забыть, какая она малорослая, как поредели ее черные волосы надо лбом, который блестит, словно маслом смазанный. Она перестала причесываться под мадонну и носит волосы на косой пробор, что совсем ей не идет. Но рот она стала меньше поджимать, в уголках губ исчезли складки, отчего кажется, что в любую минуту готова рассмеяться; чем меньше боишься потерять, тем легче смеяться. Как ни нелепо, руки у Кролика инстинктивно чуть не протягиваются, чтобы как-то приласкать ее, почесать за ухом, что ли, точно собачонку, но ни он, ни она не делают ни единого жеста. Не целуются. Не обмениваются рукопожатием.

— Где ты откопал эту старую «крестьянскую» куртку? — Он и забыл, что их команда называлась «Маунт-Джаджские крестьяне». А Дженис продолжает: — Я совсем забыла, какие у нашей школы были жуткие цвета. Гадость. Вроде муляжа мороженого.

— Я нашел ее в старом сундуке на чердаке у родителей. Они хранят все барахло. А куртка еще пригодится.

— Кому?

— Многие мои вещи ведь сгорели.

Он словно оправдывается — он понимает, что она права: единственный след, который он сумел оставить в жизни, относится к полудетской поре мороженого. Однако она тоже одета слишком молодо для своих лет, и прическа у нее как в юности, на косой пробор, а-ля латиноамериканская красотка сороковых. Ча-ча-ча.

Она неуклюже сует руку в карман серо-зеленого пальто.

— Я сказала, что у меня для тебя подарок. Вот. — И протягивает ему что-то болтающееся, позвякивающее. Ключи от машины.

— А разве тебе не нужна машина?

— В общем, нет. Я могу ведь ездить на одной из папиных. Сама не знаю, почему я считала, что она мне нужна, наверное, вначале думала, что мы куда-нибудь сбежим. Поедем на Запад. В Канаду. Сама не знаю. Мы ведь об этом даже и не говорили.

— Ты собираешься жить у родителей? — спрашивает он.

Дженис поднимает взгляд с его куртки на лицо.

— Вообще-то мне это невыносимо. Мама так ноет. Чувствуется, что ей внушили ничего не говорить мне, но ее то и дело прорывает, у нее с языка не сходит: «общественное мнение». Можно подумать, она проводит опросы по заданию Института Гэллапа[66]. Да и папа не лучше. Первый раз в жизни он кажется мне жалким. Кто-то открывает агентство по продаже «датцунов» в одном из торговых центров, и он считает, что это реальная угроза для него лично. Я подумываю, — говорит Дженис, взгляд ее черных глаз задерживается на его лице, но может тут же скользнуть в сторону, если она увидит что-то, что ей не понравится, — может, стоит снять где-нибудь квартиру. Возможно, в доме Пегги. Чтобы Нельсон снова мог ходить в школу в Западном Бруэре. Я, конечно, заберу к себе Нельсона. — И отводит глаза.