Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников
Жива ли?
Долина Шеврез позади. Уже местечко – Рошфор. В чью честь имя? Во Франции столько Рошфоров! Один из маркизов был публицистом, писал сатиры в «Лантерн»[282]. Основал «Энтрансижан». Быть может, он? А какое живописное место! Как вьется дорога! Розовая акация склоняет ветви из-за ограды старого парка… У Бориса Петровича в Херсонской губернии, помню, тоже перед въездом в имение ряд акаций. Желтых только. Где он теперь! И Мария Николаевна? Живы ли? А когда едешь к ним, уже за пять верст подобная аллея из тополей. По бокам поля… В полях васильки, маки…
Замечательный вид у василька: если вглядеться, совсем орден. Внутри темная розетка, вокруг лепестки с семью зубцами, будто мечи… Почему не могу я добиться этого скромного знака отличия там, у себя? Неужели до конца дней принужден надевать его в петлицу во Франции, вспоминая Рошфора?
Ранбуйэ… Старый королевский дворец. Ежегодный отдых президентов республики. Городок небольшой, тихий, уютный. Можно задержаться на десять минут, осмотреть… Но удобно ли? А, вдруг, ажан заметит, начнет следить: почему русские разглядывают резиденцию?
При въезде в Ранбуйэ – маки. При выезде – маки. По дороге к Царскому Селу, когда ездил из Петербурга, как будто маков не замечал.
Но на пути в Петергоф, помню, были. И сколько! Возле Лигово. У Сергиевой пустыни. В Лигово часто ездил в литературный салон графини Н. У графини кружок по сохранению русского языка от засорения. Кстати, маркиза де Ранбуйэ тоже имела салон. И тоже дамы «пресьез»[283]старались в салоне охранять французский язык.
Город Ментенон. Перед ним маки. После него маки. Какое шато на берегу застывшей реки! Красные стены, остроконечные башни. Одна подошла к самой воде, любуется отражением. Может быть, здесь некогда жила сама Ментенон[284]? Замечательная женщина! Сколько ума, сколько настойчивости: сначала скромно воспитывать детей г-жи Монтеспан. Затем, на сорок девятом году, устранить соперницу, овладеть сердцем Короля-Солнца. Всякая ли женщина может? В таком возрасте?
Река Эр проходит через Ментенон, живописно делит на части. Если бы два-три больших храма, да шире реку, напоминало бы Новгород. Ведь, между Мстой и Волховым тоже не мало маков. Если идти в направлении на Слутку, из имения Кудриковых. А у Марфы Посадницы[285]тоже был характер. Не слабее, чем у Ментенон.
Не буду говорить о цели нашей поездки – шартрской «Нотр Дам». Впечатление, конечно, огромное. Взлет каменных кружев фасада. Гигантские цветные «витро», Бесчисленные скульптурные сцены на библейские темы. Таинственная полутьма храма. Своды, под которыми семь веков теплятся свечи, семь веков мудрые морщины сменяют беззаботную юность.
Все чудесно. Все прекрасно. Холмы долины Шеврез. Город Рошфор. Ранбуйэ, Ментенон. Молодой «шартрен» полководец Марсо[286], смерть которого оплакивали не только французы, но даже враги под Альткирхемом… Величественный грандиозный храм…
Но лучше всего, прекраснее и чудеснее всего для моего русского сердца маки и васильки. Сколько их! Усыпали придорожные межи. Перелески. Поля.
И сколько свежих впечатлений, благодаря им. О Таврической губернии. О Херсонской. О Новгороде. О Сергиевой Пустыни.
Спасибо им!
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 1 июля 1932, № 2586, с. 3.
Русское дело
Трудно бороться с денационализацией наших детей.
Особенно, если вспомнить, что сама-то денационализация – не русское слово.
Но, все-таки, находятся самоотверженные неутомимые люди, берущиеся за такую задачу. Точно санитары на поле сражения, подбирают они раненых малышей, бережно переносят на своих плечах к перевязочным пунктам, влекут в лазареты. И – глядишь, проходит некоторое время… И совершенно выправился пострадавший.
Конечно, для величественных умов, достигших грандиозных высот космополитизма, вся эта медицина не заслуживает никакого внимания. По мнению этих философов, совершенно безразлично, в чьих культурных традициях и понятиях растет человек. Для них главное, чтобы человек вообще звучал гордо. А на каком языке он звучит, и для кого звучит – это неважно.
Национальное воспитание у подобных мыслителей почитается даже значительным тормозом в деле мирового прогресса. Во-первых, оно суживает горизонты. Во-вторых, вызывает к жизни страшные зоологические призраки. В-третьих, создает проволочные заграждения между людьми.
Однако, не все эмигранты раздули свое мировоззрение до подобных грозных пределов. Есть еще среди нас узкие общественные деятели, без исключительных горизонтов, без вселенских точек зрения на синтаксис, которым приятно видеть русских детей, знающих русский язык, любящих Россию больше Мадагаскара, отдающих Петру Великому предпочтение перед Пипином Коротким.
Вот, например, парижский «Русский комитет содействия национальному воспитанию молодежи». Узкая организация, разумеется. Ни забот о республике Либерии. Или волнений за судьбу негров из Скотсборо. Но как трогательны усилия комитета, существующего на скудные членские взносы, в деле национально-бытового охранения наших детей!
Комитетом ставятся пьесы русских классиков для молодежи. Создаются групповые внешкольные занятия русским языком, историей, Законом Божьим. Даются вечера русской сказки и песни.
Будь средства у организации в должном масштабе, могла бы она охватить своей деятельностью всю французскую провинцию, связаться с эмиграцией в других странах.
Но легко ли охранить детей от растворения в чужой среде, если со стороны взрослых не будет дружного отклика?
Если многие взрослые сами не прочь раствориться?
Есть здесь у нас русские общежития, преследующие ту же задачу национального воспитания детей. Кое-как существуют. Перебиваются. Но опять-таки: что можно сделать, если родители сами колеблются, иногда даже пугаются:
– А не повредит ли нашему сыночку русский язык?
На днях пришлось мне побывать в русском лицее имени Императора Николая II. Находится он недалеко от Парижа, в Вилье ле Бель. Просторный благоустроенный дом, любовно приспособленный под школьное помещение руками самих воспитателей. Средства у лицея меньше чем скромные. Дело зависит исключительно от поступлений платы за правоучение, что в нынешние дни кризиса трудно считать идеалом обеспечения.
А, между тем, как отдыхает узкая некосмополитическая душа среди этих тридцати пяти славных мальчуганов, растущих в русской национальной обстановке! Не забываются здесь, конечно, условия пребывания на чужбине. Изучаются иностранные языки. Преподавание некоторых предметов ведется по-французски.
Но зато все остальное… Все говорит о России. Достаточно войти в любой из классов – и отовсюду со стен глядят знакомые школьные образы. Географическая карта Российской Империи. Портреты монархов, выдающихся русских людей – ученых, писателей, художников, композиторов.
Все живущие здесь слились в трогательно-дружную семью. Без сурового принуждения, без излишних формальностей течет жизнь в лицее. Ученики охотно повинуются старшим. Директор, воспитатели для них не просто учащие. Это – те же родные, связанные с ними общей матерью – далекой Россией. Каждый день на уроках слышат дети рассказы о былом величии родины. О сказочной жизни, которой сами никогда не испытывали, которую некоторые помнят только восприятием младенческих глаз… И радостно гордо в ответ на повествование трепещет душа, гордо стучит в груди юное сердце:
– Это наше отечество!
P. S. Наступающие две недели в Париже посвящены помощи национальному воспитанию: в субботу
