Говард Лавкрафт - Зов Ктулху (сборник)

Обо всем этом говорили с известной осторожностью, поскольку обстоятельства могли оказаться связанными со смертью Роберта Блейка. Из дома Пси Дельта, окна которого смотрят в кабинет Блейка, студенты заметили утром девятого числа бледное лицо его за стеклом… Им не понравилось выражение лица. Обнаружив его в том же положении к вечеру, они встревожились и проследили, зажжется ли свет в его комнатах. Потом позвонили в колокольчик в безмолвную квартиру и в итоге вызвали полицию.

Окоченевшее тело застыло возле окна, и, когда вошедшие заметили выкаченные, остекленевшие глаза, искаженные ужасом черты, они невольно отвернулись. Вскоре труп обследовал врач коронера и, невзирая на целое окно, заключил, что причиной смерти явилось поражение электрическим током или вызванный им нервный шок. Ужасное выражение на лице он игнорировал совершенно, считая его появление вполне вероятным для личности, наделенной столь аномальным воображением и к тому же явно неуравновешенной. Последнее позволили заключить книги, картины и манускрипты, обнаруженные в помещении, и вслепую сделанные заметки в дневнике. Блейк корябал их до самого конца, и правая рука его все еще сжимала карандаш с обломанным кончиком.

После того как погас свет, записи сделались несвязными и крайне неудобочитаемыми. Кое-кто из следователей, воспользовавшись ими, пришел к выводам, отличающимся от официального материалистического вердикта. Но подобные размышления имеют мало шансов на успех в консервативных умах. Этим наделенным пылким воображением теоретикам не помогло и то, что суеверный доктор Декстер выбросил и таинственную шкатулку вместе с граненым камнем, явно светившимся изнутри, – их обнаружили в шпиле, лишенном окон, – в одну из самых глубоких проток Нарангасетской бухты. Излишнее воображение и нервная неуравновешенность Блейка, усугубленные сведениями о культе зла, чьи давнишние следы довелось ему обнаружить, дают основание для доминирующей интерпретации последних лихорадочных записей, точнее, того, что удалось разобрать.

Свет все еще не включился – прошло уже минут пять. Теперь все зависит от молнии. Пусть Йаддит укрепит их силу!

…Какая-то сила прорывается… Дождь, гром и ветер оглушают… Тварь эта овладевает моим разумом…

Что-то случилось с памятью. Вспоминаю такое, чего прежде не знал. Другие галактики, другие миры… Тьму. И молния кажется темной, а тьма – Светом.

Не может быть, чтобы в этой тьме я видел холм и церковь на нем. Должно быть, отпечаток, сохраненный сетчаткой. Дай Бог, чтобы итальянцы вышли к храму со свечами, если молнии прекратятся.

А чего я боюсь? Разве не аватара Ньярлатотепа, в древнем и темном Кеме принимавшего человеческий облик? Помню Юггот и далекий Шаггай, предельную пустоту вокруг черных планет…

Долгий полет в пустоте… не могу пересечь вселенную света… воссоздан мыслями, уловленными Сверкающим Трапециоэдром… посылаю через жуткие пропасти света…

Имя мое Блейк, Роберт Харрисон Блейк, дом 60, Ист-Кнапп-стрит, Милуоки, Висконсин… Я на этой планете…

Азатот, помилуй! Молнии угасли – ужас – я все вижу ужасным чувством, которое не есть зрение, – свет сделался тьмой, а тьма светом… Эти люди на холме… стража… свечи… кресты… священники…

Чувство протяженности исчезло – далекое близко – близкое далеко. Нет света… стекла… вот шпиль… башня… окно… слышу… Родрик Ашер… безумец или теряю рассудок… тварь копошится, возится в башне. Я – это она, и она – это я… я хочу выйти… должен выйти, чтобы слить силы… Оно знает, где я…

Я – Роберт Блейк, но я вижу башню во тьме. Мутная вонь… Чувства преобразились… доска в окне треснула и поддалась…

…Йа… пган…йдд.

Вот оно… все ближе… адский ветер. Титанические сине-черные крылья… Йог-Сотот, спаси меня… горящий глаз… три доли его…

Тварь на пороге

Это правда, что я всадил шесть пуль в голову своему лучшему другу, но все же надеюсь изложенным здесь доказать, что не совершил убийства. Прежде всего меня назовут безумным – более безумным, чем тот, кого я застрелил в палате аркхемской лечебницы. Но затем некоторые из моих читателей смогут взвесить каждый из приведенных мною доводов, соотнесут их с известными фактами и зададутся вопросом: а мог ли я полагать иначе после того, как перед моими глазами предстало доказательство реальности всего этого кошмара – та тварь на пороге?

До той жуткой встречи я тоже видел только безумие в тех невероятных историях, участником которых оказывался. Даже и теперь я спрашиваю себя: не обманулся ли я?.. не стал ли безумным? Не уверен… но найдется немало желающих рассказать всякое загадочное об Эдварде и Асенат Дерби, и даже невозмутимые полицейские не смогли найти объяснение того последнего ужасного визита. Они выдвинули весьма шаткое предположение, будто эта страшная выходка – проявление мести или грозное предупреждение со стороны изгнанных слуг, хотя в глубине души догадывались, что истина куда более ужасна и невообразима.

Итак, я утверждаю, что не убивал Эдварда Дерби. Скорее я отомстил за него и при этом очистил землю от ужасного создания, которое, если бы осталось в живых, могло бы насылать неисчислимые ужасы на все человечество. Вблизи наших ежедневных маршрутов есть черные зоны мира теней, откуда к нам время от времени прорывается какое-то зло. Когда происходит такое, посвященный человек должен нанести разящий удар прежде, чем наступят ужасные последствия.

Я был знаком с Эдвардом Пикманом Дерби всю его жизнь. Будучи моложе меня на восемь лет, он оказался настолько одарен от природы и так преуспевал в своем развитии, что с той поры, как мне сравнялось шестнадцать, а ему восемь, у нас находилось немало общего. Это был самый феноменальный по развитию ребенок, какого я когда-либо встречал, и уже в семь лет он сочинял стихи мрачного, фантастического, почти пугающего содержания, приводившие в изумление окружающих его наставников. Возможно, такому преждевременному раскрытию таланта способствовали домашнее образование и уединение. Будучи единственным ребенком в семье, он был слабым и часто болел, и заботливые родители, опечаленные этим обстоятельством, старались держать сына поближе к себе. Мальчика никогда не оставляли без присмотра, и ему редко выпадала возможность просто поиграть с другими детьми. Без сомнения, все это породило в мальчике странную внутреннюю жизнь, в которой свобода проявлялась в полете фантазии.

Его познания в отрочестве были по любым меркам довольно обширными и странными, а детские сочинения восхищали меня несмотря даже на то, что я был много старше. Примерно в то время меня заинтересовало искусство гротескового направления, и в этом ребенке я обнаружил редко встречающийся родственный дух. Общим фоном, конечно же способствовавшим нашему совместному интересу к миру теней и чудес, был древний, ветхий и отчасти жутковатый городок, в котором мы жили – проклятый ведьмами, овеянный старинными легендами Аркхем, чьи прогнувшиеся двускатные крыши и выщербленные георгианские балюстрады рядом с сонно бормочущей рекой Мискатоник предавались размышлениям о минувших веках.

Какое-то время спустя я увлекся архитектурой и оставил свой замысел проиллюстрировать книгу демонических стихов Эдварда, но, впрочем, наша дружба не стала от этого слабее. Необычный талант юного Дерби получил удивительное развитие, и на восемнадцатом году жизни он выпустил ставший сенсацией сборник описывающих кошмары стихотворений под заглавием «Азатот и другие ужасы». Он вел оживленную переписку с печально известным поэтом-бодлеристом Джастином Джеффри, тем самым, кто написал «Людей монолита» и умер в 1926 году в сумасшедшем доме, непрерывно крича, после того как посетил какую-то зловещую и пользующуюся дурной славой деревушку в Венгрии.

Однако в прагматическом плане и в отношении личной самостоятельности молодой Дерби был совершенно беспомощен, поскольку с ним постоянно нянчились. Здоровье его стало лучше, но с детских лет в нем глубоко укоренилась привитая чересчур заботливыми родителями привычка находиться под чьим-то присмотром, так что он никогда никуда не ездил один, не принимал самостоятельных решений и не брал на себя какую-либо ответственность. Уже в раннюю пору жизни было очевидно, что он не сможет вести борьбу на равных в бизнесе или в какой-то профессиональной сфере, но поскольку семья была состоятельной, его этот факт нисколько не печалил. Достигнув зрелого возраста, он сохранил обманчиво мальчишеские черты: светловолосый и голубоглазый, со свежим цветом лица, на котором лишь с трудом можно заметить результаты его потуг отрастить усы. Голос у него был спокойный и тихий, а тело, не знавшее физических упражнений, казалось скорее юношески полноватым, нежели преждевременно тучным. При своем высоком росте и красивом лице он вызывал бы интерес у женщин, если бы застенчивость не приговорила его к уединенному существованию и общению с книгами.