Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
Они бы и еще послушали старика, если бы Петеру не понадобилось бежать в отхожее место. Уже несколько дней его мучил понос. Он не мог далеко отходить от выгребной ямы, вырытой за бараком номер двадцать пять. Пока Петер несся к занавешенной соломенными циновками открытой яме, сиденье над которой скоблили дочиста каждый день, Герман и Тулла оставались у входа в лагерь. Герману нравилось, когда он мог оставаться с Туллой один на один, и было удивительно, что сейчас он смотрел на нее другими глазами, не так, как десять месяцев назад в Йокенен. Ему нравились ее длинные русые косы. Его нисколько не беспокоило, что в косах опять было полно вшей. Одной дезинсекцией от этих паразитов просто так не избавишься. Герман схватил за косу, дернул так сильно, что Тулла вскрикнула, вырвалась и убежала. Он помчался за ней следом. Они бегали по лагерной улице, прятались среди бараков и за мусорными баками, хихикали, визжали и чуть не столкнулись с пожилой женщиной, несшей из прачечной в свой барак мокрое белье, чтобы развесить на веревке у печки.
Возвращавшийся бледный Петер - шел он очень медленно - покачал головой, глядя на сумасшедшую возню. Чем заняться? Надо сходить к кухне. Они болтались перед входом в кухонный барак, осматривали каждого входящего и выходящего, перерыли помойку, ничего не нашли.
- Что будет сегодня на обед? - спросил Петер женщину, носившую в кухню дрова.
- Ка-пу-ста, - смеясь, ответила женщина по-русски.
Может быть, им перепадет добавка, если они помогут носить дрова. Они несли по первой охапке поленьев, когда в лагерь въехала машина с громкоговорителем на крыше, хорошо знакомая им всем. Машина проехала по лагерной улице туда и обратно, оповещая, что в прачечной опять состоится врачебный осмотр. Хорошо, будет хоть перемена в однообразной лагерной жизни. Явиться всем. Женщины и дети в десять часов, немногочисленные мужчины в половине двенадцатого. Обед будет только после того, как все пройдут осмотр. Петер уже относился к мужчинам, но Герман мог идти в десять часов с Туллой и женщинами. Там он впервые увидел Туллу обнаженной, с распущенными длинными волосами. Господи, среди костлявых старых спин, желтой сморщенной кожи, отвислых животов и грудей, грязных, гноящихся ног Тулла выглядела как нежный, бледный ангел.
Еще одно утро. После раздачи хлеба Петер отозвал Германа в сторону и подвел к забору. Он без слов поднял проволоку и показал на дыру, достаточно большую, чтобы проползти на животе. Они зашли за Туллой. Петер пополз первым, потом Герман, за ним Тулла, безуспешно старавшаяся не запачкать платье.
И вот они за забором. Не зная, куда идти, пошли просто в поле, в сторону военного аэродрома, разбитые ангары которого виднелись на расстоянии нескольких километров на опушке леса. Пустынный бетонный ландшафт, изувеченные деревья, воронки от бомб и разбитые самолеты "Хейнкель" пугали Туллу. Она готова была бежать обратно в лагерь. Ради Туллы мальчики далеко обошли эти развалины и направились к садовым участкам на окраине города. Там из печных труб упорядоченного, уютного существования поднимался теплый белый дым. Сады и огороды были ухожены, заборы сверкали свежей краской. За некоторыми окнами еще стояли украшенные Рождественские елки. До Крещения, потом игрушки снимут. В поселке были люди, почтальон на велосипеде, конная упряжка с возом дров, а грузовой автомобиль на древесном угле развозил по домам мешки угольных брикетов. Были дети, шедшие с ранцами на спине в школу. Собаки, лающие на прохожих. Скворечники и птичьи кормушки на деревьях. Удивительный мир!
И кому только пришла в голову эта идея? Петеру Ашмонайту или Тулле? Потом уже трудно было выяснить. Во всяком случае, это Тулла сказала: "У них наверняка полно всякой еды".
Петер тут же стал думать, как что-нибудь стянуть. Можно придти в темноте и обследовать огороды. Может быть, где-то ссыпана в бурты картошка? Или свекла? Но Тулла предложила:
- А давайте просто попросим... Подойдем к двери и спросим, не найдется ли у них чего-нибудь для нас.
- Будем как нищие, - сказал Герман.
Но Петер уже воодушевился.
- Нищие или нет... Тулла подойдет к двери и скажет... А что нужно сказать?
- Почему я? - спросила Тулла.
- Девочке больше дадут, - объяснил Петер.
Они вместе разучили, что Тулла будет говорить:
- Я бедная беженка, два дня ничего не ела.
Сработало в первый же раз. Тулле дали по яблоку на каждого. Потом уже не так везло. В одном доме не открыли, перед другим их встретила собака. Но кое-что все-таки набралось: Рождественское печенье, морковка, сухой кусок хлеба.
Началось возбуждение сбора и набивания карманов. Они обходили сначала четные номера на одной стороне улицы, потом нечетные на обратном пути, забегали время от времени на параллельную улицу, никак не могли остановиться.
- Ни за что нельзя тащить все это в лагерь, - констатировал Петер.
Герман предложил отнести добычу на брошенный аэродром. Там они нашли более-менее уцелевший деревянный ящик и все в него сложили. Спрятали всю добытую картошку, морковку и свеклу под сосновыми ветками в лесу, рядом с жестяным крылом сгоревшего истребителя. Так, это было сделано.
Они наелись и уже не торопились успеть в лагерь на обед. Шли по полям, бросали камни вслед вспугнутым зайцам, сбивали с телеграфных столбов фарфоровые изоляторы. Строили планы будущих вылазок за лагерный забор, туда, в мир садов и огородов, теплых домов с печеными яблоками и картошкой в мундире.
- Вам тоже так жарко? - спросил вдруг Петер.
Он сел на камень и подпер голову руками.
- Может, ты съел что-то нехорошее, - сказала Тулла озабоченным тоном медицинской сестры.
На последние сто метров до дыры в лагерном заборе ушло четверть часа. Петер не мог двигаться быстрее, все время присаживался.
- У тебя наверняка температура, - сказала Тулла.
Они протащили Петера под проволокой, как тащат мешок с картошкой. Положили, совершенно обессилевшего, на землю за соломенными циновками уборной.
- Ну, еще немножко и доберешься до кровати, и будешь спать, подбадривал его Герман.
Они поддерживали его с двух сторон до лагерной улицы. Там им встретилась мать Петера. Она взяла Петера на руки, буквально на руки, как маленького ребенка. Унесла в барак. Ушел Петер Ашмонайт.
Герман и Тулла остались одни на лагерной улице. Идти или не идти на обед? Конечно, зачем отдавать кому-то?
После еды слонялись в нерешительности по улице взад-вперед.
- Ну, теперь-то вы скоро уедете, - сказал старый сторож. - Может быть, в Тюрингию или Шлезвиг-Гольштейн. Если еще неделю не будет новых случаев тифа, карантин снимут.
- А где это - Тюрингия? - спросила Тулла.
Сторож тоже точно не знал. Но наверняка в Тюрингии хорошо. Те, кто раньше жил в лагере, всегда радовались, когда узнавали, что едут в Тюрингию. Некоторые даже писали оттуда. В Тюрингии есть горы, на которых снизу доверху растут яблони. Представить только - жить в таком краю летом!
- Это - зеленое сердце Германии! - заявил старый сторож торжественно.
Когда стало темнеть, Герман пошел к своему бараку. У Петера на самом деле оказалась температура. Мать сидела рядом с ним на краю кровати и прикладывала к вискам холодный компресс. Герман залез наверх, лег в свою постель, свесил голову вниз.
- Один с Туллой я не пойду за забор, - пообещал он. - Мы подождем, пока ты поправишься.
- За лесом есть деревня, - фантазировал в горячке Петер. - Настоящая деревня с крестьянскими дворами.
- Мы туда пойдем, когда ты снова будешь здоров, - заверил Герман.
- В деревне мы добудем все, - шептал Петер.
- Лежи тихо, мальчик!
Вдруг Петер сел и закричал:
- Пить, дайте мне пить!
Фрау Ашмонайт пошла к печке, принести теплого чаю. Но, когда она вернулась с кружкой, Петер уже не хотел пить. Он ушел в себя, лежал, закрыв глаза.
- Боже мой, он без сознания! - вскрикнула фрау Ашмонайт. Она выскочила из барака, побежала кратчайшим путем на пункт Красного Креста.
- Потерять сознание - это еще не самое плохое, - говорил Петеру сверху Герман. - Я тоже был без сознания, помнишь, на этом проклятом вокзале между Франкфуртом и Берлином. А ночью ты меня разбудил, когда мы ехали через Берлин. Без сознания - все равно, что спать.
Прошло довольно много времени, прежде чем фрау Ашмонайт вернулась с сестрой Карин.
- Он просто спит, - уверял Герман, когда сестра склонилась над Петером.
Она потрогала его голову, разорвала на груди рубашку, взяла руку Петера, нащупала пульс. Казалось, что она считает. Но почему она смотрит таким неподвижным взглядом на стенку барака? Не двигается, ничего не говорит. Господи, что случилось с Петером Ашмонайтом?
- Если бы это был сон, - тихо сказала сестра. - Он умер.
Она встала, не взглянув ни на кого, направилась к двери, сказала только:
- Я позову доктора.
Все, не стало Петера Ашмонайта. Почему ты не захотел поехать вместе со всеми в зеленое сердце Германии, где на всех горах растут яблони? Или в Шлезвиг-Гольштейн? А может быть, и обратно в Йокенен. Уже послезавтра отходит поезд. На черной доске на кухне до сих пор написано, когда отъезд. Но если у тебя был тиф, карантин продлят.
