Леонид Иванов - Глубокая борозда
— Да не спеши, Сергей Устинович, я подожду. — Павлову не хотелось, чтобы Гребенкин обиделся за резкий прием.
Гребенкин, помогая подбородком, листал таблицы.
Чтобы не мешать ему, Павлов вышел, попросил приготовить чаю. А когда вернулся, Гребенкин, как видно, был готов к беседе: таблицы лежали у него на коленях.
— Ну, что сказать? — поднял голову Гребенкин. — Шагаем в ногу со всеми, — он усмехнулся. — Не лучше, но и не хуже.
— А кое-где с мясом плохо, на рынке берут до четырех рублей за килограмм. Это тебя не волнует?
— Значит, так было и запланировано, — в том же тоне продолжал Гребенкин. — Планы-то мы выполняем!
Павлов хорошо знаком с подобными приемами Гребенкина: умеет так повернуть суть вопроса, что нападающая сторона невольно становится обороняющейся. Вот и сейчас Павлову фактически нечего возразить Гребенкину. Он понимал, что все сказанное Гребенкиным — лишь злая ирония. Однако она может быть и совершенно непробиваемой защитой! В самом деле, какие могут быть претензии к тем, кто перевыполняет установленные задания по закупкам молока и мяса?
— А ведь дело-то, Сергей Устинович, серьезное…
— Конечно, серьезное, — строго выговорил Гребенкин. — Я, Андрей Михайлович, честно скажу: радовался, когда было принято решение устанавливать план-заказ государства не по тем заданиям, какие раньше существовали, а по сниженным. Нам дали почувствовать реальность планов, уверенность в своих силах. Дело прошлое, но когда работаешь изо всех сил, а задания выполнить не можешь — руки опускаются. Очень уж напряженными были тогда планы, часто просто нереальными. А вот теперь думаю, Андрей Михайлович, что на вооружение приняли другую крайность, и она может вызвать…
— Расслабленность?
— Совершенно точно, Андрей Михайлович! Расслабленность… Планы по продаже молока, мяса, зерна и других продуктов снизили, надеялись на подъем энтузиазма, да так оно и получилось в первые годы, это факт! А все же и расслабление уже заметно. Произошла переоценка в понимании своих задач… Да вот вам пример: Егоров из Кулундинской области задается — в прошлом году перевыполнил план поставок зерна на семь процентов. Сколько о них писали! И ведь что удивительно: вроде все уже забыли, что их области еще недавно доводился план сдачи зерна триста миллионов пудов. Правда, они ни разу его не выполнили, но все же до двухсот восьмидесяти миллионов дотягивали. Помните? Ну вот. А теперь у них план-заказ на сто шестьдесят миллионов, они продали сто семьдесят, то есть на сто миллионов меньше, чем когда-то, и уже герои! За двести восемьдесят миллионов, бывало, поругивали, а за сто семьдесят — хвалят, да еще как!
Теперь Павлов понял ход мыслей Гребенкина. В самом деле: после мартовского Пленума в целом по стране план-заказ на зерно снижен почти на тридцать процентов. И сделано это с определенной целью: сильнее заинтересовать хлеборобов в увеличении продажи зерна, потому что сверхплановое оплачивается теперь в полтора раза дороже. Материальная заинтересованность хлеборобов! А моральная? Это уже в большой степени относится к руководителям районов и областей. Тут прав Гребенкин: послабление ведет к расслаблению…
И еще больше эта расслабленность чувствуется в животноводстве. Здесь твердые планы-заказы тоже были несколько снижены в сравнении с прежними, но в отличие от хлеба за сверхплановую сдачу молока и мяса пока что нет поощрительной оплаты. В этих условиях и сами животноводы, как видно, расслабились. План-заказ перевыполнили, скажем, на пять процентов — и все довольны! А предоставленная всем возможность продать сверх плана 30—35 процентов зерна и 8—10 процентов продуктов животноводства все же воспринимается как доброе пожелание: кто не исполнит его, наказанию не подлежит.
«Да что ссылаться на Егорова», — думает уже Павлов. Однако полезли в голову оправдания: у Егорова в области урожаи за эти годы снизились, а у нас увеличились все-таки. И тут Павлов невольно подумал: вот она, расслабленность в действии…
Гребенкин все посматривал на примолкшего Павлова и, как видно, уловил ход его мыслей.
— Это вам, Андрей Михайлович, надо войти с предложением в правительство.
— С каким предложением? — очнулся от дум Павлов.
— Надо считать планы-заказы своеобразной расчетной нормой. Что сдано сверх этого заказа, оплачивается поощрительно. А контролировать особо строго нужно планы производства продукции. Производства! — повторил Гребенкин. — Потому что, в конечном-то счете, важно произвести определенное количество зерна или мяса, а как всем этим добром распорядиться, государство скажет: скоту ли скормить зерно, на элеватор ли сдать… Важно произвести! А при подведении итогов соревнования, скажем, по зерну победителем считать только тех, кто перевыполнил план-заказ государства не менее чем на тридцать процентов. Вот тогда все встанет на свои места, и с этой самой расслабленностью будет покончено.
Павлов с признательностью глядит на Гребенкина: умело раскрыл все стороны нового порядка в планировании заготовок.
— А с животноводством положение сложное, — продолжал Гребенкин. — Позавчера я ночевал в Лабинском совхозе у Никанорова…
— Они же превзошли все прошлые показатели.
— Вот-вот… Превзошли! А я обрушился на Никанорова: почему двенадцать лет самих себя догоняли! А он посмеивается: отстал, мол, ты от жизни… Мы, говорит, среди передовых хозяйств страны совершили такой прыжок, что впору ждать второй звезды Героя труда. И прижал меня! Да, — вдруг спохватился Гребенкин. — У меня же она осталась в кармане. — Он поднялся, вышел в прихожую и скоро вернулся с пожелтевшим газетным листом. — Вот полюбуйтесь, Андрей Михайлович…
То была «Совхозная газета» за 1953 год. На второй странице опубликован список совхозов страны, в которых удои коров превышали 4000 килограммов. Таких хозяйств тогда было 212. Павлов обратил внимание на подчеркнутое. Это совхозы их области. «Приречный» за 1952 год надоил 5335 килограммов и занимал 23‑е место. А «Лабинский» с удоем в четыре тысячи с небольшим был на 193‑м месте.
— Понимаете суть-то? — спросил Гребенкин. — Я жму на Никанорова, а он показал мне эту газету и сводку министерства за прошлый год. Его совхоз-то с удоем в четыре пятьсот оказался на девятом месте в стране! А «Приречный», снизивший удои чуть не на тысячу, теперь на четвертом месте!
— В чем же дело? Может быть, поголовье коров в совхозах сильно увеличилось?
— Так если и увеличилось, то ведь за счет своих лучших племенных телок, — отпарировал Гребенкин. — Нет, Андрей Михайлович, тут дело в другом. Необоснованно бросаемся из стороны в сторону: то боремся за высокие удои, то вдруг выступаем против высоких, хотя настоящих рекордов у нас достигли лишь немногие хозяйства. Надо было всемерно поддерживать такие достижения. Я сам с этого года возьмусь за «Приречный»! — неожиданно заключил Гребенкин. — Не сумеем за два-три года подтянуться до уровня пятнадцатилетней давности — сам подам в отставку, если раньше не выгонят.
Это прозвучало как клятва. И Павлов знал, что Гребенкин не отступится от своего слова.
— Теперь насчет индивидуального скота, — Гребенкин взял таблицы. — Третья часть всех коров находится в личной собственности. Двумя третями занимаемся все мы, тысячи ответственных работников, отводим сотни тысяч гектаров пашни под кормовые культуры, используем все луга и пастбища. А той третью кто озаботился? Матрена да Марья. Ни лугов у них, ни силоса, ни концентратов. А ведь живет та треть! Да и удои тех коров ничуть не ниже. Мы со всеми своими землями не можем две трети досыта накормить, а Матрена и Марья без земли, без лугов как-то прокармливают… За это же надо благодарить их! И всеми силами поддерживать.
Павлову горьковато от этих слов Гребенкина. Сам он против личного скота у сельских жителей никогда не выступал, но и особой заботы о нем не проявлял. И, видимо, напрасно. Конечно, не в плане они, эти коровы, и ему, руководителю, нет до них никакого дела. А ведь еще на мартовском Пленуме ЦК было прямо сказано, что нельзя сбрасывать со счета возможности личного хозяйства. Значит, надо ставить их на службу.
Павлов взял у Гребенкина таблицы. Вот они — показатели по республике: частный сектор производит 36 процентов мяса и столько же молока. Мы пока еще не готовы отказаться от такого резерва.
— В этом деле надо как следует разобраться… — продолжал между тем Гребенкин. — Вот тоже недавно был я в колхозе «Россия», и там председатель говорил, что за три года почти половина колхозников лишились коров. При этом выразил удовлетворение: меньше, мол, будут кормов растаскивать. Или вот пример другого рода. Позавчера звонил Григорьев — директор Березовского совхоза. По другому делу звонил, но я спросил и про частных коров. Он заявил, что в последние годы коров у рабочих стало в полтора раза больше. Понимаете? Нам надо разобраться в причинах этого явления: почему тут так, а там иначе?
